Лицо мисс Холбрук озарилось пониманием. Она снова села. — О, я помню, — пробормотала она. — Ты тот маленький… мм… мальчик, которого он взял к себе. Я слышала твою историю. Так вот ты какой, — добавила она, и на ее лицо вернулось прежнее выражение неприязни. — Да. А скажите, пожалуйста, что они значат — эти слова: «Безоблачные лишь часы считаю я». Мисс Холбрук поерзала и нахмурилась. — Так то и значит, конечно. Солнечные часы показывают время с помощью тени от солнца, а когда солнца нет, нет и тени. Поэтому они отсчитывают только те часы, когда светит солнце, — с некоторым раздражением объяснила она. Лицо Давида засияло восторгом. — О, мне это нравится! — воскликнул он. — Тебе это нравится! — Да. Я бы и сам хотел быть такими часами, знаете. — В самом деле! И как же, расскажи? — Слабый отблеск интереса невольно отразился в глазах мисс Холбрук. Давид рассмеялся и легко опустился на землю у ее ног. Скрипку он теперь держал на коленях. — Ну как же, это было бы так здорово, — сказал он, улыбаясь, — просто забывать обо всех часах, когда солнца нет, и помнить только милые и приятные часы. Тогда для меня останется только время после четырех часов и еще короткие промежутки, когда мне удается увидеть что-то интересное. Мисс Холбрук откровенно уставилась на Давида. — Да, ты просто поразительный мальчик, это точно, — пробормотала она. — И что же такое, позволь спросить, ты делаешь каждый день, а потом хочешь забыть? Давид вздохнул. — Ну, много всего. Сначала я мотыжил картошку и кукурузу, но сейчас они уже выросли, а еще я дергал сорняки, пока их не осталось. В последнее время я собирал камни и чистил двор. Еще, конечно, всегда надо наполнять ящик для дров и забирать яйца у наседок, и кормить цыплят — хотя против них я ничего не имею, но вот остальное мне не нравится, особенно прополка. Сорняки были гораздо красивее, чем то, что приходилось оставлять — ну, чаще всего. Мисс Холбрук рассмеялась. — Да-да, так оно и было, — настаивал мальчик в ответ на искры веселья в ее глазах, — и разве не было бы чудно забывать о том времени, когда нет солнца? А вы не хотели бы так? Вы предпочли бы что-нибудь забыть? Мисс Холбрук мгновенно очнулась. Перемена в ее лице была такой очевидной, что Давид невольно оглянулся, пытаясь понять, откуда взялась эта огромная тень. Целую минуту она молчала, а потом очень медленно и горько сказала вслух — но будто самой себе: — Да. Будь моя воля, я забыла бы все свои часы — все до единого! — О, Госпожа Роз! — возразил Давид голосом, дрожащим от смятения, — вы же не хотите сказать… не может быть, чтобы у вас вообще не было солнца! — Именно это я хочу сказать, — устало кивнула мисс Холбрук, глядя на мрачные тени на поверхности пруда. — Именно это! Потрясенный Давид сидел в задумчивости. На мраморных лестницах и ступенчатых газонах удлинились тени, и Давид смотрел на них, пока солнце опускалось за вершины деревьев. Мрачные, холодные слова дамы от них становились живее — когда не стало солнца, они показались более реальными. Потом мальчик взял скрипку и начал тихо играть — сначала явно колеблясь. Даже когда его манера стала увереннее, в музыке остался вопрос, на который, казалось, не было ответа, — и сам автор не мог бы объяснить его природу. В течение долгих минут молодая женщина и мальчик сидели так в сумерках. Вдруг дама вскочила. — Иди же, иди, мальчик! И о чем я только думаю? — резко воскликнула она. — Мне пора, и тебе надо домой. Спокойной ночи, — и она ринулась по траве к тропинке, ведущей к дому. Глава XI Джек и Джилл Давида тянуло еще раз навестить Госпожу Роз, но что-то его удерживало. Мальчик постоянно вспоминал о ней, и сад живо стоял у него перед глазами, хотя Давид покинул его в тихий сумеречный час, когда дама мрачно созерцала погруженный в тени пруд. Он не мог забыть, что в ее жизни не было солнечных часов, чтобы их посчитать, — она сама так сказала. Он не понимал, как такое возможно, и, думая об этом, чувствовал смутную тоску и беспокойство. Может, это беспокойство и побуждало Давида еще тщательнее исследовать городок и отправляло его на новые улицы в поисках интересного и необычного. Как-то раз крики и смех привлекли его на площадку за церковью, где играли какие-то мальчики. Давид по-прежнему очень мало знал о мальчиках. В горном домике у него не было товарищей по играм, а когда он ходил с отцом за покупками в деревушку, мальчики попадались редко. Да, был паренек, который часто приносил в хижину яйца и молоко, но он очень смущался, почти ничего не говорил, и, казалось, всегда был напуган и хотел уйти — словно ему велели не задерживаться. А в последнее время, с тех пор как Давид поселился на ферме Холли, общение с мальчиками приносило еще меньше удовлетворения. Все они, за исключением слепого Джо, ясно давали понять, что не видят толку в ровеснике, который не нашел занятия лучше, чем бродить по лесам и улицам со скрипкой под мышкой. Однако сегодня что-то переменилось. Может, мальчики уже привыкли к Давиду или решили, что забавно будет утолить любопытство, несмотря на возможные последствия. Так или иначе, они приветствовали Давида воплями радости. — Ну и ну, парни, глядите! Это ж тот, со скрипочкой! — закричал один, и остальные присоединились к его громкому «ура!». Давид пришел в восторг — он вновь оказался кому-то нужен, и это было так приятно! Сказать по правде, его весьма ранило подчеркнутое пренебрежение со стороны ровесников. — Как… как вы поживаете? — спросил он, смущаясь, но продолжая широко улыбаться. Мальчики бросились к нему с радостными криками. Некоторые из них держали в руках короткие палки, а у одного была старая жестянка из-под соленых помидоров с привязанной к ней леской. Самый высокий мальчик что-то прятал под курткой. — Как поживаете! — передразнили они. — Как ты поживаешь, мальчик со скрипочкой? — Я Давид — меня зовут Давид, — любезно напомнил он с улыбкой. — Давид! Давид! Его зовут Давид, — пропели мальчики, словно хор в комической опере. Давид расхохотался. — О, спойте еще раз, спойте же! — крикнул он радостно. — Это было здорово! Мальчики вытаращились на Давида, а потом презрительно фыркнули и обменялись насмешливыми взглядами — видно, маленький бродяжка и неженка даже не мог понять, что над ним издеваются! — Давид! Давид! Его зовут Давид! — вновь проблеяли они ему в лицо. — Давай, настрой скрипочку. Мы хотим сплясать. — Сыграть вам? Конечно, я сыграю, — обрадовался Давид, поднимая скрипку и проверяя струну. — Подожди-ка, — остановил его самый высокий. — Прима-балерина еще не подготовилась. — Мальчик осторожно вытащил из-под куртки сопротивляющегося котенка с дырявым мешком на голове, обвязанным вокруг шеи. — Так! Давай, клади ее посередине, — осклабился мальчик с консервной банкой. — Держи, а я пока «шлейф» привяжу, — закончил он, пытаясь ухватить верткий пушистый хвост напуганной кошечки. Давид уже начал играть, но тут же прервался на неблагозвучной ноте. — Что вы делаете? Что случилось с этой кошкой? — потребовал он ответа. — «Случилось»! — сказал глумливый голос. — Уж точно, ничего с ней не случилось. Она теперь прима-балерина, во как! — Что это значит? — закричал Давид. В этот момент леска впилась в перевязанный хвостик, и котенок завопил от боли. — Посмотрите! Ей же больно! Ответом ему был гогот и глумливые словечки. Потом высокий мальчик осторожно опустил на землю кошечку с мешком на голове и банкой, привязанной к хвосту. — Готово! Давай, играй! — приказал он, — а она будет танцевать. Давид сверкнул глазами. — Я не буду играть… для этого. Мальчики внезапно перестали смеяться. — А? Что? — если бы это сказал сам котенок, вряд ли они изумились бы сильнее. — Я говорю, что не буду играть, пока вы не отпустите кошку. — Ой-ой, да что ты говоришь! Слышите, а? — усмехнулся глумливый голос. — А что, если мы скажем, что не отпустим ее? — Тогда я вас заставлю, — пообещал Давид, разгоряченный от чего-то нового, которое, казалось, родилось в нем уже созревшим. — Мяу! — сказал самый высокий, выпуская пленного котенка. Освобожденная кошечка судорожно попятилась. Банка, привязанная к лапам, стала биться об землю, грохотать и дребезжать, пока испуганное существо, обезумевшее от ужаса, не превратилось в вихрь воплощенного страдания. Мальчики собрались в круг и, восторженно вопя, удерживали кошечку в его границах, продолжая безжалостно издеваться над Давидом. — Ага! Попробуй, останови нас! Что, не можешь? — насмехались они. Давид на миг застыл, не сводя глаз с мальчишек. В следующую секунду он развернулся и побежал. Улюлюканье превратилось в хор триумфальных криков — но ненадолго. Давид всего лишь торопился положить скрипку на поленницу. Потом он бегом вернулся, и, не успел самый высокий мальчик перевести дыхание, как был поражен сильнейшим ударом в челюсть. У церкви рыжеволосая девочка с красными от слез глазами быстро перелезла через забор, за которым она давно уже пряталась, плача и ломая руки. — Его убьют, убьют! — стонала она. — И все из-за меня, ведь это моя киска… моя киска! — рыдала девочка, пытаясь разглядеть кошачьего защитника в массе мельтешащих рук и ног. Кошечка, оставленная мальчиками без внимания, продолжала пятиться и крутиться в разрушительном вихре, но очень скоро девочка обнаружила ее. Захлебываясь криком, хозяйка бросилась к котенку, сняла мешок и отвязала мучительную леску. Затем, сев на землю на безопасном расстоянии, принялась успокаивать пульсирующий комочек серого меха, испуганными глазами наблюдая за дракой.