– Да, вот это новость. Но я по-прежнему не понимаю, какое у нее могло быть дело в Вестергордене? – Как я сказал, она, похоже, хотела попытаться узнать больше о том, что произошло с ее матерью. И, принимая во внимание, что твой дядя был у полиции главным подозреваемым… – Он не закончил фразу. – Должен сказать, на мой взгляд, это дикие предположения. Дядя был невиновен, но вы все равно довели его своими инсинуациями до смерти. Ввиду его отсутствия вы теперь явно пытаетесь посадить в тюрьму кого-нибудь другого из нас. Скажите, что за заноза у вас в сердце, которая не дает вам покоя и вызывает такую потребность разрушать то, что создал кто-то другой? Вам колет глаза наша вера и радость, которую мы в ней находим? Якоб перешел к чтению проповеди, и Мартин понял, почему его так высоко ценят как проповедника. В его мягком, плавно повышавшемся и понижавшемся голосе присутствовало нечто завораживающее. – Мы просто выполняем свою работу, – резко сказал Патрик. Ему приходилось сдерживаться, чтобы не показать отвращения ко всему тому, что он считал религиозной чепухой. Правда, даже он не мог не признать, что в Якобе что-то есть, когда он говорит. Более слабые люди, чем он, могли бы легко поддаться этому голосу и увлечься его идеей. – Значит, ты говоришь, что Таня Шмидт никогда не появлялась в Вестергордене? – продолжил Патрик. Якоб развел руками. – Клянусь, что никогда этой девушки не видел. Что-нибудь еще? Мартин подумал о полученной от Педерсена информации, что Юханнес не покончил с собой. Эта новость могла бы несколько встряхнуть Якоба. Но он знал, что Патрик прав. Они едва успели бы выйти из комнаты, как у остальной части семейства Хульт зазвонили бы телефоны. – Нет, мы, пожалуй, закончили. Но не могу исключить того, что мы вернемся к тебе позже. – Это меня не удивляет. Голос Якоба утратил тон проповедника и вновь стал мягким и спокойным. Мартин как раз собирался взяться за ручку двери, когда та беззвучно распахнулась перед ним. Кеннеди тихо стоял снаружи и открыл дверь точно в нужный момент. Вероятно, он все время подслушивал. Горевший у него в глазах черный огонь рассеивал любые сомнения. Мартин отпрянул перед ненавистью, которую эти глаза излучали. Якоб наверняка скорее научил его тому, что значит «око за око», чем «возлюби ближнего». ⁂ Атмосфера за маленьким столом была тягостная. Впрочем, с тех пор как умер Юханнес, веселой она не бывала никогда. – Когда все это кончится! – Сольвейг прижала руку к груди. – Вечно мы попадаем в дерьмо. Все будто думают, что мы только и ждем, чтобы нас пнули! Что теперь станут говорить люди? – запричитала она. – Когда услышат, что полиция выкопала Юханнеса! Я-то думала, что, когда они нашли последнюю девочку, разговоры наконец стихнут, а теперь все начнется заново. – Пусть, черт возьми, болтают! Какое нам дело до того, о чем народ треплется у себя по домам? Роберт с такой силой загасил сигарету, что перевернулась пепельница. Сольвейг поспешно отдернула альбомы. – Роберт! Осторожно! Ты можешь прожечь альбомы. – Твои гребаные альбомы мне осточертели! Ты дни напролет сидишь тут и возишься с этими проклятыми старыми фотографиями! Разве не понимаешь, что те времена давно прошли?! Это было лет сто назад, а ты сидишь, вздыхаешь и возишься со своими чертовыми снимками. Отца уже нет, и ты больше не красавица. Только посмотри на себя! Роберт схватил альбомы и швырнул их на пол. Сольвейг с криком бросилась за ними и начала собирать разлетевшиеся по полу фотографии. От этого Роберт только еще больше разозлился. Игнорируя умоляющие взгляды Сольвейг, он наклонился, подобрал пачку снимков и принялся рвать их на мелкие кусочки. – Нет, Роберт, нет, не тронь мои снимки! Роберт, пожалуйста! – Ее рот походил на открытую рану. – Ты жирная старая баба, поняла?! Отец повесился. Тебе пора это понять! Юхан, который сидел как приклеенный, при виде разыгравшейся перед ним сцены, встал и крепко взял Роберта за руку. Он выдернул остатки фотографий, которые судорожно сжимал Роберт, и заставил брата слушать. – Успокойся. Им как раз этого и хочется, ты разве не понимаешь? Чтобы мы набросились друг на друга и наша семья развалилась. Но мы не доставим им такого удовольствия, понял?! Мы должны держаться вместе. Давай, помоги маме собрать альбомы. Злость Роберта улетучилась, как выпущенный из шара воздух. Он протер глаза и с ужасом посмотрел на развал вокруг. Рыдающая Сольвейг лежала на полу, как большая мягкая гора отчаяния, и между пальцев выглядывали обрывки фотографий. Ее плач раздирал душу. Роберт опустился рядом с матерью на колени и обнял ее. Нежно убрал у нее со лба жирную прядь волос, а потом помог подняться. – Прости, мама, прости, прости, прости! Я помогу тебе привести альбомы в порядок. Уничтоженные снимки мне не восстановить, но их не так много. Смотри, самые лучшие сохранились. Посмотри здесь на себя, какой ты была красивой. Он поднял перед ней фотографию. Сольвейг в купальном костюме благопристойного покроя с лентой через плечо, где написано: «Майская королева 1967». Она красива. Рыдания перешли в отдельные всхлипывания. Мать взяла снимок, и на губах у нее проступила улыбка. – Правда, я была красивой, Роберт? – Да, мама, правда. Ты здесь самая красивая девушка, какую мне доводилось видеть! – Ты действительно так считаешь? Она кокетливо улыбнулась и погладила его по волосам. Он помог ей усесться обратно на стул. – Да, я так считаю. Честное слово. Вскоре все было собрано, и Сольвейг опять в полном счастье возилась с альбомами. Юхан кивком пригласил Роберта выйти. Они сели на лестнице перед домом и закурили. – Черт, Роберт, сейчас нельзя так слетать с катушек. Роберт молча скреб ногой по гравию. Что ему было говорить? Юхан глубоко затянулся и с удовольствием медленно выпустил дым изо рта. – Нам нельзя играть им на руку. Я говорил на полном серьезе. Мы должны держаться вместе. Роберт по-прежнему молчал. Ему было стыдно. Там, где он водил ногой туда-сюда, в гравии уже образовалась солидная яма. Он бросил в нее сигарету и засыпал песком, что было, по сути, довольно бессмысленным – вокруг на земле валялось множество старых окурков. Через несколько минут он перевел взгляд на Юхана. – Послушай, ты вот сказал, что видел ту девушку в Вестергордене. – Он посомневался. – Это правда? Юхан сделал последнюю затяжку и тоже бросил окурок на землю. Потом встал, не глядя на брата. – Ясен перец, правда, – ответил он и сразу ушел в дом. Роберт остался сидеть. Впервые в жизни он почувствовал, что между ним и братом образуется пропасть. Это его безумно напугало. ⁂ Вторая половина дня проходила в обманчивом спокойствии. Пока они не узнали дополнительных подробностей об останках Юханнеса, Патрик не хотел предпринимать никаких поспешных шагов, поэтому он просто ожидал телефонного звонка. Но на месте ему не сиделось, и он пошел немного поговорить с Анникой. – Как у вас идут дела? – Она, как всегда, посмотрела на него поверх края очков. – Эта жара ситуацию не облегчает. – Произнеся это, он отметил приятный ветерок в комнате Анники. У нее на письменном столе жужжал большой вентилятор, и Патрик от удовольствия прикрыл глаза. – Почему я об этом не подумал? Я ведь покупал Эрике вентилятор для дома, почему же я не купил сюда тоже? Завтра первым делом куплю его, это уж точно. – Кстати об Эрике, как она там с животом? В такую жару должно быть тяжело. – Да, пока я не купил вентилятор, она пребывала на грани срыва. К тому же она плохо спит: сводит ноги, невозможно лежать на животе, и все такое, ну, ты сама знаешь. – Вообще-то я не могу утверждать, что знаю, – произнесла Анника. Патрик с испугом сообразил, что сказал. У Анники с мужем детей не было, и он никогда не решался выяснять почему. Возможно, они не могли иметь детей, и в таком случае он здорово опростоволосился своим необдуманным замечанием. Она увидела его смущение. – Не беспокойся. В нашем случае это собственный выбор. Мы никогда особенно не мечтали о детях и прекрасно себя чувствуем, тратя любовь на собак. Патрик почувствовал, как на лицо вернулась краска. – Я немного испугался, что оскандалился. В любом случае нам сейчас обоим приходится нелегко, хотя ей, разумеется, труднее. Больше всего хочется, чтобы все это каким-то образом уже осталось позади. К тому же нас в последнее время несколько засидели. – Засидели? – Анника вопросительно подняла бровь. – Родственники и знакомые, которые считают, что посетить в июле Фьельбаку отличная идея. – И они хотят воспользоваться случаем и проявить к вам внимание… – иронично проговорила Анника. – Да-да, знакомо. У нас поначалу была та же проблема с летним домом, пока нам не надоело и мы не сказали всем дармоедам, чтобы они убирались на все четыре стороны. С тех пор они никак не проявлялись, но довольно быстро становится заметно, что ты без них не скучаешь. Настоящие друзья, те приезжают и в ноябре. Остальных можно хоть иметь, хоть не иметь. – Совершенно справедливо, – согласился Патрик, – но легче сказать, чем сделать. Вообще-то первую компанию Эрика выставила, но теперь мы заполучили следующую порцию гостей и стараемся проявлять гостеприимство. Бедная Эрика целыми днями дома, поэтому ей приходится бегать и их обслуживать. – Он вздохнул. – Тогда, наверное, тебе нужно немного проявить мужской характер и разобраться с ситуацией. – Мне? – Патрик обиженно посмотрел на Аннику. – Да, если пока ты отсиживаешься тут в надежном месте, Эрика до смерти издергивается, тебе, видимо, надо стукнуть кулаком по столу и обеспечить ей немного тишины и покоя. Ей наверняка нелегко. Она ведь привыкла заниматься собственной карьерой, а теперь вдруг оказалась вынужденной целыми днями сидеть дома и предаваться самокопанию, в то время как твоя жизнь продолжает идти по накатанным рельсам. – Я под таким углом это не рассматривал, – сконфуженно признался Патрик. – Подозревала, что не рассматривал. Поэтому сегодня вечером ты должен вышвырнуть гостей, что бы там ни шептал тебе на ухо Лютер. А потом как следует поухаживать за будущей мамой. Ты хоть спрашивал ее о том, каково ей целыми днями сидеть дома одной? Думаю, она едва ли в силах выходить куда-нибудь в такую жару и практически привязана к дому. – Да, – уже прошептал Патрик. Ему казалось, будто его переехали катком. Горло перехватило от страха. Не требовалось быть гением, чтобы понять, что Анника права. Смесь недальновидного эгоизма и привычки с головой уходить в работу привела к тому, что он даже не задумывался над тем, каково приходится Эрике. Он принимал как данное, что ей приятно находиться в отпуске и иметь возможность полностью отдаваться беременности. Особенно его смущало то, что он ведь хорошо знает Эрику. Знает, как важно для нее заниматься чем-нибудь существенным и что слоняться без дела – это не по ней. Однако самообман его очень устраивал.