– Федор, а ты сам-то в порядке? Они тебя не очень сильно… – Сильно. Но не очень. Да не переживай, я привык. Это он о чем? – Привык быть битым? – с сомнением в голосе уточнила Марфа. Федор усмехнулся и протянул бутерброд. Она обвела взглядом широченные плечи и здоровые кулаки. Чего-то он недоговаривает. Ладно, попробуем включить интервьюера. – Расскажи о себе. Как ты живешь, чем занимаешься? – с профессиональной заинтересованностью попросила она, прихлебывая чай. Он посмотрел на нее, словно раздумывая, говорить или нет. «Не то спросила?» – подумала Марфа, глядя на его лицо. То ли задумчивое, то ли растерянное. Федор Он помолчал, а потом бесцветным голосом сказал: – Да нечего рассказывать. Я ведь совсем недавно вышел. Марфа шумно отхлебнула из кружки и переспросила: – Откуда вышел? – Из тюрьмы. Она пододвинулась поближе к столу и сложила руки. Приготовилась слушать. «Как ученица на уроке», – усмехнулся он. – Да, я сидел. Три года. Хотя получил четыре. – За что? – За нанесение тяжких телесных одному подонку. Ему странно было снова рассказывать ту историю. Когда-то он делал это каждый день, а потом старательно пытался забыть. Сейчас, глядя в серьезные серые глаза, он говорил словно не о себе. Будто кино пересказывал. Плохое кино. В тот день они с ребятами из полка отмечали возвращение из долгой и трудной командировки. В северном городке, где базировался авиационный полк, все были на виду, поэтому, если кто начинал без меры, как говорил герой известного фильма, «водку пьянствовать и безобразия нарушать», комполка Семеныч наказывал всех скопом, без разбора. – У нас же один за всех, а все за одного, как я понимаю? – задавал он один и тот же риторический вопрос всякий раз, когда кто-то из летчиков косячил. Посему один из их немаленькой компании всегда оставался трезвым, чтобы потом без приключений доставить к родному порогу всех остальных и проследить, чтобы никто не потерялся по дороге. В тот день роль «дежурного по апрелю» досталась ему. Он даже обрадовался. Почему-то было тревожно на душе, водка все равно не зашла бы. Да и аппетита не было. Около полуночи, проследив за отправкой «ценного груза» по разным адресам, Федор решил дойти до дома пешком. Близился август. В родном Питере белые ночи к тому времени уже приказали долго жить, но здесь, на Севере, они не заканчивались по полгода. «Белая мышь, иногда пробегающая сквозь день», – сказал о белых ночах Александр Розенбаум. Шагалось легко, и даже тревога стала постепенно уходить. А потом произошло то, что, как часто говорят, навсегда разделило его жизнь на до и после. Выражение избитое, но от того не менее точное. Почему-то позже ему пришлось долго восстанавливать произошедшие в ту ночь события в деталях, как будто он находился в неадекватном состоянии. Все проявлялось в виде вспышек. Непонятная возня, которую он услышал, и вскрик. Провал. Вспышка. Распятая на асфальте неподвижная, словно тряпочная, фигурка и животное, срывающее с нее одежду. Снова провал. А потом снова вспышка. Он бьет в черное от крови лицо, а чьи-то руки душат его. Очередная вспышка, и он понимает, что лежит, скрючившись, на земле, а рядом воет и рычит зверь. Дальше – опять провал. Ну а затем то, что было записано в протоколе. Это он уже помнил до запятой. Он не считал себя невинно осужденным и понимал, что все было по закону, но чувство, что все случившееся с ним по человеческим меркам несправедливость, все три года разъедало его изнутри, превращая в другого человека. Или в того, кем он был на самом деле. Своим родителям Федор Волынцев был не особо нужен. С раннего детства он жил с этой мыслью и привык к ней. Они всегда были заняты каждый собой. Отец шутил, что зачал его между двумя мазками кисти. Мать, наверное, между двумя походами в косметический салон. Когда из тотального одиночества своего детства Федор попал в летное училище, то почувствовал себя Золушкой на балу. Другие страдали под гнетом суровой военной дисциплины, а он радовался, ощутив себя наконец-то в своей стае. Сколько всего, о чем он и сам не догадывался, полезло из него хорошего. Он терпеть не мог штампованные фразы типа «душа компании», но, вспоминая себя прежним – веселым, заводным, легким, думал, что это клише точно про него. Он и был душой компании. Светлой душой. А через шесть лет вернулся мрачным пессимистом, к тому же – как он догадывался – жутким занудой. Он по-прежнему был уверен, что родителям не был нужен ни тогда, когда был тощим болезненным мальчиком, ни тогда, когда стал военным летчиком – скажи честно, кого ты хотел удивить? – ни тем более теперь, когда приехал после отсидки. Наверное, Волынцевы знали, что он в городе. А может, и не знали. Сообщать им об этом Федор не собирался. Боялся их равнодушия или даже презрения, брезгливости. Одному лучше. Во всех смыслах. Марфа слушала, подперев ладонями щеки. Хорошая девочка. Неиспорченная, хоть и строит из себя опытную раскрепощенную бабу. Только ничего у нее не получится. Он научился сразу видеть в человеке его нутро, а не маскарадный костюм, который тот на себя натянул. Эта девушка с красивым именем Марфа, наверное, тоже от чего-то защищается. Знать бы от чего. А с другой стороны, зачем ему знать? Ведь ясно, что такая надолго возле него не задержится. Такие, как она, летают, а он даже уже не ползет. Так, за плинтусом отлеживается. – Ты же не убил его, – сказала Марфа, когда Федор замолчал. – Он теперь овощ. – Так ему и надо. Я читала про такие истории. Один мужик, профессиональный боксер, защищал свою дочь от педофила и убил его на месте. Был в состоянии аффекта и не рассчитал силы. Он не хотел убивать. – Раз убил, значит, хотел. – Ну… – Без «ну». На то он и профессионал. Ему не нужно думать, с какой силой бить. Тело все сделает за него. На автомате. Поэтому, когда профессионал убивает, значит, именно это он и собирался сделать. – А ты? Ты хотел убить? – Да. – Но не убил. – Да потому и не убил, что непрофессионал. – Ты же военный. Вас там учат. – Я летчик, а не спецназовец. Нас учили, конечно, но это совсем не то. Он посмотрел на нее, ожидая сам не зная чего – страха, неприязни? – и увидел серьезное личико и задумчивый взгляд. Ее совсем не напугал рассказ, но на всякий случай он все же спросил: – Ты не боишься жить по соседству с уголовником? Она посмотрела на него без улыбки: – А ты не боишься жить рядом с девицей, которую сегодня чуть не прихлопнули неизвестно за что? А вдруг завтра все повторится? – Если и повторится, то не здесь. – Успокоил, нечего сказать. Марфа закашлялась. – Они не получили того, чего хотели. Значит, наверняка попробуют снова, но в другом месте: где не будет меня или… еще кого-то. – Ужас ужасный, кошмар кошмарный! – Они тебе что-нибудь говорили? Можешь вспомнить? Вспомнить? Да она до конца жизни не забудет! Марфа посмотрела куда-то вбок: – Интересовались, куда я ее спрятала. Федор покачал головой: – Похоже, в самом деле муж. Видно, сильно ты его огорчила. А куда ты ее спрятала? – Поселила у себя дома в Пушкине. – Выходит, муж со товарищи приехали ее забирать? – Я с перепугу не сразу поняла. Мозги от ужаса атрофировались. Но тот, который меня бил, так и спросил: «Куда ты, сука, ее спрятала?»