– Он хуже. Зря ты… Договорить он не успел, к нам подлетел розовый вихрь – Тося. – Ты прямо как Райкин! Слышал, как хлопали? – Ее глаза сияли. – И халат еще, и шляпа, и тапочки! – Она смотрела на меня так, словно увидела впервые. Когда я переоделся, мы нашли местечко в самом углу зала, но убей не вспомню, что там еще было на сцене. Я держал Тосину руку в своей, и внутри было тепло-тепло и как будто даже щекотно. И страшно боялся: совсем скоро начнется бал, а я в таком тумане – хоть бы ноги Тосе не оттоптать. – Ты очень хорошо танцуешь, – шепнула она, когда мы кружились уже в седьмом, кажется, вальсе. – Это только с тобой, ты же помнишь, я как корова на льду, – музыка опять заканчивалась, и я с сожалением повел Тосю в сторону. – Так то ж на льду, а тут паркет, и ты… – она подмигнула. – Борь, – кто-то потянул меня в сторону. Наши ребята хотели выразить мне свое восхищение, пришлось идти, чтоб не подумали, что я нос задираю. Вернувшись в зал, я не нашел Тосю на прежнем месте и почему-то страшно испугался. Может, она и вправду – сказочное видение? И исчезла, как исчезают феи и призраки? Я метался по залу, налетая на танцующих, но мне было все равно. Сердце колотилось как сумасшедшее, во рту пересохло, чужие, ненужные лица сливались в одно слепое пятно… И вдруг я увидел! Ее просто пригласили на танец! Сердце зашлось от счастья… и в следующую секунду рухнуло в бездну ужаса. Тося танцевала с Родионовым! Дыхание перехватило, как на тренировке по боксу, когда пропускаешь удар в подвздошье. Тося, моя Тося! Да, она не знала, кто это, но Родионов-то наверняка пригласил ее специально, легко сообразив, что не просто же так я все время танцую с этой «чужой» (не с нашего факультета, и даже не из нашего института) девушкой. Еще и расспросил небось кого-то. Наклонившись к самому ее уху, он что-то шептал, улыбаясь. А она? Улыбается в ответ? Этого я не видел. Зато Дмитрий заметил меня и улыбнулся уже в мою сторону. Криво, издевательски улыбнулся. Когда я сочинял свой «фельетон», мне и в голову не приходило, что Родионов может отыграться на Тосе. Какой я идиот! – Благодарю вас! – музыка наконец смолкла, и Родионов подвел Тосю ко мне, продолжая так же издевательски улыбаться. Не в силах вымолвить ни слова, я смотрел в его удаляющуюся спину. – Ты обиделся? – встревожилась Тося. – Но мы просто потанцевали… – Держись подальше от этого человека, – едва смог выдавить я. – Он… опасен. Она испуганно кивнула, предложив: – Может, тогда уйдем? К ее общежитию мы пошли пешком, а потом еще долго стояли у подъезда, пока толстая вахтерша, высунувшись, не буркнула сердито: – Хватит миловаться! Заморозишь девку, совсем с ума спрыгнули. Но я долго еще ходил туда-сюда мимо запертой на ночь двери, не чувствуя холода. И на последний троллейбус опоздал, домой пришлось топать пешком, так что заявился я в четвертом часу утра. – Ты… пьян? – послышалось с темной кухни. Мама не спала, дожидаясь. Мне стало стыдно, я обнял ее, поцеловал в макушку. Почувствовав, что спиртным от меня не пахнет, она улыбнулась: – Влюбленные часов не наблюдают? Я – влюбленный? Это было так странно, что ответить я не смог, только обнял маму покрепче. А она, вывернув шею, чтобы видеть мое лицо над собой, погрозила мне пальцем: – Сессию не завали, Ромео! Сессию я сдал хоть и не столь блестяще, как мог бы, но, в общем, неплохо. А на каникулах нам велели возобновить шефство над станкостроительным заводом. Конечно, к серьезной работе студентов никто не подпускал, но даже простое «подай-принеси» рождало в душе сознание приносимой пользы. Настоящей пользы. И к станкам нас ненадолго ставили, обучая пусть самым простым операциям, но и это было невероятно важно! Будущий инженер обязан понимать, как вообще устроен процесс производства. И вечерняя усталость была совсем не такой, как после учебных занятий, она была настоящей! И, кстати, совсем не мешала походам на каток и прогулкам – с Тосей, разумеется. Я с гордостью демонстрировал рабочие царапины – вот это стружкой попало, а тут ящиком зацепил – и мозоли. А она улыбалась. Но однажды сказала, что ни завтра, ни послезавтра встретиться со мной не сможет. Меня же после завода ноги словно по привычке принесли к ее общежитию. Снег в желтом свете фонаря казался очень крупным, а я все стоял и смотрел то на ее окно, то на закрытую дверь. И уже почти собрался с духом, чтобы пойти кланяться вахтерше – пусть вызовет Тосю хоть на минуточку… И вдруг увидел ее. В арке, за зыбкой снежной завесой появились два силуэта. Высокий, худой – мужской, и хрупкий – девичий. Они прошли буквально в нескольких шагах от меня, невидимого за ажурной сетью снега. Тося. И… Родионов! Мне хотелось заплакать, но я не мог. Вместо этого шарахнул кулаком в толстый шершавый древесный ствол. И бил, бил, бил, не чувствуя боли в разбитых костяшках. – Парень, ты чего? Липа-то тебе чем помешала? – остановил меня мужчина в невзрачном темном пальто и кривоватом заячьем треухе. – Тебе, мож, помочь чем? – Извините, – буркнул я. Пожав плечами, мужик зашагал дальше. На серой коре отчетливо выделялись темные потеки, а внизу, на белом – красные пятнышки. – Немедленно в травмпункт, – скомандовала мама, когда я добрался до дома. Но я отказался наотрез. Подумаешь, кулак разбил! Это же не сердце. А ведь сердце так похоже на сжатый кулак, думал я, пока мама промывала мои ссадины (перекись шипела белой пенкой и щипала так, что слезы наворачивались, но так было даже лучше). От бинта я тоже отказался, и так заживет. Но не спал всю ночь. И вовсе не от боли в разбитой руке. Смотрел в потолок, по которому метались тени мотающихся под ветром веток, и думал, думал, думал. Предательство? Но как Тося, такая чистая, честная, искренняя – как она могла бы? Нет. Она – не могла. И едва задребезжали первые трамваи, я опять помчался к ее общежитию. Сонная вахтерша долго не хотела меня пускать, но наконец, смилостивившись, поковыляла к лестнице. Тося появилась через восемь минут (отправившаяся за ней вахтерша вернулась еще через пять, но я едва ее заметил). – Почему? – резко начал я. – Почему – Родионов? Она мялась, бледнела, прятала глаза. И молчала. Но я и сам знал ответ: – Чем он тебе угрожал? – Н-нет, – она мотнула головой. Слишком быстро ответила, и я повторил вопрос. Теперь она молчала долго и ответила странно: – Н-нет, он не угрожал… мне. Вот оно что! Очевидно, Дмитрий угрожал что-то сделать мне, если она не согласится с ним встречаться. – Не бойся, – сумел прошептать я. – Я… я разберусь. Подонок! Какой же он подонок! Подлости нельзя давать волю, его нужно остановить! Но – как? Вызвать его на дуэль? Смешно. По-простому начистить физиономию? Прошлым вечером, избивая ни в чем не повинную липу, я моментами представлял на месте древесного ствола родионовскую ряху. Но представлял – одно, а вот реальность – совсем другое. Во-первых, драка позорит обоих участников. Комсомольская честь и все такое. Во-вторых, если я, например, подкараулю его и прижму к стенке – во всех смыслах слова – дерись, подонок? Откажется. Еще и посмеется мне в лицо. И я вряд ли смогу вот так, с ходу, ни с того ни с сего начать его бить. Или смогу? Ведь вовсе не «ни с того, ни с сего». Есть за что. Смогу. После чего он моментально пойдет в милицию. Еще и свидетелей притащит, которые подпоют, старательно рассказывая, как пьяный Боря Суховеров набросился на ни в чем не повинного Дмитрия Родионова – прекрасного студента, комсорга и общественного деятеля! – и принялся безобразно его избивать. Мне очень, очень повезет, если я отделаюсь условным сроком. И, зная Родионова, не отделаюсь. Да и вообще, смотри пункт первый: драка – не метод. Пожаловаться в деканат? Еще смешнее. Наш комсорг Дмитрий Родионов пригласил на свидание мою девушку. Угрожал? Да что вы! Так давайте ее саму спросим? И все. Тосю он, похоже, совсем запугал, она не признается. И даже если бы призналась, это опять слово против слова. Хоть письмо пиши: дорогая редакция, помогите разобраться… Сегодня, спустя годы и годы, я тогдашний кажусь себе совсем глупым. Почему простая эта мысль про редакцию пришла мне в голову с таким скрипом? Но едва пришла, как и на сердце сразу стало полегче. С «Комсомольской правдой» я сотрудничал еще со школы, и меня хвалили. А где же и освещать «историю образцового комсорга», как не в «Комсомольской правде»? И факультету просто придется и реагировать, и обсуждать его поведение. И легко он не отделается: комсорг, как и жена древнеримского цезаря, должен быть вне подозрений. План выглядел прекрасно. Войны хотел, Димочка? Будет тебе война… Он даже не сразу понял, что звонит телефон. И испугался. На экранчике крупно светились цифры «03:52», почти четыре утра. Кто может звонить в такое время? Что-то… с дедом? Но чуть ниже часов и минут значилось: «Вызывает…» и еще чуть ниже: «Карина». В «принять» он ткнул почти радостно. Не из больницы! Всего лишь эта сумасшедшая, какое счастье! Даже если ее придется вызволять из полицейского участка! Но голос в трубке звучал отнюдь не испуганно, даже не встревоженно: – Не разбудила? – Она немного задыхалась, как будто торопилась. – Ты мне звонил, я только сейчас заметила. Не обижайся, что накричала, я… Неважно. Домой нормально добралась, мне вовсе не надо было, только я не соображала… А ты звонил, потому что беспокоился, да? Спасибо! И обстоятельства еще изменились… – Очень рад, – довольно сухо ответил Александр, но сумасшедшая скрипачка этого даже не заметила. – Помнишь, я говорила тебе про мужчину… – Который тебя бросил? – усмехнулся Александр. Ему вовсе не хотелось девицу обижать, но весь этот разговор (в четыре утра!) выглядел верхом абсурда. – А вот и не бросил, вот и не бросил! – затараторила Карина с удвоенной скоростью. – То есть сперва я думала, что бросил, потом он ко мне приехал и… – Подобрал? – довольно ехидно подсказал Александр.