Я не твоя война, я без тебя одна; Проверила, верила. Мерцание. Между наших губ признание. Лучше без разлук! Касается моя любовь тебя И мается, но знает, что твоя. Я не твоя война, я же тебе нужна. Верила. Я не твоя война, я без тебя одна; Проверила. Я не твоя война. Я не твоя война, я же тебе нужна. Верила. Я не твоя война, я без тебя одна; Проверила. Я не твоя война, я же тебе нужна. Верила. Я не твоя война, я без тебя одна; Проверила. Я не твоя война. Наргиз Закирова В особняк Зарецкого меня везла его личная служебная машина с молчаливым седоволосым водителем за рулем. Широкие затемненные очки скрывали половину его лица, и он напоминал мне героя франшизы «Люди в черном». С одним исключением – желания смеяться у меня не возникало. Даже наоборот. Мне было страшно. Очень и очень страшно. Ведь Серый был прав. Я не умею играть в эти игры. Я вообще не умею играть и никогда не играла. Но жизнь очень злой и беспощадный учитель. Она заставляет проходить самые невозможные тесты на выживание и ее не волнует готов ты к ним или нет. Либо прошел, либо тебя больше нет. Но у меня нет права на второй вариант. И…Новичкам ведь везет. Должно повезти. Мне помогал Серый. Насколько вообще мог помочь в его состоянии. Я вспомнила, как встретила его. Случайно. Настолько случайно насколько вообще может быть случайной судьба. У меня заглохла машина неподалеку от метро, и я ждала на трассе, на обочине, когда за мной приедет водитель Руслана. Он должен был отдать мне свою машину, а сам дождаться эвакуатора и отправить мою на ремонт. Мое внимание привлек нищий с протянутой рукой посередине трассы, на светофоре. Он сильно хромал, волочил за собой ногу, его лицо было закутано рваным шарфом, а протянутая к окнам рука дрожала так сильно, что казалось она вот-вот оторвется. Я поискала мелочь в кошельке, собрала по карманам все что было, добавила завалявшихся несколько сотен. У меня, как всегда, не было с собой наличности. Только карточки, чеки. Бомж в шарфе подошел к одной из машин и постучал в окно. Дверь вдруг резко распахнулась так, что ударила несчастного и его вышвырнуло на встречную полосу. Водитель покрыл бомжа отборным матом. Машин пока не было, а нищий не мог подняться. Вот-вот сменится свет светофора и весь поток понесется на лежащего на асфальте мужчину. Я выскочила из своего авто и побежала к нему, когда помогала встать шарф соскочил с его лиц и я наверное закричала, а его глаза широко распахнулись он в ужасе попятился назад, но я схватила его за руку и дернула в свою сторону. Первая машина просвистела в нескольких сантиметрах от нас. - Серый! Ты?! Нооо но как? Кааак! Ты же…Руслан говорил мне что ты погиб…О, Боже! - Отпусти…- хрипел он, - отпусти, я жить хочу, отпустиии. Это он меня. Он. Отпусти. Я не виноват. Я ничего больше никому не сделал. Кажется, он был не в себе и вблизи его лицо казалось черепом обтянутым тонкой кожей. Заросший, с ранами от побоев на лбу и на скулах Серый вызывал щемящую, запредельную жалость. От того сильного, безбашенного, веселого парня не осталось ничего кроме глаз, которые я сразу узнала. Мне удалось уговорить его сесть в такси и поехать со мной в больницу. К маминой знакомой. Пожилому наркологу Валентине Степановне Черенковой. Когда-то я давала ее координаты своему бывшему мужу, мама рассказывала, что он таки обратился за помощью и, судя по результатам, она смогла ему помочь. Но Серого тут же госпитализировали, он был в ужасном состоянии. С многочисленными переломами, с неправильно сросшимися ребрами и гангреной на израненной ноге. Ногу удалось спасти, удалось даже привести его самого в человеческий вид. Именно тогда Серый мне рассказал, как Руслан казнил его и закопал живьем. Полуживого Серого отрыла свора бродячих собак. Они искусали его и выдрали кусок мяса с ноги и с руки. На руке повредилось сухожилие, и она перестала сгибаться и разгибаться в кисти, а пальцы застыли в скрюченном виде. Рана на ноге долго не заживала, а потом загноилась. Но Серый боялся идти в больницу, чтоб его не нашел Руслан, да и денег у него не было. Покаялся мне во всем, что совершил и молил меня простить и никогда не рассказывать мужу, что он жив. Нет, я им не занималась. Я просто перечисляла деньги Валентине в память о том, что когда-то он все же был верен Руслану и а еще, наверное, из бабьей жалости на которую не способны мужчины. Жизнь и так его наказала сполна. Адрес Серого мне дала Степановна. Хвалила его, рассказывала, как он работает в церкви за кусок хлеба, а в больнице одной рукой починил все тумбочки. Хороший парень. Оступился и упал на дно. Да, подняться уже вряд ли сможет, но он ползает и не сдается. Делает доброе дело. Раскаяние, искренне и глубокое на него мало кто способен. Но именно оно творит чудеса и самые добрые поступки совершаются именно из раскаяния. И сейчас я сидела напротив Серого, который чертил для меня схемы на тетрадном листе, зажав пальцами левой руки простой карандаш. Вблизи он уже напоминал себя прежнего и отличался от того жалкого существа, которым я тогда его нашла. - Я не особо хорошо помню особняк Зарецкого. Я приезжал туда всего несколько раз. А вот на даче, которую он сейчас реставрирует мы с Ларисой часто бывали. Ремонтом занимался ее отец, он был правой рукой Зарецкого и ключи были у него. Лариса их стащила, и мы там…ну сама понимаешь. Кололись мы там и кайфовали. Никто б не нашел. Так как не посмели бы сунуться на генеральскую дачу. - Я думала он строит новый особняк. Слышала, как об этом говорили. - Нет. Не строит. Дача старинная, принадлежала одному помещику то ли графу, то ли князю. Зарецкий ее выкупил, и реставрация затянулась на долгие годы. Сейчас он ищет нового дизайнера. Вроде как думает перебраться туда жить. Модно нынче за городом. - Как хорошо ты осведомлён. - Осведомлён. Газеты читаю. Потом вдруг уронил карандаш и пристально на меня посмотрел. - Ты не представляешь куда ты лезешь. Не представляешь насколько омерзителен этот человек и на какие низости способен. - А ты представляешь? - Представляю. Я видел…видел такое…иногда мне кажется, что это героиновый бред. Но чем больше времени проходит, тем больше я понимаю, что это реальность. И я мог помешать… я мог это остановить и не стал. Я трусливо молчал и молчу до сих пор. Он закрыл лицо обеими руками. Пальцы правой застыли в одном положении и не сгибались, как и кисть. Но меня сейчас не сжигала жалось…скорее интерес и ощущение, что вот оно…то, что говорил Андрей. Я где-то совсем рядом. - Что ты видел? О чем молчишь? - Не спрашивай… - Расскажи, тебе станет легче. - Не станет. Меня даже исповедь не спасла. - Я не священник конечно, но иногда людям нужно как можно больше говорить о том, что их сжирает. - Чем больше я об этом говорю тем сильнее чувствую себя ничтожеством и мне хочется умереть…а это грех! Закричал и вскочил с табурета, отошел к окну, прислонился к стеклу лицом. Сзади он выглядел сгорбленным стариком. - У Зарецкого была одна слабость…маленькие несовершеннолетние мальчики. Из военной школы-интерната над которой он взял шефство. Мы тогда были с Лариской под кайфом. Я отошел первым от кайфа первым и мне жрать захотелось. Начал пробираться на кухню. Услышал детский плач и мужской голос. Он привозил их на дачу и…и насиловал их. Мальчиков с интерната. Держал там по несколько дней…заставлял делать всякие мерзости, потом угощал сладостями и их увозили. Одного…того, с которым я увидел …увидел эту тварь, увезли мертвым. Монстр замучал несчастного ребенка… а я промолчал. Я струсил. Знал, что он везде меня достанет. Наркота помогала забывать все, что видел…но теперь. Теперь голос этого ребёнка сводит меня с ума. Понимаешь? Обернулся и я увидела, как по его лицу текут слезы.