Я подумала: надо же, то, что я раньше терпеть не могла, – их обмены колкостями – теперь меня радует. * * * В субботу я проснулась поздно, дом уже наполнился аппетитными запахами из кухни. Мужчина в черных шортах и белоснежной футболке стоял у плиты спиной ко мне. Затылок – затылок Офера. Из рукавов футболки видны бицепсы – такие как у Офера. И выступающие лопатки – точь-в-точь как у Офера в молодости. – Я тебе помогу? – спросила я Матана. – Может, наоборот? – ответил он и слегка повернулся ко мне с полуулыбкой. Первая полуулыбка за год. Я села почитать субботние приложения к газете. Оферу нравилось получать настоящую газету, на бумаге, которую по утрам разносят по домам, и читать ее, попивая финиковый кофе. Я не смогла отменить подписку – это означало бы признать то, что я не готова была признавать, – но в последний год газету не читала и сейчас скользила взглядом по буквам, не вдумываясь, а мысли мои крутились вокруг того, что надо поговорить с Матаном о его планах. Понять, возвращается он в интернат или нет. Тем временем проснулась Ори. Пришла в кухню на запах. – Я тебе помогу? – спросила она Матана. – Может, наоборот? – ответил он. Шакшука была точно такого же вкуса, какой получался у Офера. Не почти. Не около того. Не приблизительно. Точно такого же. «Надо знать, сколько аджики класть», – ответил Матан на вопрос, который Ори не решилась задать вслух, чтобы не обижать меня. После еды Ори достала альбомы. И включила ноутбук. И сказала: – Мам, мы с дельфином решили еще раз пройтись по всем фотографиям и рассказам. Может, у него случится озарение, которое не посетило нас с тобой. Присоединишься? – Начинайте без меня, я скоро к вам приду, – сказала я. И действительно, я собиралась к ним присоединиться. С тех пор как Офер пропал, я гуляла только по нашему району. Вокруг квартала. Иногда обходила его дважды. На большее не решалась. В этот раз я тоже не собиралась уходить далеко, но на первом перекрестке повернула направо, вместо того чтобы пойти прямо, на втором не развернулась, а пошла дальше, а потом свернула на дорожку, которая тянется почти километр и соединяет несколько детских площадок, после чего вливается в основное шоссе, а за ним парк, потом кладбище, где похоронен мой папа, и всегда, когда я проходила мимо, я мысленно обращалась к нему: привет, папочка, извини, папочка, что не говорила тебе чаще, как я тебя люблю… Кажется, только пройдя мимо кладбища, я поняла, что на самом деле иду к плантациям. Внутренний голос предостерегал меня: а что будет с Ори и Матаном, если и ты тоже, – но я заткнула его и пошла дальше, прошла мимо конюшни, мимо лающих собак, которые ее охраняют. Ори занималась здесь верховой ездой несколько лет, у нее очень хорошо получалось, она сидела на лошади так прямо, была такая красивая – в шлеме, из-под которого выбивались локоны, но потом начались всякие соревнования, чемпионаты и баллы, и тут она сказала нам: я не люблю соревноваться, – и я подумала, что в этом отношении она похожа на Офера, я-то люблю соревноваться, а особенно побеждать, – и Офер сказал ей: хорошо, Орики, хочешь – бросай. Вот уже КПП, перед которым мы с Офером останавливали машину, тут действительно много машин, хотя мне рассказывали, что, после того как Офер пропал, люди боялись сюда приезжать, но в конце концов бегуны вернулись на свою дорожку, велосипедисты – на свою, и я тоже вернулась, кто бы мог подумать, и снова этот запах цитрусов, плодов, которые еще остались на ветках, и никто теперь мне не будет делать замечаний, если я сорву один, но я все-таки не срываю, иду дальше, дать руку некому, я думаю, что вот сейчас передо мной выскочит Офер в трениках и белой футболке и скажет: ну, ты успокоилась? И объяснит, что он не пропадал, это я пропала на год, потому что мы поссорились и я рассердилась, а теперь вот вернулась, готовая помириться, а вот мусорная куча, которая в это время года действительно выглядит как Холм Любви, потому что зеленеет и цветет… Мне навстречу попадаются люди с собаками. Офер всегда хотел, чтобы мы снова взяли собаку, но я не хотела собаку и не хотела рожать еще одного ребенка, разве двое – это плохо, двое – это на одного больше, чем один, я была в семье одна, разве я виновата в том, что ты вырос в доме, где было восемь детей, и у тебя такой стандарт. Тогда, по крайней мере, собаку, сказал он. А я такая: с тех пор как родились дети, собаки мне перестали нравиться, они не вызывают у меня никаких чувств, сорри, ты женился не на той, Офер. Столько раз я говорила ему: «Ты женился не на той, Офер». В шутку. Чтобы закончить спор смешным выводом. А может быть, именно это в конце концов и произошло, он убедился, что действительно женился не на той… Теперь этот запах очистных сооружений, надо пройти десять метров, глубоко дышать, делать долгие глубокие вдохи, и тогда запах ослабевает настолько, что его можно терпеть. Как-то раз я поехала вместе с Офером на йогу, это был такой ретрит в поселке Пория с потрясающим видом на Кинерет, но я как-то не прониклась всеми этими медитациями, не смогла отделаться от назойливых мыслей, наоборот, назойливые мысли стало труднее отогнать, от йоги у меня появились боли в области крестца, а труднее всего оказалось с едой: после поедания всех этих проростков и листочков, от которых Офер чувствовал себя здоровее, я оставалась голодной, и в конце концов в субботу днем, когда он пошел на очередную практику, я взяла машину, поехала на заправку и заказала четыре куриных шашлычка… Но вот волна тошнотворного запаха уже осталась за спиной, и скоро я дойду до того места, откуда мы смотрели на дома в поселке: тогда я подумала, что, если бы мы десять лет назад купили квартиру и стали ее сдавать, сейчас бы могли купить в этом поселке дом, а он тогда подумал… На самом деле понятия не имею, чтó он подумал, я вообще ничего не знаю о его мыслях, с годами его внутренний мир становился все более и более закрытым от меня, но вдруг мне слышится его голос: «Давай вернемся», – и я почти что ощущаю его руку на своем плече, справа все еще растут грейпфруты, а в тот день уже не было грейпфрутов, и именно здесь он взял меня за руку… – Доброе утро, – говорит мне какая-то женщина, которая выскакивает навстречу, она идет быстрее меня. – Доброе утро, – отвечаю я, как будто я Офер, как будто я американская жена Офера, которая бросила в него кухонным ножом, а потом попыталась задавить его джипом, и только в последнюю секунду он увернулся… Может, с ней он тоже перестал спать? А вдруг она приехала в Израиль и поджидала его между деревьями на плантации, настроенная на этот раз уж точно его не упустить? Что могло заставить женщину бросить в мужа кухонным ножом? Офер всегда говорил, что она чокнутая на всю голову, и действительно, на единственной ее фотографии, которую я видела, у нее была такая распутная искорка в глазах, но кто знает, так ли это на самом деле, я же не говорила с ней и не слышала ее версию событий. После того как Офер пропал на плантации, я написала ей в «Фейсбуке», она ответила мне в американском духе, что ей очень жаль, но Офер всегда был склонен внезапно исчезать, такой уж он, написала она, totally devoted[156][Абсолютно преданный (англ.).], пока что-нибудь вдруг не ударит ему в голову, и тогда он сбегает, не оставив даже записки на прощание. Я ей ответила, что у полиции другая версия и вообще Израиль – не та страна, в которой так уж легко потеряться. Она снова написала, что ей очень жаль и что если будут новости, то она просит меня написать, please, но потом даже не удосужилась поинтересоваться о развитии дел. Как это так – люди, которые были настолько близки, становятся абсолютно чужими, как это так – люди, которым казалось, что они настолько близки, на самом деле были абсолютно чужими… Ого, надо же, музыка. Я не замечала – она играла фоном все то время, пока я шла, и сейчас, когда я разворачиваюсь и иду обратно в город, рейв слышен еще лучше. Как долго мы уже не были на рейвах, сказал Офер тогда, с тех пор как ездили на Мертвое море, сказал Офер тогда… А потом отдал мне телефон и ключи от машины и зашел на плантацию… Я захожу на ту же тропинку между рядами, что и он тогда, музыка звучит немного громче, от басов вибрирует все тело, наверное, вечеринка уже совсем близко, и я решаю пойти туда, нет, «решаю» – не то слово, ноги сами несут меня в том направлении. Год назад, я помню, музыка прекратилась еще до того, как приехали полицейские, и несколько недель после этого я все просила их установить, откуда она доносилась, но они сказали, что прочесали всю местность, сверились со своими источниками и пришли к выводу: в этом районе не было никакого рейва, нет никаких свидетельств; звуковые волны могут создавать иллюзию, сказала следовательница Тирца, может быть, вам казалось, что вы слышите звуки вечеринки где-то поблизости, а на самом деле она была в Хадере… Я наступаю на гнилые плоды, меня царапают торчащие ветки. Несколько дней назад прошел дождь, земля еще не просохла, и мои белые кроссовки уже стали коричневыми, но мне все равно, я иду дальше на звук басов, которые звучат все громче и отбивают в моем теле ритм, как второе сердце; на земле нет следов Офера, но у меня сильное ощущение, что я иду по его следам, что он пошел по тропинке между деревьями, чтобы сходить в туалет, но потом сказал себе: ладно, пройду еще немного, интересно, что там за вечеринка, а потом музыка его увлекла, потому что музыка – это приманка на удочке… Он забыл, что я стою на дороге и жду его. А может, не забыл. Может, помнил – и тем не менее, так же как я сейчас, решил пойти дальше… Мы познакомились на вечеринке в честь Дня независимости в Эвен-Йехуда[157][Маленький город в центре Израиля, к юго-востоку от Нетании.] – одна женщина с работы устроила ее и пригласила всех к себе в сад; под утро диджей поставил трек из «Trainspotting», и Офер бросился танцевать, помял всю траву, его футболка стала мокрой от пота, и было видно, что он полностью отдается волшебству музыки, а я смотрела во все глаза, как он танцует, и думала, каков он в постели, а потом подошла к нему, поздравила с Днем независимости и сказала, что никогда не видела, чтобы мужчина так танцевал, а он растерялся и что-то промямлил, и тут я совсем отбросила смущение… Я сворачиваю направо, на дорожку между деревьями: мне кажется, что за последнюю минуту я оказалась не ближе, а дальше от того места, где вечеринка; следовательница Тирца была права, звуковые волны действительно могут вызывать иллюзию, – но вот я снова подхожу ближе, дорожка огибает мусорную гору справа и ведет мимо домика тайских рабочих – по слухам, после исчезновения Офера полиция нагрянула и к ним, выяснила, что они нелегалы, и депортировала их в Таиланд, но потом тайцы – эти или уже новые – вернулись на работу, как вернулись на свои дорожки бегуны и велосипедисты, и, судя по рубашкам, вывешенным на просушку, тут есть жизнь. Почему их работодатель не может обеспечить им сушилку, наверняка сказал бы Офер… Чем дальше я иду, тем яснее мне становится, что он тогда шел именно тут, басы снова ближе, теперь я слышу барабаны или, по крайней мере, тарелки, я прохожу мимо ульев, – может быть, по дороге на вечеринку на Офера напал рой пчел? Так произошло с моим папой: когда мы только приехали в Израиль, у него не было работы и он подменял своего друга-пчеловода, сделал одно неверное движение – и на него напали пчелы, они залезли ему под защитный костюм и изжалили все тело, несколько дней он лежал в реанимации, а моя мама не переставая громко рассказывала всем, кто приходил к нам, какой недотепа у нее муж… Но даже если пчелы зажалили Офера насмерть, остается вопрос, где же тело, может, тайцы его разрубили, верх расизма, верх расизма, верх расизма, теперь я даже думаю в ритме музыки, которая все ближе; точнее, мне все время кажется, что я подхожу ближе, а потом оказывается, что нет, и вдруг опушка плантации – такая штука вообще существует, «опушка плантации»? На одном дереве – картонка со стрелочкой, которая указывает на тропинку между деревьями, на картонке не написано «на вечеринку» или «на свадьбу», только стрелочка – для тех, кто понимает тайные знаки; может быть, туда вход только по паролю, который присылают на мобильник… Я иду между деревьями, на них растут плоды, которых я никогда не видела в реальности, я срываю один, делаю мизинцем дырку, присасываюсь, и жидкость оттуда течет в моем теле вместо крови, затуманивает сознание, и невидимый диктор голосом учительницы Талмуда Ханы Путерман диктует мне расшифровку аббревиатуры: Пшат, Ремез, Драш, Сод…[158][Согласно каббале, существуют четыре уровня толкования священных текстов: «пшат» (буквальное толкование написанного), «ремез» (истолкование намеков), «драш» (интерпретация) и «сод» (скрытый смысл). Первые буквы названий этих уровней составляют аббревиатуру «ПаРДеС» (в иврите гласные буквы в словах принято опускать).] Вечеринка уже очень близко, протяни руку – и коснись[159][Отсылка к стихотворению Рахели Блувштейн (1890–1931) «Там – Голанские горы», ставшего классикой.], от ударов басов подпрыгивают гнилые плоды, упавшие на землю, я ускоряю шаг, но двигаюсь медленно, ощущение такое, будто я бегу, но в замедленном повторе… Потом начинается следующий эпизод – в конце тропинки стоит пантера или кто-то наряженный пантерой, просит пароль, но я понятия не имею, какой пароль, а страж снова говорит: пароль, и я пытаюсь: «Фрида Кало», он мотает головой; «Пуа Охайон» – он мотает головой; «зацепка» – он мотает головой, нет у меня зацепки, так что я говорю ему: зайду с другой стороны, что вы мне сделаете, а он говорит: на каждом входе кто-нибудь стоит, и я спрашиваю: все наряжены пантерами – или разными животными? Но он не улыбается в ответ, а говорит: мне жаль – и еще: послушайте, это закрытая вечеринка… Я подумываю найти какой-нибудь камень и размозжить ему голову, но последствия… Потом замышляю соблазнить его и предложить себя, но не уверена, что он заинтересуется таким предложением от женщины сорока двух лет, и не уверена, что в моих чреслах еще есть силы кого-нибудь соблазнить, так что я решаю сказать чистую правду и говорю: послушайте, я ищу своего мужа, у меня случилась беда, и мне нужно, чтобы он был рядом, я точно знаю, что он на вашей вечеринке, он мне сам сказал, и я бы не стала ему мешать, если бы первые часы не были критичны, если бы это не было так срочно… Откуда мне знать, что вы не под прикрытием, спрашивает он меня. Я под прикрытием, хочу я ему ответить. Я невидимка. Я в костюме женщины, которая может действовать, а внутри я женщина, которая уже ничего не может… И тут я понимаю, что он имел в виду: вдруг я полицейский агент под прикрытием… И говорю: у меня с полицией больше никаких дел – и еще: эти дураки считают, велика вероятность, что он покончил с собой, но мой Офер никогда бы такое не сделал… По его глазам я вижу, что он испугался и что он еще мальчик, а если он еще мальчик, то я могу… Представьте себе, что ваша мама срочно искала бы вашего папу, говорю я, это вопрос жизни и смерти, говорю я и трогаю его за плечо, без флирта, а по-матерински… И тогда он отходит в сторону и говорит: ладно. Надевает мне на запястье браслетик для вечеринок, на котором написано «Paradiso», и просит: только имейте в виду, как найдете его – тут же уходите. Я прохожу и в первые минуты не вижу ничего, только деревья, между двумя деревьями натянут тяжелый красный занавес, как в театре, – такой, который закрывается с двух сторон, когда спектакль кончается и актеры уже откланялись, – и я подхожу к занавесу, мое сердце стучит в ритме транса, мои шаги быстры, как транс, я хватаюсь за край ткани, отодвигаю его – и только через несколько секунд до меня доходит, чтó я вижу за кулисами… Все голые. Мужчины, женщины. Не наполовину, не на три четверти, а полностью голые, без стыда, и все тела извиваются в такт музыке, это похоже на конец света или поле боя на мировой войне… Ко мне подходит кто-то с пятнами в форме сердечек на щеках, это от солнца, и говорит: добро пожаловать, и велит мне закрыть глаза и высунуть язык, я делаю, как он говорит, иначе все поймут, что я тут чужая, и я упущу последний шанс узнать, что же произошло с Офером, и он кладет мне на язык таблетку и протягивает стакан воды, я глотаю, не зная, что это, а он такой: подействует через несколько минут, можете отдать мне свою одежду, я отнесу ее в гардероб, и я понимаю, что у меня нет выбора, надо полностью раздеться, и жалею, что не сделала эпиляцию, но решаю – ну и ладно, снимаю футболку, спортивный лифчик, штаны и трусы – самые простые, с тех пор как Офер пропал, я больше не ношу трусов от «Victoria’s secret», – а он протягивает мне пакет из переработанной бумаги, я кладу туда одежду, он спрашивает, какой у меня ник, я говорю: Залман Интернешнл, он не удивляется и говорит: приятного вечера, дорогая Залман… И я понимаю, что сейчас не смогу стоять в сторонке, как делала на школьных вечерах, потому что была новенькой в классе, недавно приехала из Аргентины и умела танцевать только всякие неподходящие танцы типа гато и карневалито[160][Гато – парный аргентинский танец, который танцуют под комические народные песни. Карневалито – веселый и быстрый аргентинский танец, парный и групповой, который исполняется под музыку на карнавалах.], так что я подхожу к людям и пытаюсь присоединиться к танцу… Поначалу я все время думаю о том, что я и все окружающие голые[161][Аллюзия на Быт. 3: 10–11: вкусив от Древа познания добра и зла, Адам начинает замечать свою наготу и стыдиться ее. С этой аллюзией связана тема изгнания из рая, которая развивается в следующем абзаце.], как в том спа в Берлине, куда мы с Офером ходили несколько лет назад и откуда я сбежала через полчаса, потому что почувствовала, что моя смуглая кожа там слишком заметна и все нацисты таращат глаза, еще секунда – и скажут мне: «Juden raus»…[162][«Евреи – вон» (нем.) – нацистский лозунг.] Но постепенно музыка подчиняет меня себе, и эта энергия большого количества танцующих людей увлекает, я начинаю танцевать вместе с ними, не задумываясь, как я танцую, не напрягаясь, что время от времени тело касается тела, жар касается жара, может, мы все – одно извивающееся тело, а не отдельные тела, одно тело, у которого много ног, ягодиц и рук, но если мы одно тело – пульсирует во мне вопрос, – то какое мы тело, женское или мужское?… Таблетка начинает действовать. Точнее, поначалу я не въезжаю, что это из-за таблетки, но чувствую, что в голове что-то меняется, как меняются настройки в компьютере, и поначалу не понимаю, в чем суть этого изменения, продолжаю танцевать в ритме транса; музыка стала помедленнее, и оттого единое тело извивается более чувственно, более соблазнительно; я ищу глазами диджейский пульт и не нахожу, видимо, у них тут Бог – диджей[163][«Бог – диджей» – «God is a DJ» (англ.) – песня группы «Faithless».], видимо, я попала в рай, а таблетка, которую положили мне на язык, – это яблоко, и всех нас через секунду выгонят отсюда, а я и Адам, и Ева, я – Адва…[164][Один из талмудических сюжетов рассказывает о том, что первый человек сочетал в себе и мужское (Адам), и женское начало (Ева), т. е. был гермафродитом.] Вдруг я замечаю, что рядом с мужчинами, которые танцуют все ближе ко мне, я – женщина, а рядом с женщинами, которые танцуют все ближе ко мне, я – мужчина, нет гендера, все в трансе, все трансгендеры, можно решить, кто ты, тело не меняется, но внутреннее ощущение гибкое, хочешь быть женщиной – пожалуйста, есть переключатель, на который легко нажать – и перейти с одной стороны на другую, от самоощущения женщины к самоощущению мужчины, и я замечаю, что, когда я мужчина, я меньше боюсь опасности, которая все ближе, – сойти с ума[165][Отсылка к истории о четверых мужах, которые вошли в Пардес: один из них сошел с ума.], и в то же время у меня появляется способность к семяизвержению… И именно в тот момент, когда мне становится любопытно, каково это – так заниматься сексом… Я чувствую, как в моей руке оказывается чья-то рука, и какой-то мужчина, а может быть, женщина – не знаю, да мне это не особо важно, я не смотрю вниз, чтобы проверить, – так вот, кто-то уводит меня за собой, и мы отрываемся от множественного тела и удаляемся от музыки, так что она звучит все тише, и наконец доходим до двух деревьев, между которыми натянута фиолетовая занавеска, и он (или она) ее отодвигает – за ней прямоугольная поляна, обсаженная по периметру кустами, на земле коврик, какие продают на заправках, я стелила такие коврики Ори и Матану в парке, когда они были маленькие… И вот он (или она) ложится на коврик и дает мне знак, чтобы я тоже легла, и я секунду сомневаюсь, потому что все-таки еще ношу на пальце обручальное кольцо, я все еще замужем за Офером и до сих пор не знаю, куда он делся, но я говорю себе: расслабься, это единственный для тебя способ узнать, что с ним случилось, и когда я ложусь, он (или она) спрашивает, кем я хочу в этот раз быть – мужчиной или женщиной, и я задумываюсь… А через секунду отвечаю: мужчиной. Потому что раз уж у меня есть такая возможность, то почему бы и нет? И потом мы занимаемся любовью, да, именно так, не просто трахаемся, а занимаемся любовью, сначала двигаясь медленно, потом быстрее, потом очень быстро, и я чувствую, что я мужчина, то есть тело у меня все еще женское, но в сексе я чувствую себя мужчиной, я возбужденная, как мужчина, я целеустремленная, как мужчина, я вхожу, как мужчина, и кончаю, как мужчина; правда, я не проливаю семя, но оргазм, который я испытываю, вообще не похож на привычный мне, он короче, он взрывной и совершенно опустошающий, у меня нет сил продолжать, и только ради него (или нее) я совершаю еще несколько движений тазом, пока не… А когда это заканчивается, я чувствую острое желание, похожее на сексуальное, чтобы мне объяснили, чтобы я поняла, что, черт возьми, здесь происходит, а он (или она) пожимает плечами и говорит: понятия не имею, но пожимает плечами как-то ненатурально, так что я настаиваю и спрашиваю: а у кого есть понятие, у кого? И он (или она) отвечает: может быть, у Бога, и я прошу, чтобы меня к Нему отвели прямо сейчас, потому что желание разобраться уже так сильно, что у меня болят яйца… И он (или она) уступает, протягивает мне руку, поднимает меня, я все еще без сил после опустошающего мужского оргазма, но моя душа так горит желанием узнать ответ, что я иду туда, куда меня ведут, мы снова слышим транс и вливаемся во множественное тело, в ноздри мне ударяют запахи пота, так много разных запахов пота касаются моих ноздрей, а в сердце этого множественного тела стоит – кто бы вы думали? – Омри, грустный викинг, его волосы распущены, длинные и красивые, как у женщины, на шее большой барабан, и он с силой в него ударяет, импровизирует между фрагментами транса, и я мысленно говорю ему: привет, как дела, – а он мысленно отвечает мне: ждать нелегко, – а я мысленно отвечаю ему: не ждать тоже нелегко, – и никто из нас не произносит ни слова, мы разговариваем только мысленно, и я начинаю танцевать перед ним, как танцевала когда-то на рейвах на Мертвом море, не обращая внимания ни на кого, с закрытыми глазами, а когда через несколько секунд я их открываю, передо мной оказывается доктор Каро, легко мне кланяется и спрашивает: «May I?»[166][Можно? (англ.)] И я разрешаю, он аккуратно берет меня за руку, и мы начинаем танцевать вальс, медленно, празднично, как отец танцует с дочерью на свадьбе, как мой папа танцевал со мной на моей свадьбе, и я удивленно говорю ему: «Как, и вы тоже здесь?» Он отвечает: «В каком смысле, Хели? Все здесь, это же выпускной бал» – и прижимает меня к себе, малость слишком сильно, и мы кружимся, рассекая это множественное тело, сплетение всех этих рук и шей, и выходим с другой стороны, ступаем на дорожку из мраморной крошки, там полным-полно чистой мраморной крошки[167][Отсылка к талмудической истории о четверых мужах, вошедших в Пардес: «Когда вы ступите на плиты из чистого мрамора, не вздумайте воскликнуть: „Вода! Вода!“» Перевод А. Ковельмана, У. Гершовича, С. Парижского.], она оседает под нашими ногами, а в конце дорожки возвышается шатер, похожий на палатку спасателя на пляже, но только гораздо выше, забраться в него можно по приставной лестнице, и доктор Каро разжимает руку – у него слишком крепкая хватка – и говорит мне: «Госпожа Раз, дальше вы сами», – и я ставлю ногу на первую ступеньку, пробую, достаточно ли она устойчивая, начинаю подниматься, но стоит мне забраться на ступеньку выше, как у лестницы вырастает еще одна ступенька, я поднимаюсь – и добавляется еще одна ступенька, тогда я начинаю подниматься быстрее, чтобы оказаться на самой верхней, но это не помогает, потому что новые ступеньки вырастают с такой же скоростью, и наконец я сдаюсь, останавливаюсь, прекращаю попытки – и как раз тогда лестница вдруг превращается в эскалатор и везет меня наверх… А в шатре спасателя – диджей, который Бог, и Бог, который диджей, это на самом деле логично, потому что тот, кто управляет саундтреком, правит миром, у диджея – белые шаровары, черная блузка, и диджейский пульт с двумя проигрывателями, и ноутбук, и все нужные гаджеты, на ушах большие черные наушники, ей открывается идеальный вид на множественное тело, и ей прекрасно видно, как музыка влияет на всех, она не замечает, что я вошла, она как раз меняет треки, делает то, что принято у диджеев: проигрывает два трека одновременно, позволяя понять, какая песня сейчас начнется, и я жду, пока завершится этот трековый пересменок… И только потом трогаю ее за плечо, она оборачивается – изумления не видно, напротив, она будто уже ждала моего прихода, но не так, как ожидают хороших вестей, а так, как ждут Судного дня, она снимает наушники и говорит: «Здравствуй, Хели», я говорю: «Здравствуй» – и добавляю: «Я хочу знать, что произошло с моим Офером», – а она улыбается гнилой улыбкой и говорит: «Если я расскажу тебе, то мне придется тебя убить». Я думаю: ладно, рискну, и она слышит мою мысль, хотя я не произнесла ее вслух, и говорит: «Я серьезно», – а я говорю: «Я тоже серьезно…» Дальше конец эпизода, и она начинает плакать, Бог плачет, вода низвергается на весь мир и на эту вечеринку, и множественное тело, которое под нами, утопает в грязи, как на Вудстоке[168][Один из самых больших в истории рок-фестивалей (ок. 400 000 участников), прошедший в августе 1969 года на ферме в штате Нью-Йорк неподалеку от городка Вудсток.], но не перестает танцевать ни на секунду под звуки барабана Омри, и она говорит: – Мне так жаль, ты не представляешь, как мне жаль… Я говорю: – Перестань извиняться и расскажи, наконец… А она: – Он пришел на вечеринку, которую мы тут проводили ровно год назад, без приглашения, но один из сторожей был когда-то религиозным и пропустил его – они оказались знакомы. Поначалу он был малость в шоке, как и все, но очень быстро расслабился и танцевал несколько часов, совершенно обезбашенно, всю душу вложив в этот танец, как будто годами ждал возможности перестать держать себя в руках… Тут я увидела, как он идет к коврикам с каким-то мужчиной, потом – с другим мужчиной, потом он упал на траву, видимо, эту таблетку ему было нельзя, уже после я прочитала, что он болел редкой болезнью, – возможно, дело в этом, мы не всё знаем о побочных эффектах этих таблеток, поэтому так тщательно отбираем людей… – Недостаточно тщательно, как выяснилось… – У нас всегда дежурит санитар, он пробовал сделать ему искусственное дыхание, но очень быстро стало понятно, что это конец, а сообщить мы никому не могли, понимаешь? – Нет, вообще не понимаю. – Мы не могли сообщить, потому что этого рейва как бы не существует, и таблеток не существует, мы не можем допустить, чтобы полиция начала задавать нам вопросы… – Но почему? – Потому что таблетки нелегальные, и лаборатория, в которой их производят, подпольная, и тот факт, что тот, кто их принимает, может чувствовать себя и мужчиной, и женщиной, не отказываясь ни от одной из возможностей, не нравится никакому режиму в мире, не говоря уж о религиозных властях…