Торкель почувствовал, как все более сосредотачивающееся собрание заглотнуло его последние слова. Он дал им материал для таблоида. Предупреждение большими буквами. Вам звонил Свен Катон? Если бы они только знали, какую он совсем скоро преподнесет им вишенку для торта. – Вы полагаете, он нанесет новый удар? – спросила женщина позади Голубого платья. Белая блузка и юбка. – Мы не хотели бы это обсуждать, – ответил он, осознавая, что, говоря так, именно к этому и приглашает. Только теперь послышался голос Вебера. Низкий и расслабленный. Принадлежащий человеку, который знает, что ему не требуется повышать голос, чтобы его услышали. – Что вам известно о жертвах? Существует ли между ними какая-то связь? Торкель повернулся к Веберу. Постарался ответить максимально в духе работников полиции. – На сегодняшний день единственная обнаруженная нами связь это то, что оба участвовали в разных телевизионных передачах. – В каких передачах? – В так называемых реалити-шоу. – Реалити-шоу? – удивленно произнес Вебер, и в помещении воцарилась полная тишина. Все сообразили, что им только что подкинул руководитель Госкомиссии. Летний сериал. Множество статей. Они набросились на это. Все. Голубое платье, Лысый, «Гётеборгс-Постен», Вебер, Белая блузка с юбкой и человек, пока еще ничего не сказавший. – В каких реалити-шоу? – Кто они? – Вы можете назвать имена? – Кто? Вопросы сыпались со всех сторон. Голубое платье даже встала. Торкель попытался успокоить их, подняв обе руки. Получилось не особенно хорошо. Впрочем, на другое не приходилось и рассчитывать. Он передал им эстафетную палочку. Теперь это их шоу. Имена Мирослава Петковича и Патриции Андрэн в сочетании с «Отель Парадиз» и «Мать-одиночка в поиске» быстро появятся в печати. За ними фотографии, множество снимков. С не особенно большим количеством одежды. Потом догадки. Кто и почему? Теории. Кто такой Свен Катон? Версии и успехи полиции, ложные и реальные. Интервью. Биографии жертв. Торкель не забыл сказать, что Мирослав был хорошим парнем. Скорбь друзей. Отчаяние родителей. Убийца по-прежнему на свободе. За все годы так много участников реалити-шоу. Страх. Статьи из серии: «А вдруг я буду следующим». Страницы «Мы помним их такими». Ведущие соответствующих передач никогда их не забудут. Шок. Утрата. Борьба за то, чтобы все-таки идти дальше. «Будет настоящая эпопея», – чувствовал Торкель, привычно протискиваясь мимо желающих задать еще вопросы. Вебера среди них не было. Он стоял с прижатым к уху мобильным телефоном, жестикулируя и разговаривая, вероятно, с руководителем раздела новостей. Организовывал дополнительные ресурсы. Приезд в Ульрисехамн фотографов и коллег. Торкелю хотелось бы, чтобы они подальше продвинулись в расследовании самостоятельно. Сейчас они обратились за подсказками и получат их. Множество. Придется подключать массу народа, а много полицейских – это не только плюс. Качество компетентности варьируется: Хельсингборг показал ужасающий пример. Кроме того, увеличивается риск утечек. Внезапно он услышал позади себя голос. – Торкель? Он обернулся к произнесшей его имя женщине. Блондинка, его возраста, возможно, чуть моложе. Голубые глаза. Простое летнее платье, на ногах балетки. В руке сумочка и велосипедный шлем. Она показалась Торкелю знакомой. Но она не из числа присутствовавших на пресс-конференции журналистов. – Торкель… это я, – проговорила она с улыбкой, теплой и искренней, не профессиональной. – Лисе-Лотте. Лисе-Лотте Патрикссон. Из школы в Эльвшё, – продолжила она объяснять, поняв, что он по-прежнему не понимает, кто она такая. – Лисе-Лотте… – произнес он, узнал, и его лицо расплылось в улыбке. Теперь он видел, что это она. Те же светлые волосы, как тогда, даже длиннее. Голубые глаза такие же бодрые, хотя их окружает немного больше морщинок. Ее улыбка вообще не постарела. – Что ты здесь делаешь? – продолжил Торкель, внезапно чувствуя, что мысли о расследовании на мгновение оказались вытесненными и сменились откровенной радостью. Лисе-Лотте Патрикссон. Господи, прошла целая вечность. – Я живу здесь, в Ульрисехамне. Работаю директором школы. – Улыбка несколько спала с ее лица. – Это я обнаружила труп. – Я читал отчет… – задумчиво наморщив лоб, сказал Торкель. – Но я не узнал имени, разве оно не было испанским? – Гонсалес, – кивнула Лисе-Лотте. – Я вышла замуж за чилийца. – Голос почти отсутствующий, мысли по-прежнему вокруг обнаружения трупа, предположил Торкель, проклиная себя. – Ты в порядке? – выдавил он. – Это один из твоих учеников? – Первым делом следовало, естественно, спросить, как она себя чувствует, проявить заботу. Не пытаться разобраться с разными фамилиями. Он слишком долго проработал в полиции. – Нет, но у меня, разумеется, был шок, – осторожно ответила она. – Я собиралась просто пройтись по школе и… Она не закончила предложение, встретилась с ним взглядом. Торкель огляделся в относительно заполненном посетителями ресепшне. – Пойдем со мной. Здесь так много народу, – предложил он, указывая на дверь, отделявшую общедоступные помещения от остальной части отделения. – Но у тебя наверняка множество дел. – Да, но они могут немного подождать, – сказал Торкель. – Я не видел тебя… сколько же, лет тридцать? – Вроде того. Время идет, – засмеялась Лисе-Лотте. Торкель улыбнулся ей и провел карточкой по считывающему устройству. Дверь зажужжала. – Но ты ничуть не изменилась, – заметил Торкель, придерживая дверь и пропуская Лисе-Лотте вперед, правда, тут же сообразил, что его откровенное признание факта может быть воспринято как комплимент ради флирта. – Как давно ты замужем? – поспешно спросил он, чтобы свести возможность толкования его слов к минимуму. – Мы развелись десять лет назад. А как ты? – Тоже разведен. Даже дважды, – ответил Торкель, указывая ей в сторону помещений для персонала. – Две дочери, Вильма и Элин. Восемнадцать и четырнадцать. – У меня одна дочь, Тереза, ей уже двадцать один. Войдя в столовую для персонала, они умолкли. Быстрый обмен новостями закончен. Дальше сложнее. С чего начать? С общих воспоминаний? Или попытаться лучше узнать друг друга? Все-таки прошло тридцать лет. Чего она хочет? Зачем она его разыскала? – Я услышала, что ты отвечаешь за расследование, поэтому и решила просто заглянуть и поздороваться, – словно прочтя его мысли, сказала она. – Отличная идея. Мы, наверное, все равно бы увиделись, мы обычно встречаемся со всеми свидетелями, – отозвался он, но сообразил, что этим чаще всего занимаются другие члены команды. Он, скорее всего, пропустил бы ее. – Но я ужасно рад тому, что ты заглянула, – на полном серьезе сказал он. Она кивнула и улыбнулась ему. Они опять замолчали. – Хочешь кофе? – Да, спасибо. Быстро указав ей в сторону столов, он пошел за изогнутый кухонный островок, к кофейному автомату. Какой она хочет кофе, Торкель не спросил, а просто взял чашку, поставил ее на место и нажал на обычный кофе. Пока напиток готовился, он взглянул в сторону Лисе-Лотте, которая как раз усаживалась на один из розовых стульев за ближайшим столом. Воспоминаний много, но он мог честно признаться, что не думал о ней… целую вечность. Они были парой в последние два года гимназии. Молодые и влюбленные, потом они отдалились друг от друга, когда Торкель пошел в армию, а она начала учиться в Линчёпинге. Расстояние или амбиции. Он так и не понял, что стало причиной. Но отношения, в любом случае, закончились. Конец им положила она. На странной студенческой вечеринке в университете Линчёпинга. Он ушел оттуда под дождем, один. Злой и разочарованный. Торкель забрал чашку с кофе и поставил на ее место другую, пустую. Опять нажал на обычный кофе. Автомат зажужжал, и в ту же минуту к Торкелю подошла Эва Флурэн. – У вас есть время? – Да. – Приехали люди из Буроса и Йончёпинга. Я подумала, что вы захотите с ними поговорить. Торкель кивнул. Они вызвали дополнительный персонал, чтобы посадить за указанные для обращения телефоны, которые, видимо, довольно скоро начнут звонить. Можно надеяться, что все в курсе того, что им следует выслушивать и о чем спрашивать, но лучше их все-таки проинформировать. Он быстро посмотрел на Лисе-Лотте и вновь перевел взгляд на Эву. – Одну минуточку. – Мы наверху, – сказала она, кивнув на второй этаж, и удалилась. Торкель взял обе чашки и пошел к Лисе-Лотте. – Сожалею, но мне надо работать, – поставив перед ней одну чашку, произнес он.