Всегда. И мы договорились – никакой лжи и фальши, и я воспринимаю этот договор очень серьезно. Говорю тебе в последний раз: я тоже не хочу свиданий с тобой. И из этого следует дальнейшее: мы – друзья. Я знаю, ты не хочешь в это верить, но это так. Мы – друзья. Скажем вслух: Марица Клейборн и Исайя Торрес – друзья. А если мы друзья, значит, мне позволено скучать по тебе, мне позволено говорить тебе, что я скучаю по тебе. Так что перестань быть таким черствым, холодным, сухим, отстраненным, потому что этот трюк мог работать с другими девушками, которых ты знал, но со мной он не работает. Прими тот факт, что я скучаю по тебе, Исайя, потому что это не изменится. По сути, если говорить честно, это ощущение становится сильнее с каждым днем. Ты чертовски классный и занятный, и мне кажется, что мы на многое смотрим одинаково. Ты меня заинтересовал, иногда ты меня раздражал, иногда возбуждал, но в конечном итоге мне дико нравится, что ты есть в моей жизни. Надеюсь, что ты чувствуешь то же самое и когда-нибудь сможешь по-настоящему принять это. Лучшие друзья навсегда. Марица-официантка. P.S. Я тебя ненавижу. Я перечитываю ее письмо дважды, прежде чем сунуть его в карман и сделать глубокий вдох. Я бы солгал, если бы сказал, будто меня ничуть не встревожила мысль о том, что какой-то лощеный немец клеится к ней и покупает ей выпивку, – и я был зол, что меня это тревожит. Зол. Поэтому я отреагировал излишне резко. – Капрал, вам посылка. – Рядовой Джонстон ставит на мой стол большую коричневую коробку. Это первый раз за всю мою военную карьеру, когда кто-то присылает мне что-то большее, нежели письмо или открытку. Еще до того, как Джонстон уходит, я изучаю обратный адрес. Марица. Взяв нож для бумаг, я вспарываю упаковочную ленту и наслаждаюсь видом множества пачек «Принглс», «Старберста» и «M&Ms» с арахисовым маслом. Я не в силах удержаться от широкой улыбки. Она запомнила наш разговор в тот вечер, когда мы ездили в обсерваторию Гриффита. Записка, начертанная фиолетовой ручкой на крошечном листочке линованной бумаги для заметок, гласит: Исайя, дай мне знать, если ты хочешь чего-то еще (кроме блинчиков – их не будет, приятель). Я изо всех сил постараюсь выполнить любой (разумный) запрос. Кроме того, ради веселья я положила на дно коробки несколько сюрпризов. Марица. P.S. Я тебя ненавижу. P. P. S. Но я не хочу, чтобы ты умер с голоду или со скуки, пока ты там занимаешься своей отважной и страшной работой. Порывшись среди разноцветных вредных лакомств, я нахожу нечто, напоминающее принадлежности, собранные для поездки в летний лагерь. Она, похоже, просто покидала туда все подряд: колоду игральных карт «UNO», комплект из трех гигиенических помад (клубника, мята, масло ши), два флакона геля для душа (выглядят и пахнут на миллион баксов), крем против солнца, полдюжины бутылочек жгучего соуса «Frank’s Red Hot», огромную пачку вяленых мясных палочек с разными вкусами, каждая в отдельном пакетике, полдюжины журналов на тему мужского здоровья и фитнеса, а также несколько книжек Джеймса Паттерсона и Клайва Касслера в бумажных обложках. – Ха, ты только глянь на себя. Наконец-то получил посылку? – Рядовой Конрой останавливается в дверях, прислонившись к косяку и сунув руки в карманы. – У тебя улыбка до ушей. Это тебе девушка или мама прислала? Я закрываю клапан коробки. – Не та и не другая. Если бы она сейчас была здесь, я сказал бы ей, что да… …существует такая вещь, как чрезмерная доброта. Глава 21. Марица Марица, Спасибо тебе за посылку, которую ты не должна была посылать. Позволь напомнить, что мы договаривались на письма и только на письма. И да, бывает такая вещь, как чрезмерная доброта. Как бы то ни было, некоторое время я не смогу тебе писать. Завтра нас направляют к сирийской границе. Не знаю, как долго я там пробуду. Всего доброго. Исайя. Я сую его письмо обратно в конверт, моя улыбка угасает, жгучие слезы наполняют мои глаза, и я проверяю дату отправки этого письма – две недели назад. Я отлично понимаю, что не должна вычитывать в этих строках какой-то особый смысл, но они просто… другие. Ни обращения «Марица-официантка», ни шутливого «P.S. Я тебя ненавижу» в конце. И в подписи холодное «всего доброго». Прикусив губу, я откладываю письмо в сторону и опускаюсь на кровать, ведя ладонями по бархатному покрывалу с цветочным узором. Это выглядит почти так, словно он намеренно дистанцируется. Может быть, я перестаралась? Может быть, он увидел то, что было в моей посылке, и решил, будто я в него все же влюбилась и хочу вывести наши отношения на новый уровень? Не знаю. Не знаю, что происходит у него в голове, потому что он – чертова закрытая книга, а у меня было всего несколько дней на то, чтобы узнать его. Я позволяю себе заниматься сверханализом в течение добрых десяти минут, потом стряхиваю с себя эти мысли и решаю не сомневаться в нем. Поднявшись с кровати, я снимаю пижаму и иду в душ. Через пару часов мне нужно быть на работе. Приготовившись, я иду к бабушке, чтобы позавтракать, но едва я открываю дверь, как оказываюсь лицом к лицу с Майлзом, внуком Констанс, сидящим за столом в бабушкиной кухне. – О, привет. – Я замираю на месте. Его тонкие губы изгибаются в улыбке. – Здравствуй, Марица. Давно не виделись. Ну да… – Как дела? – спрашивает он, сдвигая очки в толстой оправе повыше на своем длинном носу. Ничего не изменилось с тех пор, как я в последний раз видела его. Он, как обычно, одет в клетчатую рубашку с закатанными до локтя рукавами, черные узкие джинсы и белые кеды – как будто это некая форма для персонала киностудии. – Хорошо, а у тебя? – Я направляюсь к кофейному бару рядом с кладовкой, и Майлз поворачивается всем телом, провожая меня взглядом узких глаз. – Отлично. Я беру фарфоровую кружку и поворачиваюсь к нему спиной. – А где бабушка и Констанс? – Где-то тут. – Он хихикает. – Наверное, полируют «Оскары» или что-то в этом духе. Я не смеюсь. Он совсем не забавный. Он неуклюжий, абсолютно понятный, и рядом с ним почему-то всегда возникает ощущение, словно он вторгается в мое личное пространство. Вернувшись на кухню, я не обнаруживаю обычного бабушкиного воскресного завтрака: ни масла, ни бекона, ни овсянки из дробленого зерна, ни блюда с ломтиками свежей клубники и ананасов. Должно быть, она дала своему повару выходной. – Ну ладно, мне пора на работу, – говорю я, направляясь к раздвижной двери. – Рада была видеть тебя, Майлз. Он встает. – Ты пришла сюда только ради чашки кофе? Остановившись, я киваю. – У бабушки отличный кофе. Он сжимает тонкие губы и выдыхает через нос. – Понятно.