* * * Никто из них не надеялся услышать Двадцать Цикаду снова, и в первую очередь Три Саргасс. Прощание было таким окончательным, таким абсолютно утонченным. Она жалела, что не записала его – могла бы потом сочинить стихи. Почему нет? Она могла бы посвятить ему стихи, поскольку, похоже, они все могут остаться живыми, во всяком случае на срок, достаточный для написания нескольких стихотворений, объединенных одной темой. Может быть, не эпос, что-нибудь покороче, или придумать какую-нибудь схему рифмовки в зависимости от цезуры… Оставалась еще проблема Дарца Тараца, и никто не знал, сколько продлится шаткое перемирие, купленное для них Двадцать Цикадой. Поэтому, когда в канале снова раздался шум помех и открылась двусторонняя связь, а не одностороннее вещание, и Девять Гибискус рявкнула на всех, призывая к тишине, Три Саргасс не только удивилась, но и была потрясена. Она почти не сомневалась, что Двадцать Цикада мертв или преобразился настолько, что его нынешнее состояние практически эквивалентно смерти. Но они услышали его голос. Его по-прежнему искажали помехи, но еще он звучал как-то необычно. Ритм его фраз сбивался, он глотал звуки, словно пытался вспоминать процесс речи и собирал ее, исходя из самых первоначальных принципов. Его голос заполнял все пространство мостика, потому что Девять Гибискус не регулировала громкость на этом канале, а сразу выставила на полную. – Пение, – сказал он, потом долгая пауза и опять: – Пение, ах… мы… – Пчелиный Рой? – спросила Девять Гибискус голосом умирающей надежды, от которого сердце Три Саргасс сжалось. – Да, – сказал он. – Главным образом да – мы, оно подходит, это имя. Привет, Мальва. Привет, мы. Наш «Грузик для колеса», Мальва, любите ее для нас. Для меня. И мы, нас и других. Мы хотим установить. Уполномоченный здесь? – Да, – сказала Три Саргасс. – Я здесь. – А другая? Та, что с памятью, эта… Шпион и ее зверек. – Голос его прозвучал так, будто он отыскал эту фразу у себя в памяти и вспомнил все слова вместе. – Станциосельница. – Я тоже здесь, – отозвалась Махит. Девять Гибискус посмотрела на них, в ее глазах блестели слезы, которые она явно не собиралась проливать. – Мы… мы хотим установить дипломатический протокол. На период прекращения огня. Три Саргасс посмотрела на Девять Гибискус, безмолвно прося разрешения. Девять Гибискус кивнула едва заметным движением головы. – Мы принимаем прекращение огня, – сказала она. – Какого рода дипломатический протокол вы имеете в виду, Двадцать Цикада? Она использовала его имя на случай, если для сохранившейся части его «я» это имя что-то значило. – Пришлите… пришлите нам людей. Людей, чтобы показать, что мы – люди. Тех, кто делится памятью. Поговорить. – Вы имеете в виду станциосельников? Долгая пауза. – Да, – сказал Двадцать Цикада – или то, что было Двадцать Цикадой прежде. – Станциосельников. Пилотов. Солнечных. Всех. И мы люди. Если. Мы поем, если. Всех. Каждого. Тейкскалаанцы или нет – всех, кто когда-либо был частью общего разума. Три Саргасс беспомощно посмотрела на Махит – она так мало понимала, что все это значит и кто тут может быть полезен. – Да, – сказала Махит и кивнула Три Саргасс. – Дипломаты должны быть людьми, которые понимают коллективность мышления. Если только кто-нибудь вообще мог понять ту разновидность коллективности, частью которой добровольно стал Двадцать Цикада. Три Саргасс не была в этом уверена. В этот момент раздался голос Два Пены: – Яотлек, Шестнадцать Мунрайз не отвечает на наши вызовы. Она по-прежнему держит курс на цель – на систему инородцев. Она приближается к цели, и приближается быстро. Наблюдать за тем, как Девять Гибискус пытается перестроиться с разговора с тем, что осталось от ее адъютанта, на ситуацию с капитаном Флота Шестнадцать Мунрайз и ее намерениями, было все равно что наблюдать за попыткой корабля на ходу поменять направление движения: напряжение, рывок, но малоэффективно. Три Саргасс поморщилась, глядя на нее. – Она что? – спросила яотлек. – Она по-прежнему держит курс на цель, – повторила Два Пена. – Осколочные бомбы в полной боевой готовности. Она не подтвердила ни одного приказа на отбой тревоги, что вы ей послали… Лицо Девять Гибискус превратилось в неподвижную маску. – Это не мои приказы, это приказы императора. Пошлите еще раз. Сообщите, что, если она не изменит курса, это будет прямым неподчинением императору Тейкскалаана. Два Пена вернулась к консоли. Ее глаза моргали за облачной привязкой, руки летали над проекцией коммуникационного пространства Флота. Наступило жуткое сдавленное молчание; даже существо на другой стороне линии связи, Пчелиный Рой – Три Саргасс теперь было проще думать о нем, как о Пчелином Рое, а не Двадцать Цикаде – почувствовало что-то и замолчало. – Нет подтверждения, – сказала наконец Два Пена. – Двадцать Четвертый идет на полной скорости. Она не хочет нас слышать, яотлек. Три Саргасс задумалась. «Она не хочет слушать ни нас, ни инородцев, ничего – у нее своя программа, и она действует по своему плану». А после этого яркая, ясная и ужасающая мысль: «Это будет самое короткое перемирие в истории империи». Она увидела, как с лица Девять Гибискус слетела маска непроницаемости – решение было принято, глубинное, то, что делало ее похожей на дикого варвара. Все ее черты исказились одновременно уверенностью и горем, и Три Саргасс, которая считала себя хорошим переговорщиком, не могла даже вообразить, что такого скажет Девять Гибискус, что повлияет на каждого. * * * Было бы проще, если бы Девять Гибискус думала об искаженном помехами голосе по другую сторону канала связи на Пелоа-2 как о призраке. Или – не менее терзающая сердце, столь же нелепая мысль – как о некоем другом человеке, которого она никогда не знала, которого зовут так же, как ее дорогого друга, адъютанта, прослужившего с ней бок о бок более двух индиктов. Простое совпадение, ни больше ни меньше. Так было бы проще, так у нее появлялась возможность попросить его – это существо, «их», попросить это незнамо что на Пелоа-2, попросить не срывающимся от слез голосом: – Пчелиный Рой, мне нужна от тебя одна услуга, от тебя и всех остальных таких, какие вы есть. Это просьба об услуге и знак нашей доброй веры в перемирие, которого ты помог достичь. Ты меня слышишь? Не стоило называть его старинным прозвищем. Это имя было одновременно и чересчур личным, и слишком подходящим в данных обстоятельствах. – Мы тебя слышим, – ответил он, и, если не считать помех и использования местоимения во множественном числе, говорил он точно так, как и всегда. С небрежной легкостью, солдат, целиком и полностью владеющий всеми своими ресурсами и готовый подчинить их ее команде. Девять Гибискус распрямила плечи. Собралась с духом, положила руки на плоский картографический стол, установленный в ее корабле. – Я дам тебе координаты и курс подхода Шестнадцать Мунрайз и «Параболической компрессии» к обитаемой планете, которую она собирается уничтожить, – сказала она. – Точные координаты. – Тогда мы ее встретим, – сказало то, что оставалось от Двадцать Цикады. – Мы будем готовы, когда она появится. Мы доберемся до нее. Мы растянемся. Мы накинем на нее сеть и вскроем ее, предадим ее войду… Звук, который заполнил собой мостик, напоминал почти мелодию – нисходящий звук, вздох. На мостике воцарилось мрачное молчание ее охваченных ужасом подчиненных. Девять Гибискус уже совершила подобное однажды, не очень давно, но та солдат пожелала умереть от рук своего капитана Флота, а не раствориться в кислоте инородцев. Теперешний приказ был совсем иного рода. Яотлеку пришлось отбросить все колебания и действовать уверенно, теряя своих людей или как минимум то безусловное доверие, которое они всегда питали к ней. Она собиралась позволить своему адъютанту и инородцам, которые погубили его, уже уничтожили целую планету и множество тейкскалаанских кораблей, уничтожить еще один. Уничтожить капитана Флота, ее флагман и все жизни на «Параболической компрессии». Стоили ли они жизней инородцев на той, другой планете? Стоили ли они сохранения этого неопределенного перемирия? Могла ли она, делая вид, что флагманский корабль важнее окончания войны, предать бесчестию жертву, которую принес Двадцать Цикада? Нет, не могла. Она каким-то образом должна была предотвратить сброс этих бомб на планету. Но если даже приказа императора было для Шестнадцать Мунрайз недостаточно… что ж, тогда она позволит инородцам выполнить эту работу за нее. Если только… – Адъютант, – резко, приказным тоном проговорила она, взывая к тому, что осталось от Двадцать Цикады, прося его вернуться в себя, вернуться к тому, как они всегда были вместе – в логистике и командовании. – Я дам тебе эти координаты и позволю инородцам нанести удар по «Параболической компрессии» только в том случае, если ты считаешь, что есть возможность уничтожить не весь корабль, а только его мостик и больше ничего. На корабле три тысячи тейкскалаанцев. Это наши люди. Не допусти, чтобы они погибли из-за предательства Шестнадцать Мунрайз. Шипящее молчание: открытый канал, а потом тихо, как явление призрака, Двадцать Цикада ответил: – Я бы никогда, Мальва. Ты это знаешь – и значит, знаем мы. Она дала ему координаты. * * * – Дзмаре, ты в самом деле считаешь, что империя, после того, во что они сейчас вляпались, пожелает, чтобы одним из переговорщиков стала ты? – спросил Дарц Тарац. Он подошел к Махит и встал слишком близко от нее, что ей не понравилось. Он стоял и бормотал ей на станционном, пока на их глазах яотлек тейкскалаанского Флота призывала к нанесению точечного удара по своим собственным подчиненным. Махит никогда и представить себе не могла ничего подобного. Тот Тейкскалаан, который знала она, знал Искандр, Тейкскалаан, в который верил Тарац, вечно голодная пасть империи, элегантно держащая за горло все нетейкскалаанские системы вплоть до того момента, пока зубы не сжимаются, размалывая позвонки, уничтожая культуру, – тот Тейкскалаан никогда бы не пожертвовал частью себя, чтобы сохранить только-только наметившийся мир. Еще она подумала о капитане Флота Шестнадцать Мунрайз, вспышка цвета электрум в темноте выделенной ей каюты. Зачем она приходила: на переговоры или чтобы предостеречь? Махит так и не могла решить зачем, а теперь уже никогда не узнает, да это и не имело значения – трехколечные корабли уничтожат все переговоры и предостережения, которые, возможно, были у Шестнадцать Мунрайз, уничтожат как явление. Во имя сохранения себя и своей планеты. <Себя, своей планеты и остатка «Параболической компрессии», – пробормотал Искандр. – Маленький аргумент в пользу того, что этот альянс хорошая идея… что они все-таки могут понимать, что люди умирают безвозвратно и не воссоздаются заново>. «Ну почему же, некоторые вполне даже воссоздаются, но с громадными трудностями и неописуемыми сложностями», – подумала Махит и почувствовала, как рассмеялся ее имаго, как электрическая дрожь прошла по всему ее телу. Дарц Тарац прищелкнул языком, не открывая рта. – Понятно, – сказал он, хотя Махит не открывала рта. – Либо веришь, либо тебе все равно, правда оно или нет. Она повернулась к нему. Она хотела – они оба с Искандром хотели, одержимые маленьким злобным желанием, – говорить с ним только на том языке, который тот ненавидел, а она любила, на языке его врагов, источать поэзию своими губами. Но это не был ее родной язык и никогда таковым не станет. У Махит не было ни малейших сомнений на этот счет. Поэтому она ответила на станционном: – Они допустили меня к переговорам первичного контакта, Тарац, вместе с ними. Так почему не сделать станциосельника частью дипломатического протокола, особенно с учетом того, что они прекрасно знают, как сильно мы опередили их в коллективной памяти. – Они никогда не должны были узнать о технологии имаго, – сказал Тарац. Махит вздохнула. Еще раз. Медленно.