На следующий день сенаторы явились на переговоры без королевича. О’Коннор, ходивший к нему, сообщил мне, что у Владислава воспалилась нога, и он плохо себя чувствует, иногда погружаясь в забытье. Поляки, убедившись, что лекарь – иноземец, разрешили ему осмотреть высокородного пациента и оставить для него снадобья. Давали они их королевичу или нет – неизвестно, но мой лейб-медик собирался навестить его сегодня же вечером. На сей раз был мой черед удивлять противника. Едва мы уселись на свои места, как я сделал знак, и шестеро податней в черных, расшитых серебром кафтанах сквозь расступившуюся толпу охраны внесли гроб с телом Ходкевича. Сразу после сражения, едва его опознали, я приказал принять меры к сохранению тела. Пьер сразу заявил, что средств для бальзамирования у него при себе нет, поэтому останки прославленного полководца просто залили медом. Едва сенаторы поняли, что именно им принесли, они тут же поднялись со своих мест и обступили со всех сторон гроб. – Какой выкуп вы хотите? – хрипло спросил Гонсевский. – Ян Кароль Ходкевич был храбрым воином и достойным противником, – покачал я в ответ головой, – я хочу лишь, чтобы его тело было предано земле, со всеми причитающимися почестями. – Весьма достойные намерения, – покивал епископ Новодворский, – я сам отслужу заупокойную мессу по пану гетману. – Тогда мы можем быть спокойными за его душу. – Ваше королевское высочество, – начал епископ, видимо, приободренный моими словами, – под Можайском, очевидно, пало много храбрых воинов, чьи души также нуждаются в напутствии служителя истинной церкви. Нельзя ли организовать их отпевание по обряду Римско-католической церкви? – Нет ничего проще, ваше преосвященство: как только мы закончим переговоры, вы сразу же сможете вернуться к исправлению обязанностей пастыря. Обещаю, что вам не будут чинить препятствий. – Да, это очень похвально, но когда мы их закончим? – Все в ваших руках, святой отец. Я свои условия вам назвал. Вы производите впечатление неглупого человека, а потому не можете не понимать, что они очень умеренны. Видит бог, я не желаю продолжения этой войны и хотел бы ее как можно скорее прекратить. – Но мы не обсудили множество важных вопросов, – возразил внимательно прислушивавшийся к нашим словам Сапега. – Какие именно? – Э… вопрос принадлежности титула московского царя. – Не вижу, что тут можно обсуждать. Есть только один законный царь и это я. – Но королевич Владислав… – Лежит при смерти, – перебил я его. – Этот титул оказался неподъемной ношей для юного принца. Неужели вы хотите смерти вашего королевича? – Нет, но… – Тогда что мы обсуждаем? – Но мы не можем отказаться от титула за Владислава. – Ну и не отказывайтесь. Так и напишите на его могиле: «Здесь лежит несостоявшийся русский царь, умерший из-за упрямства своих сенаторов». – Вы невозможны, ваше высочество… – Правильно говорить: «Ваше величество», – перебил я канцлера. – Мы не признаем вас царем! – Послушайте, ясновельможный пан канцлер, ваш королевич привел сюда двадцать тысяч войска. Половина из них погибла или попала в плен, а другая разбежалась. Не далее как вчера вечером, я получил известия, что Прозоровский рассеял отряды, блокирующие Смоленск, а Валуев окружил и посек больше тысячи беглецов из-под Можайска. Ваше упрямство лишь увеличивает число жертв этой никому не нужной войны. Заметьте – ваших жертв. Вы можете признавать меня царем, можете не признавать. Суть от этого не меняется. Именно я являюсь единственным законным русским монархом, и вы ничего не можете с этим сделать. Если вы не желаете вести переговоры, что же, ничего не поделаешь – будем воевать. Можем начать прямо завтра. – Но мы послы! – Да ладно!.. И где же, позвольте спросить, ваши верительные грамоты? Почему вы пришли вместе с армией вторжения? Ей-богу, я не вижу ни малейших оснований полагать, что на ваши милости распространяется дипломатическая неприкосновенность. Пока идут переговоры, вас, разумеется не тронут. В случае заключения мира – тоже. А просто так – уж не обессудьте. Господа сенаторы оказались в крайне неудобном положении. Дело в том, что пока они столпились у гроба покойного гетмана, мне принесли кресло, в которое я уселся. Они же продолжали стоять у гроба, а вернуться на свои места им было неудобно. Я же и не думал приглашать их сесть, откровенно забавляясь их неудобством. – У нас есть грамоты, удостоверяющие наши полномочия, – попробовал возразить Сапега. – Вот как, и кому же они адресованы? – Вам, ваше королевское высочество. – Кому-кому? – Великому герцогу Мекленбурга. – Вот и поезжайте с ними в Мекленбург. Право же, не понимаю, что вы делаете с этими документами на Среднерусской возвышенности. – Где? – выпучил глаза канцлер. – Посреди русского царства, – чертыхнувшись про себя, пояснил я. – Мы не знаем никакого русского царства! – окрысился глава польского посольства. – Есть Великое княжество Русское, входящее в состав нашего государства, и есть варварское Московское царство, которое вы вероломно захватили. – Вот, значит, как вы заговорили? Что же, видит бог, я этого не хотел. До свидания, господа, на сегодня переговоры окончены, а завтра их продолжат пушки. – Погодите, ваше королевское высочество… – попробовал привлечь мое внимание Новодворский. – Вы что-то хотели, ваше преосвященство? – Пан герцог, но ваши условия неприемлемы! – заявил он почти жалобным голосом. – В какой части? – Мы не будем платить контрибуцию! – Значит, по поводу Смоленска, Чернигова и прочих городов возражений нет? – Нет, то есть – есть… то есть… – совершенно запутался епископ. – У нас нет таких полномочий от сената Речи Посполитой. – Как вам не стыдно! Пытались выдать себя за полномочных послов, а на самом деле… – Но мы и есть полномочные послы. – Послушайте, панове, если вы прибыли послами, то давайте заключать договор. Условия я вам назвал. Если же вы явились, чтобы воевать… я распоряжусь, чтобы вас погребли согласно вашему сану. Оставшись одни, сенаторы с тревожным видом обступили Сапегу. Тот, явно чувствуя себя не в своей тарелке, пытался смотреть в сторону, но куда бы он ни устремлял взгляд, отовсюду на него с укором глядели глаза панов комиссаров. – Что вы на меня так смотрите?.. – глухо спросил канцлер. – Вам не следовало так разговаривать с герцогом, – выразил всеобщее мнение Гонсевский. – Я знаю, – тяжело вздохнул тот в ответ, – но он меня вынудил. – Верно: вы сделали ровно то, что он хотел. Вы оскорбили его в присутствии множества людей, после того как он великодушно и благородно вернул нам тело пана гетмана для погребения. Теперь он в своем праве. – Вы думаете, он пойдет на крайние меры? – Это война, пан канцлер, в ней не бывает крайних и не крайних мер. – Но мы – послы! – Нет, ясновельможный пан, мы вели подкрепление к войску покойного гетмана. У нас укрылся после поражения раненый королевич. Герцог ясно дал нам понять: либо мы послы и принимаем его требования, либо мы воюем, и – вае виктис[63]. – Паны сенаторы, – окликнул их командовавший почетным караулом ротмистр, – прошу прощения, что прерываю ваши милости, но московиты отпустили нескольких наших. – Кого «наших»? – не понял Гонсевский. – Ну, я хотел сказать, пан рефендарий – нескольких пленных шляхтичей. – Приведите их сюда, – велел Сапега. Повинуясь приказу, караульные скоро подвели к сенаторам нескольких человек в некогда нарядных, но теперь совершенно оборванных одеждах. – Кто вы, панове? – Вы не узнаете меня?.. – глухо спросил самый молодой из них, поправляя повязку на лбу. – Пан Адам Казановский? – с трудом узнал его канцлер. – Да, это я, а также пан Бартоломей Ленцкий и пан Юницкий. – Откуда вы? – Из московитского плена, как видите. Герцог сказал, что королевич Владислав очень плох, и, возможно, ему станет легче, если он увидит меня. Поэтому он любезно… – Черт бы побрал этого мекленбургского дьявола и его любезность! – не выдержав, заорал канцлер. – Сначала он пообещал угостить нас ядрами из своих пушек, а теперь проявляет милосердие к раненому королевичу. – Он и вправду так плох? – встревоженно спросил Казановский. – Все в руках Божьих, – вздел руки к небу Новодворский, – а скажите, пушки герцога и вправду так страшны, как о них говорят? – Ваше преосвященство, – выступил вперед Ленцкий, – я служу уже много лет и дрался с немцами, турками, шведами и конечно же московитами, но никогда не видел ничего страшнее. Не знаю, какой демон научил герцога и его людей этой премудрости, а только если они примутся за ваш лагерь хорошенько, то он и часа не продержится.