– Да с ней-то ничего, а вот ее папаша совсем занемог. – Он ранен? – Нет, говорят, что его хватил удар после разговора с нашим добрым королевичем и его приятелем Казановским. Уж не знаю, что они там ему наговорили, а только пан Теодор вернулся от них сам не свой, после чего упал и более не поднимался. Лекарь, осмотревший его, велел звать ксендза, а пришедший на зов отец Кшиштоф начал говорить про Страшный суд и про грех прелюбодеяния, так что пан Карнковский лежит без движения, и скорее всего, уже не встанет, а панна Агнешка плачет и молится, и Янек утешает ее как может. – Да смилостивится над ним Господь и простит ему прегрешения, вольные и невольные! – осенил себя крестным знамением вспомнивший о своем священстве Калиновский, но тут же отвлекся: – Да что же это такое делается! Скоро ведь от первой линии возов совсем ничего не останется. – Кажется, наши не собираются больше терпеть это безобразие! – обрадованно воскликнул шляхтич и указал на готовящихся к выходу гусар. – Сейчас они покажут герцогу Яну, как знаться с нечистой силой… – Дай-то бог, – задумчиво протянул ксендз, очевидно, имея на этот счет свои соображения. Хотя Ходкевич и ожидал, что русские начнут обстреливать лагерь из своей многочисленной артиллерии, подобная концентрация огня оказалась для него неожиданной. Вражеские ядра и бомбы буквально сметали все на своем пути, и если дело дальше пойдет таким же образом, то к вечеру от польских позиций останется лишь кучка головешек. Впрочем, если все пушки герцога Мекленбургского сейчас ведут огонь по лагерю, то… Крылатые гусары не без поспешности вышли в поле и стали строиться для атаки. Конечно, таких бравых военных было довольно трудно удивить пушечной канонадой, однако несколько московитских бомб, залетевших в середину лагеря, со всей ясностью показали им, что надо поторапливаться. Королевич Владислав со своими приближенными также счел за благо выйти в поле, тем более что один из взрывов прогремел совсем недалеко от его шатра. Однако, как оказалось, пушек у русских было куда больше, чем могли подумать гетман с королевичем. Едва гусары закончили построение, раздался пронзительный свист, и очередная бомба разорвалась прямо посреди строя. – Пся крев! – выругался гетман, глядя, как совсем рядом развернулась вражеская батарея и немедленно принялась обстреливать его воинство. Махнув булавой, он приказал было одной из хоругвей атаковать обнаглевших московитов, но те, обстреляв поляков, тут же подцепили свои пушки к конским упряжкам и немедленно отошли под защиту своей пехоты. В этот момент к Ходкевичу с Владиславом подскакал Казановский-старший со своей свитой и, приложив руку к сердцу, изобразил поклон. – Что хорошего расскажете, пан Мартин? – обратился к нему королевич. – Увы, мне нечем обрадовать ваше высочество; с вашего позволения, я совершенно разбит! – Что вы говорите?! – Как и предполагалось, как только в Можайске начался бой, из русского лагеря выдвинулась пехота. Однако стоило мне ее атаковать, на нас со всех сторон накинулась московитская конница! – Со всех сторон? – удивленно переспросил гетман. – Именно так, пан гетман, даже из Можайска вышло несколько сотен во главе с самим герцогом. – Из Можайска? Ну-ну, что и говорить, прекрасный был план… И чем же все кончилось? – Мы успели порубить всю их пехоту и даже захватили полдюжины пушек, но схизматиков было слишком много! По меньшей мере втрое больше, чем нас. – И после тяжелого боя вы бросили захваченные вами пушки и вынуждены были отступить? – Уж не хочет ли пан гетман сказать мне что-то обидное? – подобрался Казановский. – Ну что вы, пан Мартин, – криво усмехнулся Ходкевич, – слава богу, что вы вернулись и у вас остались еще жолнежи. Вон видите этих рейтар? Сейчас вы их атакуете… – Но мои люди устали и понесли потери… – попробовал было возразить Казановский, однако гетман прервал его: – Неужели вы не слышите этой канонады? Это пушки мекленбургского герцога громят наш лагерь. Вам и вашим людям негде отдыхать, пан Мартин. По крайней мере, пока мы не победим. Я дам вам еще две гусарские хоругви, но вы во что бы то ни стало должны сдержать этих чертовых рейтар! – Ваша милость желает атаковать их пехоту? – понимающе спросил старший Казановский. – Что же, если Господь будет на нашей стороне, вы ударите им прямо во фланг. – Московиты в таких случаях говорят: «На Бога надейся, а сам не плошай!» – криво усмехнулся гетман. – Отправляйтесь к своим людям, пан Мартин, у вас много дел. – Не беспокойтесь, ясновельможный пан гетман, у нас накопился изрядный счет к русским рейтарам, и я думаю, самое время его предъявить. Сказав это, Казановский хлестнул коня и рысью поскакал к своим людям. Поначалу известие о том, что нужно снова идти в атаку, не вызвало у польских жолнежей ни малейшего энтузиазма. Слишком уж чувствительные потери они понесли в утреннем бою у Петровских ворот. Один из шляхтичей – Максым Стшеледский, даже кричал, что если их предводитель с гетманом такие умные, то пусть сами идут хоть в атаку, хоть сразу к дьяволу! Однако вид двух гусарских хоругвей, присланных им в помощь, а также известие о том, что московиты ведут обстрел лагеря, укрепили их решимость. Пан Мартин в очередной раз взмахнул булавой и повел свое воинство в бой. Первыми, показывая идеальную выучку, двинулись гусары. За ними, выравнивая на ходу ряды, потянулись уже потрепанные, но еще сохранившие бодрость духа всадники Казановского. Постепенно разгоняясь, конница Речи Посполитой перешла сначала с шага на рысь, а когда до врага оставалось не более ста шагов, пустилась в галоп. Снова появившаяся зловредная русская батарея обстреляла их ядрами, но не смогла остановить яростного порыва. Увидев, кто их атакует, русские рейтары разделились. Основная часть во главе с Вельяминовым рысью двинулась навстречу противнику, а один небольшой отряд попытался зайти во фланг полякам и обстрелять их из карабинов. Впрочем, едва они начали стрелять, на них налетела легкоконная хоругвь и связала боем. Первый удар крылатых гусар был страшен! Несущиеся стремя к стремени латные всадники буквально смели первые шеренги рейтар. Длинные пики в умелых руках показали себя страшным оружием. Мало какие латы могли устоять перед таранным ударом гусарского товарища. А если и случалось такое, то «счастливчик» все равно вылетал из седла от силы удара. Однако их противники тоже не зевали, и прежде чем дело дошло до сабель, перестреляли многих атакующих. Уцелевшие же набросились друг на друга с удвоенной яростью. Поначалу полякам удалось потеснить ряды русских, однако вскоре сражение разбилось на множество мелких стычек, в которых преимущество оказалось на стороне рейтар. В избытке снабженные огнестрельным оружием, они быстро выбили закованных в латы гусар и принялись рубить их почтовых. На помощь последним тут же пришли шляхтичи из панцирных хоругвей, и закрутилась ожесточенная карусель, в которой было уже не разобрать где ляхи, где русские, а звон оружия и грохот выстрелов заглушали крики и стоны раненых и умирающих. Пока отряд Казановского сдерживал русских рейтар, Ходкевич со своими главными силами обрушился на вражескую пехоту. Впервые за все время с тех пор как они оказались у Можайска, герцог подставил под удар свой фланг, и гетман не мог не воспользоваться этой удачей. Пыль, поднятая гусарскими и панцирными хоругвями, на время закрыла солнце, топот копыт заглушил пушечные залпы, а от воплей атакующих и ржания их коней, казалось, рухнут на землю небеса. Стоявшие на фланге две немецкие баталии успели развернуться к атакующим лицом и выставить перед собой пики. Мушкетеры, прежде чем уйти под их защиту, дали залп, и всех их тут же захлестнула волна польской кавалерии. Треск ломающихся копий, крики дерущихся, команды офицеров и проклятья умирающих слились в один непрерывный гул. Немцы, многие из которых были набраны еще в Мекленбурге и Померании, встали непрошибаемой стеной. Стоило кому-нибудь пасть, и его место тут же занимал другой, из глубины строя. Если ломалась пика, то он бросался вперед, обнажив шпагу, а то и просто нож, стараясь при этом поразить вражеского конника. Успевшие укрыться за строем товарищей мушкетеры торопливо перезаряжали свое оружие, готовясь к продолжению схватки. Однако главные силы ударили вовсе не по ним, а поскакали дальше, надеясь пробиться вперед, в самое сердце московитской армии, и в яростной схватке решить судьбу сражения. В какой-то момент показалось, что им сопутствует удача. Дорогу им преграждала лишь тонкая линия драгун и небольшой отряд пехоты. Пехотинцы успели поставить перед собой рогатки, но их было слишком мало, чтобы надежно преградить путь польской кавалерии. Кроме того, Ходкевич успел заметить, что кое-кто из вражеской пехоты что-то бросает перед собой. «Чеснок, – мелькнула в голове гетмана догадка. – Что же, вряд ли вы успели накидать его слишком много», – криво усмехнувшись, подумал он. Однако, как оказалось, главная опасность исходила не от рогаток и не от железных шипов. Едва гусары и панцирные оказались перед вражеским строем, те расступились или отошли назад, и перед изумленными ляхами предстали почти полтора десятка готовых к выстрелу орудий. Гетман успел заметить, как лица пушкарей искажают злобные ухмылки, а может быть, ему это просто показалось, но фитили практически одновременно вжались в затравки. Вспыхнул порох, и пушечные жерла с грохотом выплюнули картечь в самую гущу противника. Рой чугунных пуль врезался в летящую вперед кавалерийскую массу и буквально разодрал ее на части. На мгновение наступила пронзительная тишина. Какие-то неясные тени кружились вокруг, мельтешили непонятные фигуры, кто-то размахивал руками, будто стараясь привлечь к себе внимание. Удивленно оглядев окружающую его вакханалию, Ходкевич судорожно сглотнул, и в его уши немедленно ворвался невообразимый шум. Жалобно ржали лошади, громко кричали умирающие и на чем свет стоит ругались уцелевшие. «Почему я без лошади?» – попытался спросить он у окружающих, но не услышал своего голоса. «Чтобы вам всем пусто было!» – успел подумать он напоследок, и сознание его погрузилось в непроглядную, невозможно черную темноту. Командовавший драгунами Панин перед пушечным залпом успел зажать уши руками и потому сохранил способность слышать. Окутавший поле боя пороховой дым постепенно рассеивался и открывал глазам ужасающую картину. Его подчиненные также с изумлением разглядывали, что натворила картечь. Они и раньше проделывали на учениях такой кунштюк, пряча за конным строем изготовившиеся к стрельбе пушки, но одно дело тренировка, а совсем другое – настоящий бой! Впрочем, он был еще не окончен. Отхлынувшие ляхи, хотя и понесли ужасающие потери, не растеряли еще боевой дух и торопливо строились для новой атаки. Русские пушкари тоже не зевали и споро запихивали в жерла своих пушек мешочки с порохом и поддоны с картечью. – Готовсь! – заорал Федор своим драгунам, и те, повинуясь вбитым за время муштры рефлексам, схватились за ружья и принялись подсыпать порох на полки. – Прикладывайся! – раздался новый крик, и приклады уперлись в плечи стрелков, а большие пальцы почти одновременно взвели курки. – Пали! – почти сладострастно выдохнул Федька и взмахнул шпагой. Дружный залп свинцовым роем влетел в пытавшихся построиться поляков, выбивая из седел одних и заставляя смешать ряды других. Поле опять на несколько мгновений заволокло дымом, а когда он рассеялся, пушкари успели зарядить свои орудия. Панин и его драгуны снова посторонились, и второй залп, может быть, лишь немного более смертоносный, чем первый, отправил чугунные гостинцы в противника. – Драгунство, вперед марш-марш! – снова подал голос Федор, и его подчиненные тронули шпорами бока своих коней. Пока на другом конце поля грудь в грудь дрались конница и немецкая пехота, русская артиллерия продолжала громить польский лагерь. Густо летящие ядра разбили один за другим три линии возов, раз за разом заставляя их защитников отступать в тщетной попытке спастись от неминуемой смерти. Наконец, проклятые пушки замолчали, дав им небольшую передышку. Однако наступившая тишина оказалась обманчивой, ибо из клубов дыма, затянувших окрестности, в проделанные артиллерией проходы ринулась русская пехота. Первыми в бой пошли гренадеры, держа в руках свое страшное оружие. Чугунные гранаты с дымящимися фитилями, «чертовы яблоки», полетели во вражеский лагерь. Польские жолнежи после их взрывов подумали, что снова начался обстрел, и бросились было в укрытия, а воспользовавшиеся этим стрельцы и солдаты с ревом ворвались внутрь. Размахивая саблями и бердышами, они перепрыгивали через остатки разбитых ядрами возов и с яростью обрушились на своих врагов. Как это часто бывало, пока самые храбрые и достойные воины отчаянно дрались, подставляя грудь под вражеские сабли и пули, остававшиеся внутри укреплений вояки отнюдь не отличались ни отвагой, ни дисциплиной. «Московиты ворвались внутрь лагеря!» – подобно молнии пролетел среди них слух, поразивший нестойкие сердца. Одни в панике кинулись к своим коням, надеясь, что их резвость спасет владельцев от гибели или плена. Другие, кому не хватило храбрости даже на это, забились в страхе под уцелевшие еще возы и принялись ожидать своей участи. Ян Корбут и Агнешка Карнковска провели все это время у тела ее умиравшего отца. Еще ночью у пана Теодора отнялся язык, и все что он мог, это только во все глаза смотреть, как убивается над ним красавица-дочь, и ронять скупые слезы. Впрочем, мало кто теперь назвал бы панну Агнешку красавицей. С почерневшим от горя лицом и растрепанными волосами, она сейчас мало напоминала ту легкомысленную девчонку, что вскружила голову королевичу. Наконец под утро Карнковский затих. Взявший его за руку Корбут сразу понял, что пульса нет, и хотел было перекреститься, но взглянув в воспаленные глаза девушки, не решился открыть ей страшную правду. – Пан Теодор заснул… – еле слышно сказал он ей. – Хвала Иисусу, ему легче, – отозвалась Агнешка и в изнеможении откинула голову. – Да, ему сейчас хорошо, – пробормотал юноша и с жалостью посмотрел на измученное лицо своей возлюбленной. Кто знает, сколько они так просидели, пока к ним в шатер не ворвался толстяк Криницкий. – Что вы сидите, – закричал он с порога, – или ждете, пока вас снова возьмут в плен?! – Что случилось, пан Адам? – Да уж ничего хорошего! Немедленно седлайте коней и бегите что есть мочи прочь отсюда – если, конечно, не соскучились по мекленбургскому дьяволу! – Неужели наше войско разбито? – Уж не знаю, как войско, а вот лагерь наш совершенно разбит, и московиты вот-вот ворвутся внутрь. И если мы не хотим, чтобы они продали нас татарам, то нужно бежать. – Что ты говоришь, пан Адам, – герцог Иоганн Альбрехт, может, и еретик, но он рыцарь, и никогда не продаст христиан в мусульманское рабство! – Про такого славного рыцаря как герцог Ян, я и слова плохого не скажу! Ты ведь помнишь, что я всегда о нем хорошо отзывался? Но вот в его московитских подданных я не уверен, а проверять мне страсть как неохота. Так что седлай коней и не мешкай! Корбут быстро сообразил, что для споров и впрямь нет времени, и бросился седлать лошадей для себя, Агнешки и пана Адама. Криницкий тем временем быстро покидал в найденные им чересседельные сумки все самое ценное, уделив особенное внимание съестным припасам. Панна Карнковска все это время сидела с безучастным видом подле своего отца. Наконец, вбежавший внутрь Янек сообщил, что все готово. – Я не брошу отца! – твердо, но с немного отсутствующим видом заявила им изможденная девушка. – Прости, Агнешка, – повинился перед ней парень, – я не решился тебе сразу сказать, но пан Теодор отдал богу душу и теперь в лучшем из миров. – Что?! – взвилась панна Карнковска и, схватив отца за руку, убедилась, что она холодна как лед. – Как ты мог, почему ты мне сразу не сказал?.. Негодяй! Подлец! Какое-то время она продолжала выкрикивать оскорбления в лицо Корбуту, но затем, видимо, окончательно исчерпав запас душевных и физических сил, осела на ковер и упала в обморок. – Пану Теодору уже не помочь, а мы еще живы! – с сокрушенным видом сказал Криницкий. – Хоть и дрянная она девка, а только не годится бросать ее здесь одну. Давай-ка, Янек, бери ее под руки – и понесем к коню. Господь не без милости, может, и получится уйти от этой напасти. Тем временем, обойдя месиво из человеческих и лошадиных тел, оставшееся после расстрела польской кавалерии картечью, панинские драгуны ударили в тыл легкоконным и панцирным хоругвям, наседающим на немецкую пехоту. Те, оказавшись между конной Сциллой и пехотной Харибдой, боя не приняли и попытались отойти. Однако к атакующим драгунам уже присоединились кирасиры с поместными, и яростно ревущая лава захлестнула отступавших. С другой стороны в них врезались рейтары Вельяминова, и все вместе они погнали своих противников прямо на отряд, собравшийся вокруг королевича. – Вашему высочеству нужно спасаться, – хмуро буркнул Адам Казановский, обращаясь к Владиславу. – Вздор, – решительно возразил тот, – надо пропустить наших мимо и ударить московитам по флангам. Не знаю, как им удалось совладать с гусарами гетмана, но сейчас они пожалеют о своем безрассудстве! – Если таков ваш приказ, то я готов повиноваться, но ради всего святого, не участвуйте… Однако королевич, не слушая его, уже пришпорил коня и, прокричав что-то своим воинам, повел их за собой. Внезапная контратака заставила русскую конницу замедлить движение, чем спасла многих жолнежей из отрядов Ходкевича и Мартина Казановского. Опрокинув поместных и драгун, гусары королевича лицом к лицу столкнулись с кирасирами, идущими в атаку под знаменем Иоганна Альбрехта. То, что случилось дальше, было больше похоже на рыцарский роман, а не на реальную историю. Но еще много лет спустя немногие оставшиеся очевидцы рассказывали о случившемся, добавляя все новые и новые подробности. Когда началась атака на польский лагерь, ратники из полка русских перебежчиков, как и все, схватились за оружие и приготовились к бою. Однако время шло, но никаких приказаний они так и не получили. Формально русские входили в отряд королевича Владислава, но он то ли забыл о них, то ли посланный им гонец не добрался до его подчиненных. – Что делать-то будем? – глухо спросил Трубецкой у стоящего рядом Шуйского. – Надо бы к королевичу идти, – нерешительно ответил тот, подозрительно озираясь. – Он с гусарами уже в поле.