– Поняла. – Улыбнувшись, она собирается уйти, но я останавливаю ее: – Подожди! Не захватишь с собой документы? Я заберу их позже. – Без проблем. – Взяв документы, она подмигивает мне и удаляется. Мистер Джун. Я глубоко вздыхаю. Хотелось бы мне не принимать эту историю близко к сердцу. Чувствовать себя свободным, как раньше. Спасти его. Тогда никаких затруднений не возникло бы… Быстрым шагом дохожу до палаты мистера Джуна и врываюсь внутрь, не потрудившись постучать. Честно говоря, я так нервничаю, что забыл это сделать. – Ах, доктор Ривера. Рад вас видеть. Мистер Джун совсем плох. За время в больнице он постарел на много лет. Его мучает кашель, голос звучит слабо и прерывисто, кожа бледная до синевы. Дышать ему тяжело – несмотря на кислородную маску, которую он снял, чтобы поговорить со мной. Видно, что ему очень больно, хотя обезболивающего в его теле больше, чем крови. – Мистер Джун, что я могу для вас сделать? Он смеется: – Это мы уже обсуждали. Вы не в силах мне помочь. Взяв стоявший у стены стул, я ставлю его у койки и сажусь. Как же я устал. Никак не пойму, почему он постоянно меня зовет. Я нервно заламываю пальцы, грудь сдавливает, будто кто-то на нее наступил. – В таком случае зачем я здесь? Объясните, мистер Джун. Морщины на его лице сделались глубже, круги под глазами темнее, а движения медленнее. – Чтобы поговорить, – бормочет он, ответив на мой взгляд. – Я подумал, что неплохо бы поговорить с вами. Тру ткань брюк, подавляя желание встать и уйти. Поговорить? Миерда! Разве я не дал понять, что не хочу этого? В смысле… я редко заходил к мистеру Джуну, уклонялся от беседы, вел себя недружелюбно, пусть и с большой неохотой. И что теперь? Он желает поговорить. Я сглупил, поддавшись на его уговоры и позволив втянуть меня в этот разговор. Заметив мои колебания, мистер Джун просит: – Уделите мне пять минут. Пожалуйста. Я буду настоящим чудовищем, отказав ему! Мама умрет со стыда, если узнает – да мне и самому будет стыдно. Я выбрал профессию врача не для того, чтобы бегать от людей, о которых забочусь. Или от самого себя. – Хорошо, – бурчу я, проглотив ком в горле. – У вас есть семья, доктор Ривера? – интересуется мистер Джун, не глядя на меня. – Да, мама, папа. Другие родственники. Они живут в Мексике. Мы видимся реже, чем хотелось бы, – признаюсь я. – Видьтесь чаще. Звоните, пишите. Чувство вины сжимает мне горло. После взрыва я общался с семьей гораздо меньше, чем раньше. – Помните, вы спрашивали меня, почему я не желаю бороться? – Он поднимает глаза на меня. Дождавшись моего кивка, продолжает: – Потому что я всю жизнь следовал одному принципу: бороться надо только в тех битвах, которые можешь выиграть. – Откуда вы знаете, какие битвы можно выиграть? – серьезно спрашиваю я. – Ах, это самое главное. Какие сражения можно выиграть? Которые кажутся безнадежными, но не являются таковыми? В конце приходится задать себе вопрос: «Какие битвы стоят того, чтобы в них участвовать?» Не важно, победишь ты или нет. – Эта битва стоила того. Вам есть за что бороться, – возражаю я. Он безрадостно смеется и заходится в кашле: – Что? Один или два года химиотерапии с ее побочными эффектами? Что именно я бы выиграл? Больше времени, но не меньше боли. Больше времени, меньше настоящей жизни. Больше времени – да и только. Он замолкает, переводя дух. – Думаете, ваша жизнь менее ценна, потому что вы одиноки? – Нет. Но я думаю, что одиночество вынуждает нас принимать решения, на которые мы раньше не осмелились бы. Будь моя жена жива, я боролся бы ради нее. Возможно, предпочел бы настоящей жизни время, чтобы провести его с ней. Кто знает. – Но без борьбы вы не получаете ни того, ни другого. – Верно. Но мне больше ничего не нужно. Никак не пойму, к чему этот разговор. Есть ли в нем смысл, приведет ли он к чему-нибудь. Или старик просто хочет поговорить, потому что ему это нравится. – Позаботьтесь о людях, которых любите и которые любят вас. Только такие битвы стоят того, чтобы в них сражаться и побеждать. Именно об этом я жалею больше всего. У меня было мало времени, чтобы посвятить его любимым и близким. Слишком поздно я осознал, насколько скоротечна жизнь. Я забыл, что все в мире имеет конец. Печальный взгляд мистера Джуна угнетает. Я борюсь со шквалом чувств и мыслей. С тем, что беспокоит меня с самого взрыва. – Почему вы не боитесь? – Мой голос дрожит, но старик или этого не замечает, или игнорирует. – Кто сказал, что я не боюсь? – Вы сами, – напоминаю я. – Ах, точно. Мистер Джон выглядит почти гордым: наконец-то я принял к сведению то, что он так старался донести. Прежде чем заговорить снова, старик натягивает кислородную маску и делает несколько глубоких вздохов. Он смотрит не на меня, а в окно. Или в другой мир. – Я не боюсь смерти, но боюсь, что пожил недостаточно. Был недостаточно честен или решителен. Дело не в смерти, а во всем том, о чем жалеешь. В том, что уже никак не изменишь. – Он дрожащими пальцами тянется к больничной сорочке. – Знайте своих демонов. Дайте им имена, не спускайте с них глаз. Иначе они вас поглотят. Слова мистера Джуна уже несколько часов не выходят у меня из головы. Я никак не могу избавиться от них, и это сводит с ума. Проклятье! Зря я остался. Зря сидел и слушал старика. Люди умирают. Каждый день. Мне ли не знать. Работа врача не позволяет забыть об этой простой истине. Смерть бродит среди нас тенью, постоянным спутником, и иногда у нас нет иного выбора, кроме как признать ее победу. Смерть всегда рядом – но я никогда не думал, что однажды она неизбежно заберет меня. Что подойдет совсем близко и возьмет не человека, которого я лечу, а меня самого. Пришлось почти умереть и даже не заметить, чтобы осознать это. Я навсегда запомню, что мы не иногда позволяем смерти взять верх, нет. Она побеждает. Всегда. Мистер Джун говорил, что я пожалею, если прямо сейчас не начну жить и бороться, что нельзя бегать от своих демонов… Но его слова не помогают. Я стою в лифте и горю, горю, не замечая, как же это больно. Черт, черт, черт! Судорожно взъерошив волосы, прислоняюсь к стене и спустя несколько глубоких вздохов все-таки нажимаю кнопку. Мне нужно наверх, глотнуть свежего воздуха. Всего на минуту-другую. Кажется, я задыхаюсь. Дзинь. Бросаюсь вперед, чтобы выскочить из лифта, но замираю на месте, когда двери открываются. За ними оказывается Сьерра. Я впускаю ее. – Привет. – Улыбка, игравшая на ее губах, исчезает. Нахмурившись, она окидывает меня настороженным взглядом. Смотрит прямо в душу. – Что случилось? Ты в порядке? Собравшись с силами, надеваю маску веселости: – Да, все хорошо. Решил проветриться, подышать воздухом. Очень много работы. А ты здесь какими судьбами? Видно, что ее одолевают сомнения: «Он говорит правду? Или притворяется?» Конечно, она верит мне, но… это же Сьерра. Она чувствует, когда что-то не так. – Ну ладно, – говорит она. – У меня перерыв, и я хотела навестить тебя. Это признание застигает меня врасплох, и я невольно улыбаюсь. Все реально. Как же хорошо! – Серьезно? – Не заставляй меня повторять дважды, Ривера. – Ее голос звучит сладко и предостерегающе. Я подаюсь вперед, чтобы поцеловать ее. Двери лифта закрываются. – Ты соскучилась, дорогая. – Притягиваю к себе Сьерру, которая набирает в легкие воздух, чтобы запротестовать, и торопливо оглядываюсь, убеждаясь, что рядом никого нет. Целую ее. Коротко. Быстро. Проклятье. Теперь мне хочется большего. Ошеломленная, она таращится на меня, открыв рот. – Я тоже скучал, – говорю я, потому что это правда, и поспешно добавляю: – Прости, больше не буду переступать черту. Задержав взгляд на моем лице, Сьерра прикусывает губу. Мы держим дистанцию, потому что она так захотела. Я уважаю ее выбор и стараюсь сдерживать свои порывы. Но это дается с большим трудом. Мы стоим напротив друг друга. Пора решиться. Но ни Сьерра, ни я ничего не делаем. Вдруг я замечаю какое-то движение слева. – Мы играем в какую-то игру, о которой я не знаю? – Голос Йена раздается пугающе близко. Сьерра сдавленно чертыхается, а я отскакиваю. – Йен, совсем рехнулся? Уму непостижимо! – шипит Сьерра, меча глазами молнии. – Непостижимо… сметлив? Красив? Остроумен? Сексуален? В узких боксерах и без них. С капельницей и без капельницы, – поигрывая бровями, усмехается он. – Что? – тупо переспрашиваю я. Сьерра закатывает глаза. – У Йена была капельница и узкие боксеры… Слушая это, скрещиваю руки на груди и поджимаю губы.