На лицо мальчика набежала тень. — Ох, а я надеялся, что я слышал… — начал Давид. Потом он вдруг остановился, и его лицо вновь засияло. — Но это почти как будто он оттуда написал, правда? Папа оставил письмо и сказал мне, что надо делать. — Что же, что же? — крикнул Хиггинс, тут же придя в полную готовность. — Он сказал тебе, что делать? Тогда дай нам посмотреть, чтобы и мы узнали. Ты же разрешишь нам прочесть, правда, мальчик? — Н-ну, да, — заикаясь, сказал Давид, вежливо, но с очевидной неохотой передавая письмо. — Спасибо, — кивнул Хиггинс, протягивая руку. Письмо для Давида очень отличалось от другого. Оно оказалось длиннее, но ничем не помогло, хотя читалось легче. Несмотря на прыгающие строчки, каждое слово было тщательно выписано — отец явно заботился о глазах мальчика, которому предназначался текст. Он занимал две страницы из записной книжки, а в конце стояло одно-единственное слово — «Папа». — Давид, мальчик мой, — прочел Хиггинс вслух, — я жду тебя в далекой стране. Не горюй, это огорчит меня. Я не вернусь, но однажды ты придешь ко мне со скрипкой наготове и проведешь смычком по струнам в знак приветствия. Пусть скрипка расскажет мне о прекрасном мире, который ты покинешь, — ведь этот мир действительно прекрасен. Никогда не забывай об этом, Давид. И если однажды ты соблазнишься мыслью о том, что это не так, просто вспомни: в твоих силах сделать мир прекрасным, если ты только захочешь. Ты среди новых лиц, кругом незнакомые вещи и люди. Не все они будут тебе понятны, а какая-то часть может и не понравиться. Но не бойся, Давид, и не моли о возвращении в горы. Помни, мой мальчик, в твоей скрипке есть все, чего ты так желаешь. Ты только играй — и просторное небо нашего горного дома всегда будет над тобой, а лесные друзья и товарищи будут окружать тебя. Папа. — Что ж это! Даже хуже, чем первое, — простонал Хиггинс, закончив чтение. — Да тут совсем ничего нет! Как думаете, если человек решился писать в такой момент, ему ж надо со смыслом писать-то, чтобы люди могли ухватиться и понять, кто таков мальчик, верно? Ответа не последовало. Собравшиеся могли только ворчать и согласно кивать, от чего в итоге не было никакого толку. Глава V Диссонансы Мертвец, найденный в амбаре фермера Холли, вызвал в городке Хинсдейл заметное оживление. Случай был весьма странным по разным причинам. Во-первых, дело было в мальчике — в Хинсдейле полагали, что знают мальчиков, но после встречи с Давидом пришлось в этом усомниться. Во-вторых, удивляли обстоятельства. Мальчик и его отец вошли в город как бродяги, но Хиггинс, который не скрывал, что «подвез» пару в тот вечер, не колеблясь, утверждал: они были совсем не похожи на обычных бродяг. Поскольку в карманах мертвеца не нашлось почти ничего, кроме двух записок, а желающих купить скрипки не оказалось, пришлось отвезти тело в город и там похоронить. Давиду об этом ничего не сказали. Вообще с Давидом почти не разговаривали с того утра, когда Хиггинс отдал ему письмо отца. В тот раз мужчины сделали еще одну попытку «найти хоть что-нибудь», как выразился отчаявшийся Хиггинс. Но ответы мальчика совершенно не проясняли дела, не помогали и часто даже запутывали. В то утро большинство утвердилось во мнении, что Давид был «немного того», поэтому мальчика оставили в полном одиночестве. Городские власти определенно не знали, кем был мужчина, и, очевидно, были не в силах это выяснить. Имя, написанное им самим, нельзя было прочесть. Записки ничего не объясняли, а сын покойного был явно не способен сказать что-либо вразумительное. Из деревушки в горах сообщили: да, такие мужчина и мальчик действительно жили в почти недоступной хижине, но это не помогло разгадать тайну. Давида оставили на ферме, но Симеон Холли пообещал себе поторопиться с поисками желающих забрать мальчика. В тот первый день Хиггинс, поднимая вожжи, чтобы уехать со двора, спросил, кивнув в сторону Давида: — Ну так как, Холли? Можно оставить мальчика у вас, пока не найдем охотников его забрать? — Н-ну да, я думаю, — поколебавшись, довольно неискренне ответил Холли. Но его жена, маячившая сзади, тут же бросилась вперед. — Да-да, конечно, — горячо согласилась она. — Уверена, от него не будет ни капельки беспокойства, Симеон. — Возможно, — мрачно уступил Симеон Холли. — Но и проку от него не добьешься, это уж точно. — Именно, — громко сказал Стритер из фургона. — Если б он стоил своего куска хлеба, я сам бы его тотчас забрал, но посмотрите, чем он занят сию минуту, — закончил он, презрительно пожав плечами. Давид, сидевший на нижней ступеньке, явно не слышал ни слова. Выразительное лицо мальчика сияло, он снова пожирал взглядом письмо отца. Внезапная тишина отвлекла его. Давид поднял глаза, сверкавшие как звезды. — Я так рад, что папа сказал, как мне быть, — выдохнул он. — Теперь будет легче. Не дождавшись ответа от неловко молчавших взрослых, он продолжал, словно объясняя: — Знаете, он ждет меня — ну, в той далекой стране. Он так сказал. А когда вас ждут, не так уж сложно остаться одному на какое-то время. Кроме того, мне надо остаться, чтобы узнать этот прекрасный мир и рассказать ему, когда я уйду. Я так делал дома, на горе, знаете — рассказывал обо всем. Мы часто ходили на прогулку, а когда возвращались, я рассказывал о том, что видел, своей скрипкой. А теперь он говорит, мне надо остаться здесь. — Здесь! — раздался резкий голос Симеона Холли. — Да, — с серьезным видом кивнул Давид, — чтобы узнать прекрасный мир. Разве вы не помните? И он сказал, что я не должен стремиться назад, в мои горы, да мне и не нужно возвращаться, ведь горы, небо, птички, белочки и ручейки — они все в моей скрипке, знаете. И… — но Симеон Холли, гневно нахмурившись, двинулся прочь, жестом велев Ларсону следовать за ним, а Хиггинс, бросив на Давида веселый взгляд, с тихим смешком развернул лошадь и выехал со двора. Секундой позже Давид остался наедине с миссис Холли, которая смотрела на него задумчивыми, хотя и слегка испуганными глазами. — Ты хорошо позавтракал? Хочешь еще чего-нибудь? — робко спросила она, как и прошлой ночью обращаясь к обыденным вещам из привычного мира в надежде, что благодаря им странный мальчик покажется менее диким и более похожим на человека. — О да, хорошо, спасибо, — Давид вернулся к записке в руке. Вдруг он поднял глаза, и в них мелькнуло какое-то новое выражение. — Что это значит — быть… бродягой? — спросил он. — Те люди сказали, что мы с папой бродяги. — Бродягой? Ну… мм… как это, ну просто быть бродягой, — запинаясь, произнесла миссис Холли. — Но не обращай внимания, Давид — я бы… не стала об этом думать. — Но кто такие бродяги? — настаивал мальчик, и в глазах его начал разгораться медленный огонь. — Потому что если это воры… — Нет-нет, Давид, — успокоительно перебила его миссис Холли. — Они вовсе не имели в виду воров. — Тогда что это значит — быть бродягой? — Ну, это просто значит бродяжничать, — объяснила миссис Холли с безнадежностью в голосе, — ходить по дороге из одного города в другой и… не жить в доме. — О! — лицо Давида прояснилось. — Тогда все в порядке. Я бы с радостью стал бродягой, и папа тоже. И мы иногда были бродягами, потому что летом почти не жили в хижине — проводили все дни и ночи на улице. Ведь я даже не знал, о чем говорят сосны, пока однажды не провел под ними всю ночь. Ну, вы понимаете. Вы же их слышали? — Всю ночь? Сосны? — беспомощно спросила миссис Холли, запнувшись. — Ну да. О, разве вы никогда не слушали их всю ночь? — воскликнул мальчик, словно сочувствуя тяжелой утрате. — Как же, если вы слышали их только днем, вы совсем не знаете, что такое сосны. Но я могу рассказать. Послушайте! Вот что они говорят, — закончил мальчик, выхватил скрипку из футляра и, быстро проверив струны, разразился странной, привязчивой мелодией. Сбитая с толку, но при этом зачарованная миссис Холли застыла в дверном проеме. Частью с испугом, частью с тоской она смотрела на просветленное лицо Давида. Когда Симеон Холли появился из-за угла дома, она все еще стояла в прежней позе. — Что же, Элен, — тихо и презрительно начал мистер Холли, пристальным взглядом окинув открывшуюся ему сцену, — сегодня утром у тебя нет дел поважнее, чем слушать этого менестреля? — О, Симеон! Как же, конечно, я… я забыла, что делала, — запнулась миссис Холли, виновато покраснела до самых ушей и торопливо удалилась. Давид же, стоявший на ступенях крыльца, казалось, ничего не слышал. Он продолжал играть, завороженно рассматривая дальний горизонт, когда Симеон Холли обратил на него неодобрительный взгляд. — Скажи, мальчик, ты умеешь делать что-нибудь еще? Кроме игры на скрипке? — строго спросил он. Поскольку Давид продолжал играть, он резко добавил: — Ты что, не слышишь? Музыка тотчас прекратилась. Давид посмотрел вверх со слегка оторопелым видом человека, которого вытащили из другого мира. — Вы что-то сказали мне, сэр? — осведомился он. — Да — дважды. Я спросил, занимался ли ты чем-то еще, кроме игры на скрипке. — Вы имеете в виду дома? — на лице Давида отразилось легкое удивления без тени гнева или негодования. — Ну конечно. Я же не мог играть все время, знаете. Мне надо было есть, спать, учиться по книгам, а еще мы каждый день ходили на прогулку — как бродяги, говоря по-вашему, — объяснил он, явно радуясь, что наконец получается рассказать все понятно. — Бродяги, вот именно! — пробормотал Симеон Холли себе под нос. И резко продолжал: — Значит, ты никогда не занимался полезным трудом, мальчик? И всегда проводил дни в богопротивной лени? И вновь Давид нахмурился, слегка удивленный. — О, я не ленился, сэр. Папа говорил, лениться нельзя. Он говорил, что в общем Оркестре Жизни важен каждый инструмент, и я тоже был инструментом, понимаете, хотя я всего-то маленький мальчик. И еще он говорил, что, если я не буду играть свою партию, гармония станет неполной, и… — Да-да, но не будем сейчас об этом, мальчик, — грубо и нетерпеливо перебил Симеон Холли. — Он что, тебе никакой работы не поручал — то есть настоящей работы? — Работы? — Давид снова погрузился в размышления. Вдруг его лицо прояснилось. — О да, сэр, он говорил, я должен сделать прекрасную работу и что эта работа ждет меня в большом мире. Поэтому мы спустились с горы — чтобы найти ее. Вы это хотели узнать? — О нет, — возразил мужчина. — Не могу так сказать. Я говорил о работе — настоящей работе по дому. Ты никогда ее не делал? Давид облегченно рассмеялся. — А, вы имеете в виду стряпню и уборку дома, — ответил он. — О да, я делал это вместе с папой, только… боюсь, у меня не очень-то получалось. Бекон не выходил вкусным и хрустящим, как у папы, а огонь всегда портил мне картошку. — Хм! Бекон и картошка, в самом деле! — усмехнулся Симеон Холли. — Так вот, мальчик, здесь мы считаем это женской работой. Мужчины у нас занимаются другим. Видишь кучу хвороста у двери в сарай? — Да, сэр. — Отлично. На кухне ты найдешь ящик для дров. Как думаешь, сможешь наполнить его хворостом? В той куче много коротких палочек, их уже разрубили. — О да, сэр, с радостью, — кивнул Давид, торопливо, но осторожно укладывая скрипку в футляр. В следующий миг мальчик решительно атаковал груду хвороста, и Симеон Холли, бросив на него крайне недоверчивый взгляд, развернулся и ушел. Но в итоге ящик для дров так и не заполнился. По крайней мере, сразу этого не случилось, потому что, собирая вторую охапку, Давид поднял палку, которая до этого долго лежала на земле. Под ней обнаружились разнообразные многоногие существа, вызвавшие у него настоящий восторг и окончательно отвлекшие от мысли о пустом ящике. Потребовалось совсем немного сил и чуть больше терпения, а потом еще немного времени, чтобы перевернуть палки потолще и найти многоногих членистых существ еще большего размера. Одно из них было настолько чудесным, что Дэвид с радостным возгласом призвал миссис Холли подойти к сараю и посмотреть. Зов был таким настойчивым, что миссис Холли поторопилась прийти — но удалилась еще быстрее, оставив Давида сидеть на хворосте и удивляться, почему она взвизгнула, содрогнулась, и сказала «фу-у-у» при виде такого прекрасного и интересного создания, обитавшего у ее сарая. Потом его внимание привлекла бабочка, большая черная бабочка с золотой каймой на крылышках. Она танцевала в воздухе над задним двором, а потом упорхнула в огород, и Давид осторожно последовал за ней, стараясь не спугнуть резким движением. Бабочка перелетела из огорода в сад, а потом вернулась в огород — и Давид следовал за ней, но прямо у дома мальчик наткнулся на клумбу анютиных глазок, которую разбила миссис Холли. Даже бабочка была забыта в этот момент. Он опустился на колени у клумбы.