– Я думаю, они все же используют то, что берут. Мы просто пока не понимаем, как именно. – Я не хочу понимать, как можно использовать то, что они сделали с Пелоа-2, – сказал Двадцать Цикада; он сказал это таким же тихим голосом, каким только что назвал ее кадетским прозвищем. – Я думаю, понимание этого безвозвратно повредит мне мозги. Разве она может что-либо возразить? Она пожала плечами, развела руками. – Я не буду откладывать это в долгий ящик. Обещаю. Пока не прилетит уполномоченный. Она должна появиться на «Жасминовой глотке» через две смены с этого часа. Всего через четыре смерти. * * * Пребывание внутри «Жасминовой глотки» выносило мозг. Тебя после чистого, обработанного воздуха закидывали в условия невыносимой влажности. Впрочем, Махит не чувствовала существенного отличия от реальной атмосферы: «Жасминовая глотка» была космическим кораблем, в нем имелись климат-контроль и регулировка содержания кислорода, как и на любом другом космическом корабле, включая и станцию Лсел. Отличие состояло в том, что корабль был тейкскалаанским. Стены были металлическими и пластистальными, но с мозаичными инкрустациями золотистого, зеленого и сочно-розового цвета, согласно формализму и структуре военного снабженческого корабля с тейкскалаанской символикой. Зеленые предметы, растущие, яркие звезды. Цветы. Черт, как она могла забыть о цветах повсюду?.. Белые жасминоподобные цветы на потолке ангарной палубы, тейкскалаанцы в серой одежде и золотистые флотские мундиры, облачные привязки у всех на глазах. Неудивительно, что казалось, будто она дышит тяжелым воздухом. – Добро пожаловать назад, – сказала Три Саргасс. – Или добро пожаловать на войну? Она все еще отставала от Махит на шаг и держалась левее ее с того момента, как они вышли из шаттла и двинулись по ангару к пассажирской палубе – до боли знакомая диспозиция. Три Саргасс почти не говорила с Махит, пока челнок доставлял их на «Жасминовую глотку». Только смотрела на нее и бормотала: «Это было интересно», потом замолкала, безмолвное огненно-оранжевое явление, тейкскалаанская непроницаемость. Как подозревала Махит, они обе предполагали, что встреча с Амнардбат закончится иначе, и ни одна из них не понимала, почему дела пошли так, как пошли. От этого они чувствовали себя неловко в обществе друг друга. Ни одна из них не знала, как говорить о катастрофе, не объяснив, почему ситуация могла стать катастрофической. Любые объяснения казались Махит слишком опасными. Возможно, Три Саргасс считала так же. Теперь, на борту «Жасминовой глотки», с двумя гипервратами, которые отделяли их от Флота, и перелетами на досветовых черепашьих скоростях – семь часов личного времени, – Махит поняла, что ей и Три Саргасс придется начинать все заново. Вернуться к истокам. К «давай допустим, что я не собираюсь вредить тебе» и «давай допустим, что я не идиотка». Дистанция казалась немалой. В особенности еще и потому, что саботажником на сей раз была не Махит. Возможно – ничто, ничто не было решено, она повторяла эти слова себе или говорила их Искандру, чтобы избавиться от уколов невропатической боли, распространяющейся от ладоней по всему телу. Так или иначе, Три Саргасс никто не мог назвать идиоткой. Когда они не думали о Дарце Тараце, Искандр хранил молчание, напевал что-то себе под нос, являл собой некую довольную сущность на периферии ее мозга. Он никогда не бывал на тейкскалаанском военном корабле: ни на грузовом, ни на боевом, и Махит, испытывая некоторое облегчение, полагалась на его внимательную и занятную наблюдательность. Она нуждалась в этом. Нуждалась во всем, что напоминало бы, что она переживает новый опыт, а не возвращение обратно. И даже близко не что-то сродни приезду домой. – Мы еще не ведем войну, – сказала она Три Саргасс. – До начала войны полтора дня. Мы должны подготовиться. – Черт побери, мне тебя не хватало, – сказала Три Саргасс с долей сожаления, источник которого Махит не могла понять. – Еще одного человека, который берется за решение проблем… Махит чувствовала присутствие призрака рядом с ними, резкое и ясное, как осознание политических лояльностей, тайных союзов: отсутствующее третье лицо. Двенадцать Азалия уже три месяца как умер и предан земле, как и все погибшие чиновники министерства информации, похороны и мемориальную дощечку оплатил Город. Двенадцать Азалия теперь был на невообразимом расстоянии от них двоих. «Единственный из нас, кто обладал хоть какой-то практичностью, – подумала она, а потом возразила самой себе: – Нет. Единственный, в ком нуждалась Три Саргасс, чтобы не потерять равновесие. У меня-то никогда не было такого друга. И терять его не доводилось». – Тогда скажи мне, в чем проблема, – сказала Махит. – Помимо «нам придется говорить с инородцами» и «тебе меня не хватало». – Они проходили мимо множества тейкскалаанских солдат, каждый из которых таращился на уполномоченного министерства информации и варвара, сохраняя при этом невозмутимость. – В этом и есть суть проблемы, – сказала Три Саргасс. – В этом сочетании. И инородцы – проблема более безотлагательная. А еще, кажется, ты успела за это время наплодить здесь немало врагов… – Ну, это не насущная проблема, – сказала Махит настолько невозмутимым тоном, насколько могла. <А-аа, значит, мы поступаем в агенты к Тарацу? А я уже начал думать, не собираешься ли ты просто ей признаться>. «Я уже говорила, Искандр, если я надумаю сдать нас Тейкскалаану, это потребует гораздо большего, чем некоторое политическое давление». Она вовсе не чувствовала той отваги, какая слышалась в ее голосе, и знала – ему это известно; он находился внутри ее эндокринной системы, был свидетелем тысячи посланий ее нейротрансмиттеров и желез. Он точно знал, как аккуратно Дарц Тарац поймал ее: сделать все, чтобы Тейкскалаан постоянно находился в состоянии войны или воплотить в жизнь план «Наследия». Одно или другое. Пока все, что она сделала, – не упомянула о приказах Тараца. Это мало походило на действия агента, но оставляло открытой дверь для будущих действий. Хранение секретов всегда имело такие последствия. – Если ты считаешь, что это не текущая проблема, прекрасно, – холодно сказала Три Саргасс и открыла дверь в крохотную транзитную камеру, в которой им было предписано оставаться в течение перелета. Камера едва ли была больше, чем арендованная капсула, где они проводили время на Лселе, окон не было. Махит не очень-то хотелось увидеть искажение пространства вокруг гиперврат, но все же она чувствовала странное разочарование оттого, что ничего такого не увидит. Когда дверь за ними закрылась, между нею и Три Саргасс не осталось никаких препятствий, кроме трех месяцев времени, формы уполномоченного и глубоких подозрений. Три Саргасс поставила свой багаж у двери, опустилась на колени и принялась искать что-то. Когда она распрямилась, в ее руках было множество инфокарт простого промышленно-серого пластикового типа, с печатью министерства информации веселого и угрожающего кораллового-оранжевого цвета. – Ну конечно, – не сдержалась Махит, – не могла же ты не взять с собой неотвеченную почту! Клянусь, я переадресовала письма перед отлетом, я работала над этим… Вознаграждением ей стал смех Три Саргасс и краткое, абсолютно приятное ослабление напряжения, накопившегося за месяцы разлуки, ослабление, непонятно как обосновавшееся в ней. – Нет, – сказала Три Саргасс, – никакой почты для тебя у меня нет. У меня есть только записи яотлека, командующего Флотом, о наших таинственных и очень опасных чужеродцах. У меня пока не было возможности просмотреть их. Хочешь взглянуть? <Да>, – пробормотал Искандр завистливо, возбужденно – с теми самыми чувствами, которые испытывала и Махит. Корысть, определенная степень ксенофилии – все это проявлялось в способностях их обоих, было основным условием их совместимости. «Покажите мне что-нибудь новенькое». – Давай разберемся, с чем мы учимся говорить, – сказала она и взяла первую из инфокарт из руки Три Саргасс, нажала пальцами, и стик со щелчком открылся. Запись была только звуковой. Это… черт, Махит словно прорубила дыру в мироздании размером в длину инфокарты, и из этой дыры доносились звук помех и крики, или звук помех, который был криком, или… Ей стало нехорошо. Казалось, не существовало способа выключить эти звуки. Лицо Три Саргасс приобрело зеленовато-серый оттенок под тепло-коричневым цветом кожи. От этого она казалась мертвой. Или умирающей. Или как если бы ей хотелось быть мертвой или умирающей. И все же из инфокарты доносились различные записанные жуткие звуки – прерывистый визг, повторявшийся три раза, низкое гудение, которое узлом завязывало желудок Махит и повторялось после каждой паузы протяженностью более десяти секунд. Она не могла понять эти звуки, они были жуткими, но не были шумами. Когда запись наконец закончилась, они с Три Саргасс дышали, хватая ртами воздух в режиме гипервентиляции, чтобы подавить тошноту. Они посмотрели друг на друга. – Я не уверена, что это язык, – с трудом проговорила Махит, – но это определенно коммуникация. Фонемы или… не думаю, что слова, слишком незаметна дифференциация, но, может быть, маркеры тональности? Три Саргасс кивнула. Сглотнула, словно загоняя внутрь желчь, и опять кивнула, теперь увереннее. – Ужасные, тошнотворные маркеры тональности. Поняла. Я хочу сравнить их с выборкой из корабельных перехватов – они каким-то образом взаимодействовали с помощью этих звуков. Может, нам удастся определить, какой шум чем сопровождается… – Если мы начнем блевать, хорошо бы в бачок, – сказала Махит. – У нас есть бачок – на случай, если еще остались такие записи? Она показала на зажатые в руке Три Саргасс инфокарты. – С маркировкой «аудио» был только один. Остальные визуальные и текстовые, – сказала Три Саргасс. – Открой их, а я пойду поищу два бачка. Это корабль-грузовик, он пополняет всевозможные запасы, у них наверняка найдется и пара бачков. – Может, у них еще и мусорные пакеты есть. Нам тут еще придется слушать записи. Долго. – Хренов вакуум, – выругалась Три Саргасс, но при этом улыбалась так, как станциосельники: показывая кончики зубов. Махит была очарована и обеспокоена тем, что очарована, а еще испытывала облегчение оттого, что при совместной работе они вновь отлично ладили. – Пакеты для мусора, превосходно! Семь часов – это куча времени, достаточно, чтобы классифицировать маркеры тональности по количеству мусорных пакетов, которых требует их прослушивание… – Я не хотела бы, чтобы ты бледно выглядела перед яотлеком, – сказала Махит. – Она немедленно потребует отчет о количестве использованных пакетов. А также, возможно, остальную часть отчета. – Вот видишь! – сказала Три Саргасс, продолжая улыбаться почти станционной улыбкой. – Я знала, что если мне удастся привлечь дипломата-варвара, которая смогла освоить наш язык, это сэкономит мне время на обучение чужому… Она выскользнула за дверь, прежде чем Махит задала вопрос, который вертелся у нее на кончике языка: «Очаруют ли тебя эти инородцы так же, как очаровала я? С учетом того, что все мы варвары, пусть даже мы такие же человекообразные, как ты?» <Лучше не спрашивай, – сказал ей Искандр. – На самом деле ты в любом случае не хочешь знать ответ>. * * * В поэзии и эпической прозе, даже в руководствах по искусству управления государством, самой скучной и клинической разновидности императоры лишались – или должны были лишаться – сна, как и капитаны космических кораблей, по тем же причинам. Девять Гибискус всегда считала, что яотлек, являющийся чем-то средним между капитаном и императором, после получения нашивок с колючками на воротник должен на самом деле развить в себе способность бодрствовать на протяжении неопределенного времени. Однако жизнь нашла способ игнорировать поэзию, эпические творения и руководства по искусству управления государством. Как и все остальные на «Грузике для колеса», Девять Гибискус имела отведенную ей восьмичасовую смену для сна. В последнее время со сном у нее были проблемы. Это кое-что говорило об императорах, яотлеках и разнице между ответственностью, которую несешь, когда командуешь пусть и мощнейшим, но относительно небольшим космическим кораблем, или когда руководишь совершенно несопоставимым с кораблем объектом вроде всего тейкскалаанского Флота, готового погибнуть по твоей команде, если этого требует империя. Девять Гибискус пыталась уснуть. Она сняла форму, легла на кровать в майке и спальных шортах, посредством облачной привязки притушила свет в спальне почти до полного отключения. Она также разослала сообщение, требующее радиомолчания, кроме чрезвычайных случаев. Если инородцы предпримут атаку на «Грузик для колеса», ее нужно разбудить, но во всех других случаях – нет. Если, конечно, ей вообще удастся уснуть. Она пыталась уснуть в течение доброй трети восьмичасовой смены, но ничего не получилось. Думать она могла только о гибели «Осколков» во вспышках пламени, о том, стоит ли новая технология биологической обратной связи того, чтобы половина состава Флота получила посттравматические флешбэки, потому что кто-то в другом конце сектора умер плохой смертью. Анализ затрат и выгод был несовместим со сном. Она почувствовала облегчение, когда кто-то постучал в ее дверь. Скорее всего, кто-то, до кого не дошло ее указание беспокоить ее только в самом крайнем случае, пытался вручить ей послание не первостепенной важности. Хотя и происходило что-то, не требовавшее ее вмешательства, теперь она уже могла не притворяться, что спит. Она включила свет, надела брюки, чтобы ее внешний вид создавал хотя бы видимость начальственности, и взмахом руки открыла двери. По другую сторону стояла с извиняющимся видом ее начальник связи Два Пена, у которой, судя по всему, была рабочая смена – мостик строго соблюдал очередность, и когда Девять Гибискус спала, Два Пена обычно бодрствовала. Но сейчас она все равно выглядела изможденной, даже несмотря на то, что ее не сдергивали с кровати неожиданно. – Яотлек, – сказала она, – случилось нечто чрезвычайное. Экипаж «Грузика для колеса» называл Два Пену «Пузыри», хотя ничего пузырчатого в ней не было. Прозвище это стало широко распространенным, и даже Девять Гибискус приходилось сдерживаться, чтобы оно не сорвалось с языка. Яотлек махнула – заходи, не называя начальника связи по имени. Когда та зашла, Девять Гибискус закрыла дверь движением руки. Ее пульс подскочил; это было куда лучше, чем спать – сфокусироваться на ответственности в кризисной ситуации. – Ну, какая такая чрезвычайность заставила поднять меня с кровати? Два Пена чувствовала себя не в своей тарелке, стоя перед своим начальником, пока та натягивала на себя оставшиеся элементы формы. Тем не менее она храбро направила взгляд в потолок и ответила: – Сэр, в наших руках один из инородцев. – Что?! Живой?! Мы захватили их корабль? Два Пена отрицательно покачала головой. – Мертвый. «Осколок» из Семнадцатого обнаружил его парящим в вакууме после… одного из столкновений. Он захватил его и доставил сюда. Ноги Девять Гибискус стали подгибаться от приятного возбуждения, также пришлось приложить немалые усилия, чтобы скрыть дрожь в руках. – Этого солдата нужно представить к награде. Пусть это сделает Сорок Оксид – свяжись с ним, награду он должен получить от своего капитана Флота. И… где он? Инородец? – В медицинском отсеке, – ответила Два Пена. – Медики собираются делать вскрытие. Но я подумала, вы сначала захотите на него посмотреть. – Черт побери, конечно! – сказала Девять Гибискус, засовывая ноги в ботинки. – Идем. Чтобы попасть в медицинский отсек, нужно было подняться на две палубы в хвосте корабля. Ходьбы туда было пятнадцать минут, но они уложились в десять, и Девять Гибискус с глубоким, сдержанным удовольствием поглядывала на Пузыри, которая легко поспевала за ней, отставая на полшага. От этого возникало чувство, что во Вселенной все в порядке, и это очень ей понадобится, чтобы справиться с тем, что сейчас увидит – чем бы это ни было. Она пыталась не воображать его. Воображение порождает предвзятость. Опять же, она почему-то могла его представить исключительно в виде уменьшенной до человеческого размера разновидности их кораблей с тремя кольцами, и это было нелепо; инородцы явно не были голодным кораблеобразным видом, который отпочковывается от малых кораблей. Пилот «Осколка» не смог бы притащить труп одного из них, если бы дела обстояли так.