– Большая часть этого войска – сброд, умеющий только грабить. Они могут доставить немало неприятностей, это верно, но они не принесут вам победы. Казаки пройдутся по моим землям подобно саранче, я в ответ направлю к вам подвластных мне татар. Это может продолжаться довольно долго, но будет ли в этом хоть какой-нибудь прок? Давайте просто заключим мир и покончим с этим. Я вернусь в Москву, вы к себе… – Вы так торопитесь вернуться в Москву? – громко спросил неожиданно вышедший из толпы поляков Калиновский. Ксендз был одет как мирянин и выглядел при этом довольно непрезентабельно, но все равно его появление было для меня крайне неприятным сюрпризом, поскольку я был уверен, что он находится при Владиславе и им не удалось еще соединиться с сенаторами. Впрочем, неожиданности только начинались. Вслед за Калиновским показались несколько рослых гайдуков, тащивших носилки, на которых восседал королевич. Костюм его, в отличие от наряда священника, был в порядке, но лицо сильно бледное, и похоже, что он сильно страдал от раны. – Видите ли, святой отец, – отвечал я с немного натянутой улыбкой, – все дело в том, что я никогда не видел слона. – Слона?! – не смог сдержать удивления священник, но я уже приветствовал польского принца: – Рад видеть вас живым, кузен. Надеюсь, вы не слишком пострадали? – Благодарю, – сухо отвечал он, – как вижу, вы падение с лошади пережили лучше, чем я. – Вы правы, ваше высочество, уже через несколько минут после падения я вел своих солдат к победе. – Да, в тот раз вы Божьим попущением одолели нас, – с горечью промолвил принц и поморщился от боли. – Вы все же нездоровы, кузен; у вас есть лекарь? – Пустяки, – отмахнулся он, – у меня достаточно сил, чтобы принимать участие в переговорах. Кстати, о каком слоне вы вели речь? – Видите ли, ваше высочество, я ожидаю прибытия персидских послов, которые в числе прочего везут мне в подарок от шаха несколько диковинных зверей. Им пора бы уже прибыть, а тут вы со своим глупым походом… – Понимаю-понимаю, – сочувственно вздохнул ставший рядом с королевичем ксендз, – слон – это действительно важно. Он ведь может, чего доброго, пострадать во время бунта. – Бунта?.. – высоко поднял брови Сапега. Не знаю, откуда этот проклятый священник получал вести, но судя по всему, его информаторы недаром ели свой хлеб. Услышав это, сенаторы приободрились и стали поглядывать на меня с нескрываемым злорадством. – Боюсь, вас неверно информировали, – с деланым равнодушием отозвался я, – в Москве действительно были некоторые беспорядки, но они уже закончились. – Вы уверены? – Ну, конечно, я отправил в столицу вызволенных мною из плена русских воевод – Шеина, князя Трубецкого и других важных персон – и волнения сразу же успокоились. Они, кстати, и были вызваны ложными известиями о том, что вы расправились с нашими пленными. Узнав об этом, москвичи страшно возбудились и потребовали ответить такими же мерами. Они отчего-то немного недолюбливают поляков. Впрочем, я полагаю, пан рефендарий помнит об этом. Не так ли? – Надеюсь, с нашими пленными все благополучно? – напряженно спросил Владислав, вскинув на меня глаза. – Разумеется, – пожал я плечами, – они ведь не в Москве, а в совершенно других городах нашего царства. И пока им ничто не угрожает. – Слава Езусу, – откинулся тот на спину и закрыл глаза. Похоже, ему и впрямь было нехорошо. – Господа сенаторы, – обратился я к переговорщикам, – ваш сюрприз удался, но он может стоить здоровья или даже жизни вашему королевичу, посему я полагаю, что для первого дня достаточно. Предлагаю продолжить завтра. Впереди ночь, и у вас есть время обдумать ситуацию и привести ваши желания в соответствие с вашими возможностями, но хочу сказать сразу – есть один пункт, в котором я не уступлю. Я настоятельно требую возвращения царских и церковных реликвий, украденных и вывезенных вами из московского кремля! С этими словами я решительно встал и, коротко кивнув в сторону носилок принца, двинулся к выходу. Сенаторы тоже поднялись и, поклонившись мне вслед, озадаченно переглянулись. – Я говорил вам, что его высочеству стоит поберечь себя, – со сдержанным гневом стал выговаривать Калиновскому Сапега. – Это было желание королевича, – парировал тот, – к тому же нам явно удалось вывести из себя мекленбургского дьявола. Он определенно не ожидал нас тут увидеть! – Это точно, – усмехнулся подошедший к ним епископ Новодворский, – он даже перестал разыгрывать этот глупый фарс. – О чем вы? – Я о поведении герцога. Он только что разбил наши войска, а ведет себя будто… я даже не знаю, с кем его сравнить! Пожаловался на то, что его обманули рижане, и тут же сказал, что ожидает помощи шведов. А закончил требованием вернуть какие-то сокровища. Ей-богу, я решительно ничего не понимаю! – Все очень просто, – с улыбкой отвечал ему Калиновский, – герцог оказался в крайне сложной ситуации и, растерявшись, делает одну ошибку за другой. – Или тянет время, ожидая прибытия подкреплений, – хмыкнул Гонсевский. – Вы думаете? – встрепенулся Сапега. – Я почти уверен, что он что-то задумал и потому ломает перед нами комедию. – Имперский князь – и ломает комедию? – Именно, только смеяться будем не мы с вами. Вскочив в седло и двинувшись прочь из деревни, я на минуту остановился и, подозвав к себе свитских, с раздражением спросил: – Где Михальский? – Не ведаю, государь, – отозвался Вельяминов, – второй день от него вестей нет. – Плохо, без него тут шляется кто хочет, как у себя дома. – Господь с тобой: все пути перекрыли – мышь не проскочит, птица не пролетит… – Ага, а Владислав этот откуда взялся? – Да пес его знает, латинянина этого. Может, он давно тут? – Нет, он с войсками был… ладно, разберемся. И это… передайте О’Коннору, чтобы навестил болящего. – А может, Господь его и без врачебной помощи приберет? – Да кабы… тьфу, пропасть! Я хотел сказать – полегче на поворотах, он мне родня все же, через жену. Надо куртуазность проявить, сиречь вежество! Ты мне лучше вот что скажи: откуда этот чертов Калиновский про бунт в Москве ведает? – Вестимо откуда, от соглядатаев… – Каких еще соглядатаев? – Да мало ли у тебя латинских выкормышей в академии… – Подожди, ты про Игнатия, что ли? – А про кого еще – природный иезуит, а ты его к обучению юношества приставил. – Но-но, ты опять царской воле перечишь? – Прости, государь, ты спросил, а я ответил. Я некоторое время молчал, старательно сдерживая раздражение. Неприязнь Никиты к проректору Славяно-греко-латинской академии новостью для меня не была. Но пока что укорить бывшего падре Игнасио было абсолютно не в чем. Преподавал он на совесть, в подозрительных связях замечен не был, да и заменить его по большому счету было пока некем. Ученые греки, приезжавшие время от времени в Москву, больше чаяли серебра, а не просвещения. Да и фанариоты[62], по моему мнению, были ничуть не лучше иезуитов. – Государь-надежа, не вели казнить, вели слово молвить! – отвлек меня от размышлений чей-то крик. Обернувшись, я увидел человека, одетого в причудливую смесь польского и русского костюмов, пытающегося миновать охрану. Это у него плохо получалось, потому что кирасиры из моей свиты встали на его пути стеной. – Кто таков? – Помещик здешний, – сорвал он с головы шапку, – Тимошка Шушерин. Нижайше прошу у вашего величества милости! – Ну говори, – позволил я. – Пресветлый и ясновельможный государь, – начал тот, путая польские и русские обороты, – на одну только вашу справедливость уповаю… – Дело говори! – Конечно-конечно, ваше царское и королевское величество… не во гнев вам будь сказано, но я действительно здешний законный пан, а дьяки вашей милости не хотят этого признавать, и я вынужден влачить жалкое существование и не имею возможности услужить вашему величеству так, как мне этого бы хотелось! – Ты чего-нибудь понял? – удивленно спросил я Вельяминова. – Да понять-то немудрено, – усмехнулся окольничий, – дворянин сей в войске королевича был, а теперь, значит, амнистию получил и поместье свое назад желает. – Да, как это было обещано в грамоте, – с готовностью подтвердил помещик, к которому на мгновение вернулась способность понятно выражаться. – Раз я обещал – значит, вернут. – Это если тут никого другого не испоместили… – уточнил окольничий. – Как можно, – заверещал Шушерин, – это есть моя вотчина! У меня и грамоты на сей счет имеются. – Ну-ка, покажи, что у тебя за грамоты. Дворянин помялся и, вытащив из висевшей на боку сумы берестяной футляр, достал оттуда пергамент и с опаской подал Вельяминову. Тот не стал изображать из себя грамотного и тут же передал документ Ртищеву. Дьяк мельком глянул в документ и ухмыльнулся.