Сегодняшнее утро началось с назойливого сопения в ухо, от которого по спине толпами забегали мурашки. – Я уже все переделала, а ты все дрыхнешь, – сообщили ему громким шепотом. – Сварила гречку, пожарила лангет, гренки, яичницу, чай заварила, кофе намолола… – Пойди еще сорок розовых кустов посади, – хрипло посоветовал он, изо всех сил стараясь не проснуться. – Еще и белье в стирку кинула! – радостно добавил мучитель и стал теребить и лохматить волосы у него на груди. – Ммм… – простонал он и перевернулся на живот. На него тут же навалились сверху, растянулись во всю длину и сладким голосом промурлыкали: – Как тепло, как мягко… – Не шалю, никого не трогаю, починяю примус, – прохрипел он. Монолог кота Бегемота, сказанный задушенным голосом, только ухудшил ситуацию. – Хорошо, что напомнил! Надо починить шнур от утюга, а то он совсем растрепался. Или новый утюг купить. Заедешь после работы? А лучше забери меня, и заедем вместе! Я хотела еще посмотреть новую сумочку! Он приоткрыл один глаз и скосил его, чтобы увидеть, сколько времени показывают изящные часики на тумбочке. Без четверти шесть. Можно было спать еще почти час. – Скажи, это когда-нибудь кончится? – Не бойся. Никогда. Мы, жаворонки, народ верный. И в горе, и в радости! Он все же не выдержал и рассмеялся. Ну что с ней делать? Как говорится, что досталось, то и люби! Федор лег на спину и ссадил Марфу на край кровати. И что мы имеем перед своими глазами? Лохматые волосы, блестящие серые глаза и весело улыбающийся рот. Никакого намека на раскаяние или хотя бы сочувствие. Сейчас заставит встать, потащится за ним в ванную, чтобы болтать всякую чепуху, пока он моется, накормит так, что живот уже с самого утра будет забит до отказа, будет целовать у двери, а потом ждать, когда он пройдет мимо окна, чтобы помахать напоследок рукой. – Я все-таки верю, что через пять месяцев ты угомонишься или переключишься на ребенка, – сказал он, с удовольствием глядя на ее круглые румяные щеки. – Не хочу лишать тебя последней надежды. – Неужели все беременные такие приставучие? – Ты с научной точки зрения интересуешься? – Нет, меня беспокоит только собственное благополучие. – Тебе плохо живется, что ли? – Мне очень хорошо живется, только я не высыпаюсь. Он все же выпутался из одеяла, встал и двинулся в сторону ванной. Марфа поплелась за ним. – Ты не понимаешь, это тренинг. – Для кого? – Для будущих папаш. Когда появится ребенок, высыпаться вообще не получится. – Спасибо за заботу обо мне, любимая. – Всегда пожалуйста. И тут они услышали телефонную трель. – Твой или мой? – спросила Марфа. Федор кинулся в спальню и схватил мобильный. – Доброе утро, Павел Константинович. Да ничего, мы давно не спим. Он выразительно посмотрел на Марфу, она скорчила козью морду. – Слушаю вас, товарищ полковник. Сначала Федор слушал, стоя в коридоре, потом вернулся в комнату и сел. Изнывающая от любопытства Марфа принесла чашку с чаем и пристроилась рядом. Вдруг удастся что-нибудь расслышать. По лицу Федора ничего понять было нельзя, а из телефона доносилось только невнятное бубнение. Наконец Федор попрощался с полковником Сидоровым и посмотрел на насторожившуюся Марфу. – Мировые СМИ сообщили об ограблении известного мецената и коллекционера лорда Бартона. Среди прочих раритетов похищено неизвестное ранее широкой публике полотно Уинстона Черчилля. По словам потерпевшего, он собирался выставить картину в Нью-Йорке на следующей неделе и уже приготовил к отправке. Бартон также утверждает, что полотно подлинное и было приобретено у одного из потомков британского премьер-министра. Лорд уверяет, что никто не мог знать, что полотно находится у него. Ранее оно нигде не выставлялось, так как нуждалось в тщательной реставрации. И вот, когда лорд наконец решил явить картину миру, она исчезла, причем без следа. У полиции ни одной улики. Полагают, что шансы поймать преступника минимальны. Марфа слушала, открыв рот. – Полковник полагает, что речь идет о картине Анны Андреевны. – И что теперь? – Дело вновь открыто. Марфа потрясла головой, пытаясь уложить в ней услышанное, а потом спросила: – Как ты думаешь, Сидоров поделится информацией с прессой, если будет возможность? – Не знаю. Только если ради твоих прекрасных глаз. – Гений журналистики Гера Горский будет счастлив. Федор вышел из дома и натянул шапку на уши. Как всегда, пронизывающий ветер и колючий снег, летящий прямо в лицо. – Как же я люблю этот город, – сказал он вслух и пошел дальше, прикрываясь воротником.