Я не понимала, как долго молчу, поедая овсянку, до тех пор, пока не заметила, что губы Хантера подрагивают в улыбке. — Что? — Судя по всему, ты правда очень любишь овсянку. — Она лучше секса, — пробормотала я с набитым ртом. — Значит, тебя никогда нормально не трахали. Я закашлялась, поперхнувшись. Хантер выронил ложку и, кажется, уже был готов броситься ко мне, чтобы применить прием Геймлиха, но я подняла руку, останавливая его, и выдавила: — Я в порядке. Воды. Он подхватил стакан и, пока я пыталась отдышаться, налил мне воды. Горло горело, пока я пила. — С тобой точно все хорошо? Когда еда наконец-то спустилась по пищеводу, я похлопала себя по груди. — Да, все нормально. Хантер сел на место. — Тебе не стоит разговаривать во время еды. — А тебе не стоит делать неподобающие заявления. — Ты первая начала. Открыла дверь с торчащими сосками, чертовски вкусно пахнешь, говоришь о сексе. Думаю, из нас двоих именно ты ведешь себя неподобающе. Я вытаращила глаза. — Ты заявился сюда на полчаса раньше, когда я только-только вышла из душа — вот почему у меня торчали соски. Ну а тот запах, который тебе так сильно понравился, называется мыло. И я не говорила о сексе. Я просто выразилась метафорически, чтобы описать то, как люблю овсянку. Хантер зачерпнул ложкой овсянку и, прежде чем отправить ее себе в рот, сообщил: — Из всего этого объяснения я услышал только «соски» и «секс». *** — Как прошло твое свидание? — Хантер покосился на меня и вновь перевел взгляд на дорогу. Мы стояли в пробке на мосту, держа путь в северную часть штата на игру. — Прекрасно. Он усмехнулся. — Что? — Хреновая из тебя врушка. — Что за чушь. Я не вру. — Когда ты врешь, то снимаешь с одежды воображаемые пылинки. Именно этим ты и занималась, когда сказала, что твое свидание прошло прекрасно. — Ты не в своем уме. Он пожал плечами. — Как скажешь. Через пару минут неловкой тишины Хантер снова заговорил: — Вы поехали к нему? — Это правда тебя не касается. — Хочешь знать мои мысли? — Вообще-то нет. — Думаю, ты поцеловала его на прощание, но, сравнив поцелуй с нашим, поняла, что не сможешь увлечься им, как бы сильно тебе этого ни хотелось. Я прищурилась. — У нас был секс, и я ни разу не подумала о тебе. Хантер взглянул на меня. — Правда? — Правда, — подтвердила я и отвернулась к окну, чтобы он не увидел мои покрасневшие щеки. Хантер, не отрываясь от руля, наклонился ко мне — опять слишком близко. — А что ты сейчас делаешь своей левой рукой? Я замерла. Я снимала воображаемую пылинку с джинсов. Не придумав, как оправдаться, я просто сердито уставилась на него, и он торжествующе улыбнулся. А через минуту вздохнул. — Давай сегодня сходим на ужин? Я не ответила. — Ты не забирала подвязку, которую я поймал на свадьбе Анны и Дерека? Не нашел ее, когда выселялся из номера. — Нет, не забирала. — Черт. Я так хотел ее сохранить. Помолчав, Хантер опять вернулся к прежней теме. Он явно был упертым. — Ну так что? Ты позволишь мне отвести тебя сегодня на ужин? — Нет. — Ты согласилась поужинать с бедолагой, с которым тебе даже не понравилось целоваться, а мне говоришь «нет»? Я кивнула. — Именно так. — Ты мне нравишься. Я тебе тоже. Не понимаю… Решив не кривить душой, я ответила честно: — Когда мне было двенадцать, я как-то раз вернулась из школы раньше обычного. Из-за родительского собрания отменили уроки. На холодильнике у нас висел календарик, в котором мама отмечала наше расписание и занятия. Поскольку нас было четверо, календарь был практически полностью исписан. Но именно в тот день мама забыла указать, что у нас сокращенная смена. Мама и папа работали, поэтому у меня был свой ключ, и после школы я сразу пошла домой. Из комнаты мамы доносился какой-то шум, и я подумала, что она опять забыла выключить телевизор. Я пошла туда, чтобы выключить его, и застала отца в постели с одной из хороших подруг моей мамы. — Черт. Сочувствую. — Отец умолял меня не рассказывать маме, клялся, что это было в первый и последний раз. Он сказал, что если мама узнает, то ее сердце будет разбито, что я разрушу семью. — Хреново. Ему следовало поступить по-мужски и признаться во всем самому, а не впутывать в это тебя. — Да. Сейчас я это понимаю. — Ты рассказала ей? — Несколько недель я молчала. Однажды вечером та женщина пришла к нам, и я заметила то, как отец смотрел на нее. Я не могла допустить, чтобы маму так унижали. Пусть мне и было только двенадцать, я понимала, что он изменил ей далеко не в первый раз и не в последний. Когда в итоге я все рассказала маме, отец признался и сказал, что влюблен в ее подругу. Он съехал от нас, а мама надолго погрузилась в депрессию. — Иногда совершать правильные поступки отстойно. Я вымученно улыбнулась.