– Тебя это не должно волновать. – Я беспокоюсь о дочери. – В этом нет никакой нужды. Малышке Марте ничего не угрожает. – А если бы у нас родился сын? – Ну, этим и сейчас не поздно заняться, – смеюсь я и закрываю ей рот поцелуем. Несколько позже, когда утомленная ласками Лизхен уснула, я осторожно выскальзываю из постели и, торопливо одевшись, спускаюсь в зал. В нем темно и тихо, если не считать храпа Курта и моих сопровождающих. Черт бы вас побрал, засони; а где же Корнилий? – Я здесь, государь… – Шепот непонятно откуда взявшегося Михальского заставляет меня вздрогнуть. – Нам пора! – Как прикажете, сейчас я подниму людей. – Хорошо, только поторопись. Через несколько минут копыта наших коней дробно стучат по бревенчатым мостовым Москвы. Улицы поменьше на ночь перекрываются рогатками, но по главным всю ночь разъезжают конные дозоры, берегущие покой столицы, и мы почти безостановочно движемся к Стрелецкой слободе, лишь изредка задерживаясь у застав. Впрочем, стольника Корнилия знают все, и стоит ему показаться, как нас беспрепятственно пропускают, после чего мы скачем дальше. Стрельцы, пропустившие кавалькаду, тишком крестятся и настороженно провожают ее взглядами. – Куды это его, ирода, ночью носило?.. – бормочет один из них, заросший черной бородой. – По службе, видать, – нехотя отзывается второй. – Знаем мы его службу, – не унимается чернобородый, – православных христиан на дыбу тянуть да примучивать. – Уймись, Семен, – строго говорит ему напарник, – стольник Михальский государеву службу справляет! – Государеву, – едва не сплевывает тот, – стоило с латинянами биться, чтобы себе на шею иноземца посадить! – Ты чего, ополоумел? Ивана Федоровича соборно избрали за храбрость и приверженность православной вере! К тому же, Семка, что-то я не припомню тебя в ополчении. – Он-то, может, и православный, – упрямо гнет свое стрелец, – а вот жена и дети у него какой веры? Это же надо до такого бесстыдства дойти, чтобы в церквях царевича Карла поминать! – Не твоего ума дело, – уже не так уверенно возражает ему товарищ, – вот приедет царица с царевичем – и примут истинную веру. – Пять годов не могли, а тут вдруг примут? – Семен, – не выдерживает тот, – Христом Богом тебя молю, не веди при мне таковых разговоров! Ить это измена! – А то что, – злобно щерится чернобородый, – сотенному донесешь? – Не прекратишь, так и донесу! – Ладно, не серчай, – через некоторое время примирительно говорит Семен, – я разве о своей корысти пекусь? Я за веру православную радею. – Потому и не донес до сих пор, – вздыхает второй стрелец, – всем хорош государь Иван Федорович, да вот с женой у него неладно получилось. Только ты все же разговоры эти брось! – Да бросил уже. – Ну, вот и хорошо, вот и ладно! А разговоры такие по Москве шли не только между простыми стрельцами да черным людом, а и среди бояр. Многим, ой многим Иван Федорович не по нутру пришелся. Да и то сказать – всем сразу хорош не будешь, но в том-то и дело, что новый царь всем-то понравиться и не старался. Опору он искал не в старинных родах, хотя и их от себя не отталкивал, а в людях простых, иной раз подлого происхождения, выдвинувшихся в Смуту. А легко ли родовитым видеть рядом с собой вчерашних подьячих или, того хуже – земских старост, а то и вовсе незнамо откуда взявшихся? Впрочем, такие люди, как Черкасский или Романов с Шереметьевым занимали первые места согласно своему происхождению, и государя, по крайней мере внешне, поддерживали, а если и были чем недовольны, то виду не подавали. Так что вождем недовольных сам собою стал один из бывших членов Семибоярщины князь Борис Михайлович Лыков. Зять пленного тушинского патриарха Филарета надеялся в случае выбора Михаила закрепить свое положение, но не тут-то было. Казаков, на подкуп которых он и другие сторонники Романовых потратили целую гору серебра, разогнал проклятый мекленбургский пришелец, и участники собора именно его и выбрали царем. Испуганные чуть было не случившейся бойней Лыковы и иже с ними сидели тогда тише воды и ниже травы. Была, правда, надежда, что новоявленный царь, неосторожно пообещавший вернуть Смоленск и Новгород, сломает где-нибудь себе шею. Однако ушлый герцог и тут не оплошал и за месяц взял город, под которым король Жигимонт стоял два года. И со своим шурином, свейским королем, насчет Новгорода полюбовно договорился, взяв для него богатый город Ригу и втравив заодно родственника в долгую войну с ляхами. Но хуже всего, что за этот поход партия стоящих за Романовых бояр едва не лишились своего претендента на престол. Нет, Михаил свет Федорович был, слава тебе, господи, жив и здоров, да только…. Все же колдун он, этот королевич заморский, коего они на погибель себе царем выбрали. Привораживает он людей, что ли? Началось все, когда инокиня Марфа на свою голову выпросила у государя службу для своего чадушки. Тот, конечно, уважил, да и взял новика себе в рынды, и в поход с ним ушел. А как вернулся Мишка с войны, так будто подменили! Родных не слушает, Ивану Мекленбургскому… тьфу, имя-то бесовское, служит верно. Женился вот еще на безродной. Ну вот кто такие Лемешевы супротив Романовых? Добро бы хоть богаты, так ведь нет – голь перекатная! Старица Марфа даже царю в ноги кидалась: «Не допусти, надежа, бесчестия!» Да куда там – ему, аспиду, того и надо. Сказал: «С такой опекой тебе в жизни внуков не дождаться, а коли люба ему девка, так пусть и женится!» Князь Борис Михайлович Лыков смотрел на своего племянника с видом крайнего неудовольствия. Вот же не дал бог разума детинушке, а ведь мы его в цари прочили! Нет бы слушать, чего тебе умные люди советуют, да честь дедовскую блюсти, но куда там – все у него через одно место. И вот теперь стоит, набычившись, словно телок на бойне, и твердит свое. И ведь дело-то пустое совсем. Приехал на службу верстаться дальний родственник Лыковых княжич Дмитрий Щербатов, а ему указали идти в царские драгуны. Ну где такое видано, чтобы княжеского рода, пусть и захиревшего, да в драгуны? Оно, конечно, батюшка его дров наломал сразу, не признав нового царя, и через то в опалу попал, но ведь надо и меру знать! А Мишка у Ивана Федоровича в чести, мог бы и попросить, да где там… – Дядюшка, да какое же в том бесчестие? Сколь раз говорено, что в московские чины новики писаться не будут, покуда не отслужат в рейтарах али драгунах! – Как это какое, Миша, – ты, видать, думаешь, что дядя твой дурак дураком и ничего не знает? Всякому на Москве известно, что в драгуны поверстали жильцов, а стряпчих и выше – в рейтары да кирасиры! А Дмитрий, чай, не за печкой уродился, чтобы ему в жильцах служить! – А кто в том виноват, что он в Разрядном приказе сказал, будто грамоте худо разумеет? И что вотчины его в запустении? В рейтарах чтобы служить, надобно коня строевого, да доспех иноземный, да хоть пару колесцовых пистолей за свой кошт. А драгуну можно и коня попроще, и ружье, пока на службе, дают! Да и мекленбургский кафтан справить – это не кирасу немецкую купить! – Красивый кафтан, – неожиданно сказал стоящий рядом княжич. – Тьфу ты, прости господи, – не выдержал боярин, – да при чем тут красота, когда о чести родовой речь идет? – А я говорю, нет в том никакой порухи! Служба рыцарская, на коне, да и вообще… – Рыцарская! А ничего, что поручиком у драгун твой дружок безродный Федька Панин? – А капитаном – сам государь! К тому же Федор мне свояк и у Ивана Федоровича в чести. Я ему по дружбе слово замолвлю, и паче меры с Дмитрия спрашивать не будут. – Дожились!.. Разговоры эти как обычно ни к чему не привели, и Борис Михайлович замолчал. Да и поздно уже что-то менять, и княжичу пора было отправляться на службу. Михаил вызвался его проводить, благо ему тоже нужно было в кремль по какой-то своей надобности. Старший Лыков скорбно пожал плечами и махнул рукой, дескать, езжайте. Молодые люди степенно поклонились старшему и вышли вон из горницы. Дмитрий Щербатов был довольно рослым молодым человеком семнадцати лет от роду. Бороду по небольшим своим летам еще не носил. Из-за опалы отца последнее время жил с ним в деревне и верстаться на службу приехал поздно. Да и то потому что добрые люди подсказали, будто затягивать с этим – себе дороже: можно и без вотчины остаться. Учить недоросля, как видно, в отцовском имении никто и не пытался, оттого, оставшись без присмотра, новик частенько попадал впросак. Вот недавно сказывали, за каким-то нечистым купил у персиянина на рынке серьги! Идущий впереди Романов, напротив, был ростом невелик и при ходьбе заметно прихрамывал. Во дворе они сели на лошадей, причем Михаила слуги подсадили, а Дмитрий легко вскочил сам. – Поехали, что ли, – махнул рукой стольник. Впереди них, разгоняя толпу, скакал романовский холоп, размахивая плетью, и потому до места они добрались довольно скоро, а пока ехали, Михаил наставлял молодого человека. – Ты дядюшку уж больно-то не слушай, – говорил он Дмитрию, – он в обиде за то, что за ним государь боярство, самозванцем даденое, не сразу признал. А самое главное – языком не больно-то трепи! А то попадет не в те уши… Хотя тебе поначалу не до того будет. – А что, Михаил Федорович, верно ли, что государь сам драгунами начальствует? – Да нет, он у драгун да рейтар капитаном только числится, а командуют там другие люди. Ты будешь под началом Панина служить, мы с ним в смоленском походе у государя вместе в рындах были. – А сказывали, будто он худородный! – Ты не вздумай с ним через губу разговаривать, – строго предупредил новика Романов, – а то тебе быстро небо в овчинку покажется! Будешь исправно службу нести – и тебя пожалуют, а за нерадивость так взгреть могут… – Что, неужто так строг? – Нет, вот если бы ты к Михальскому попал, или к фон Гершову, тогда хлебнул бы с шила патоки! – А кто это, фон Гершов? – Ну ты даешь… – В недоумении царский стольник даже остановил коня. – Таких людей знать надо. Ладно, слушай меня. Который раньше назывался государев полк и верстался из московских чинов и царедворцев, теперь делится на три части. Первая – это немцы, большую часть которых Иван Федорович из своего герцогства вывез. Командует ими полковник Кароль фон Гершов. Но поскольку немцев тех мало, то и русских к нему верстают. Но все больше из захудалых, у кого и коня-то своего нет. – А сказывали, что таких заставляют в стрельцы идти! – Не в стрельцы, а в солдаты! – поправил его Романов. – Слушай дальше, дойдет и до них очередь. Так вот, служить в немецких драбантах тяжко, и потому там только те, кому и деваться-то некуда. А для прочих два других полка: рейтарский да драгунский. Командует ими окольничий Вельяминов, да только он при государе постоянно, а потому у рейтар всем заправляет Квашнин, а у драгун – Панин. – А государь? – А что государь – ему, думаешь, есть время учениями заниматься? Хотя он может, я сам видал. – Так что же, полком твой свояк командует? – Так там одно название, что полк. Скорее на польский лад надо хоругвью называть. – А что так? – Да там еще и пехотному строю учат, так что не идут туда дворяне московские. – Да как же это – выходит, меня… – Да помолчи ты! Государь сказывал, что будет солдатские полки заводить, а для них надо толковых офицеров, пехотный строй знающих. Так что служи прилежно, глядишь, еще в полковники выйдешь. – А в солдаты, значит, боярских детей безлошадных? – Всех подряд. И служилых людей обнищавших, и датошных с черных слобод. Только солдатский пока всего один батальон. Тех, кто половчее – в драбанты, а поумнее – в пушкари берут. Да вот еще у стольника Михальского хоругвь есть, но там и казаки, и татары, и, говорят, даже тати бывшие. – А стрельцы? – Стрельцы – то статья особая! Стремянные завсегда вместе с государевым полком, а других пока мало.