Лариса истово закивала. – И больше ничего противоправного совершать не будете… Девушка прижала руки к кустодиевской груди и посмотрела преданно. – Тогда задерживать вас я пока не стану. Он встал и, направляясь к выходу, приказал ждать официальной бумаги. – А сейчас мне что делать? – спросила Лариса, глядя с надеждой. – Можете работать, – разрешил он. – И помните: никому ни слова. Лариса снова закивала, как китайский болванчик, и залилась на этот раз благодарными слезами. – А мне много дадут? – спросила она ему в спину. – Посмотрим на ваше поведение, – многозначительно ответил Федор и неожиданно подмигнул убитой горем девице. Отъехав от магазина, Федор был абсолютно уверен в двух вещах: Лариса не при делах и следователь из него просто никакой. От слова «совсем». Бронштейн Профессор Бронштейн отозвался на звонок только к вечеру. – Кто? – переспросил он, когда Федор назвался. И тут же быстро сказал: – Так это ты, Федя? Конечно, приходи. Я на кафедре допоздна. Не особенно надеясь на какой-то результат, Федор поехал на Университетскую набережную. Он помнил Бронштейна брюнетом с густыми кудрями, а навстречу ему поднялся совершенно лысый мужчина. Почти старик. – Не удивляйся, Федя. Не одного тебя жизнь потоптала. Онкологией страдаю. Только-только от «химии» отошел, – басом сказал Борис Яковлевич и крепко пожал протянутую руку. Федор сел на предложенный стул рядом со столом профессора и, неизвестно почему волнуясь, спросил о картине Виельгорской. – Да, я помню, – несколько рассеянно сказал Бронштейн и задумчиво погладил лысую голову. Бледные сероватые щеки, потухший взгляд, сморщенная гусиная шея. Бедный старик. Впрочем, какой он старик? Просто из-за болезни выглядит лет на десять старше. – Краски! Да! И сам холст! – вдруг хлопнул по столешнице Борис Яковлевич. – У нас такие не продавались. Причем картина была вовсе не старая. Примерно середина двадцатого века. Да, вот еще что. Я видел полотно без рамы и заметил в углу три латинские буквы – W, S и, кажется, C. После каждой буквы стояла точка. – И что из этого может следовать? – Что это, возможно, полотно европейского художника. Современного. Ну почти. Во всяком случае, сто лет ей еще не исполнилось. – А буквы – подпись? – Надеюсь. Во всяком случае, это зацепка. – Картина может иметь ценность? – спросил Федор и почувствовал, как стайка уже знакомых мурашек, встрепыхнувшись, проскакала вдоль позвоночника. – Зависит от того, чья работа. Впрочем, рука мастера чувствовалась. Знаешь, тогда – это был конец девяностых – мне показалось странным увидеть подобную вещь у простой советской старухи. Хотя теперь я не вижу ничего необычного. Скорее всего, кто-то из родственников вывез из Европы после войны. Оттуда не чемоданами, эшелонами тащили. Не знаешь, у нее кто-то воевал? Она сама, возможно? Федор покачал головой. – А почему тебя вдруг заинтересовала эта вещь? – Анна Андреевна Виельгорская завещала свою квартиру одной журналистке. – А-а-а… Понятно. Наследница решила продать и хочет узнать, почем нынче фунт искусства. Федор уже открыл рот, чтобы сказать, что все совсем не так, но передумал. Что, собственно, он может объяснить? – Я тогда не стал заморачиваться, да и выяснить авторство в те времена было непросто. Это сейчас любую вещь можно идентифицировать по изображению. – Вы сможете? – Ну ты даешь! Борис Яковлевич засмеялся и тут же закашлялся. Федор оглянулся в поисках воды, но Бронштейн замахал рукой. – Брось, не надо! Достал из кармана блистер и сунул в рот таблетку. – Я картину видел двадцать лет назад. Правда, рассмотрел ее довольно хорошо, но… А фото картины сделать можно? – К сожалению, нет. Но я надеюсь на вашу профессиональную память. Борис Яковлевич посмотрел удивленно, но расспрашивать, почему нельзя прислать фотографию, не стал. – Так-то оно так, – сказал он, поглаживая голову. – Сюжет незамысловатый. Пруд, рыбки, зелень вокруг. Нет, не смогу! Я даже не предполагаю, кто может быть автором! А вдруг это не профессиональная работа? Написал человек и повесил у себя в доме. Нигде не выставлялся. Нет. Не смогу точно. Да и сфера не моя. Я ведь больше по античной культуре. Борис Яковлевич еще несколько минут яростно открещивался. Федор терпеливо ждал. – Ну ладно, попробую, – сломался наконец Бронштейн. – Самому интересно. Сразу было ясно, что интересно. Федор улыбнулся. – А ты хитрый, – прищурился Борис Яковлевич. – Знал, что не утерплю. – Надеялся. В кабинет без стука вошел молодой человек. – Привет, Шимон, – поздоровался Бронштейн, и взгляд его стал ласковым. – Вот, познакомься, Федя. Племянник мой. Сторожить меня приехал. – Не сторожить, а навестить, дядя. Шимон пожал протянутую Федором руку. – Рассказывай. Испугались, что откинусь в одночасье. Прислали бригаду спасателей. Шимон покачал головой: – Скажете тоже. Просто семья беспокоится. – Ну а я что говорю! Вот, кстати, Шимончик здорово шарит в интернете. Если согласится помочь, с ним вдвоем мы, возможно, справимся. Шимон посмотрел вопросительно. – Федор просит нас кое-что найти. – Что? – Неизвестную картину неизвестного художника, к тому же неизвестно когда написанную. – Интересно, – без улыбки заметил Шимон. – Ну и как ты думаешь, такое возможно? Шимон спокойно ответил: – В наше время все возможно, дядя. Федор посмотрел на молодого человека с уважением.