Такой порядок заведен не только в современных галереях, но и в головах. Для нас мировая история – это история отдельных цивилизаций, которые развивались независимо друг от друга. А теперь представьте другой музей, в котором экспонаты расставлены исключительно по хронологическому принципу. Тут в одной экспозиции мирно уживаются, к примеру, римские серебряные динарии, бронзовые деньги китайской династии Хань и «дырявые» монеты индийской империи Маурьев. И вы тут же замечаете, что, несмотря на огромные расстояния между очагами трех основных цивилизаций, все три примерно в одно и то же время претерпели удивительно похожие изменения: стали империями и завели денежную систему. Пройдя на несколько столетий вперед, вы находите в зале раннего Средневековья предметы культа и фрагменты архитектурных сооружений христиан, мусульман и буддистов. Они ярко иллюстрируют факт, что в рамках одного исторического периода все основные мировые религии распространялись по торговым путям, соединявшим Китай, Индию и Средиземноморье. Такая выставка передавала бы ход истории намного точнее, ведь Европа и Азия всегда были взаимосвязаны. *** Многие думают, что глобализация – это исключительно современный феномен: технический прогресс и появление воздушного транспорта положили начало новой эре, в которой общества, жившие изолированно друг от друга, получили наконец возможность общения. Но если это так, почему в одно и то же время (приблизительно 2,5 тысячи лет назад) Конфуций, Сократ и Будда, живя на огромном расстоянии друг от друга и разговаривая на совершенно непохожих языках, задавались одинаковыми философскими вопросами? Дело в том, что круговорот идей, инноваций и технологий продолжается в мире уже очень давно. И социальные катализаторы, действовавшие на Конфуция, Сократа и Будду, были весьма сходны. Чтобы понять, отчего разгорелись философские дебаты и почему мыслителей занимали такие похожие проблемы, необходимо проникнуться живой, многоцветной культурой, к которой они принадлежали и в рамках которой развивались их идеи. Европейцы девятнадцатого столетия были не первыми, кто считал, что вырвался из-под гнета прошлого и вступил в совершенно новую эпоху. История человечества знает немало подобных прорывов. Один из наиболее значительных произошел в Евразии в середине первого тысячелетия до нашей эры. В тот переломный период началось падение родового строя эпохи бронзового века – строя, который в течение двух тысяч лет господствовал в Евразии, не позволяя передавать богатство и власть иначе чем по наследству. На руинах распавшихся государств зарождались новые формы правления – от радикальной демократии в Греции до централизованных бюрократий в Китае. Эти новые политические эксперименты способствовали социальной мобильности. Кроме того, на фоне вызванных ими колоссальных общественных преобразований рухнули религиозные институты, составлявшие неотъемлемую часть прежних аристократических культур. Как следствие, новые религиозные и философские течения стали появляться по всей Евразии точно грибы после дождя. В классической Греции наступил век Сократа, Платона и Аристотеля, а также пифагорейцев и орфиков. В Индии в те же годы возник джайнизм и, самое главное, явился Будда. А в Китае это была эпоха Конфуция, Мэн-цзы и других философских и религиозных течений, которых мы коснемся в нашей книге. Все эти мыслители жили примерно в одно время. И все задавались вопросами, возникающими, когда рушится общественный порядок: как управлять государством? Как построить мир, в котором у каждого есть возможность преуспеть? Чему посвятить свою жизнь? И все бились над проблемами, мало чем отличающимися от наших нынешних. Осевое время закончилось, когда в последние столетия до нашей эры в Евразии образовалось несколько мощных империй. В противовес им в первых веках нашей эры по материку распространился ряд «религий спасения»: христианство, манихейство, махаяна, даосизм, позднее – ислам. А спустя несколько столетий во многих областях Евразии, и особенно в Европе, период философских и религиозных исканий завершился падением империй и возвращением к аристократическому правлению. Невзирая на географическую удаленность, последствия Осевого времени в разных странах оказались удивительно схожими. Нет никаких подтверждений, что Конфуций, Будда и греческие философы знали хотя бы о существовании друг друга, не говоря уже об идеях. Тем не менее примерно к 500 году до н. э. основные философские течения разрозненных частей Евразии объединяла вера в то, что мир должен измениться. В бронзовом веке большинство людей не видело возможности изменить ход своей жизни, но теперь, с усилением социальной мобильности, у них зародилась мысль, что блага, которыми пользуются немногие, могут и должны стать доступны всем, а не только горстке избранных. С другой стороны, люди сознавали, что живут в эпоху глубокого кризиса. Этот исторический период отмечен непрекращающимися войнами, особенно в Греции, Северной Индии и на Великой Китайской равнине – как раз там, где позже возникли главные философские и религиозные течения. В этих областях преобладало ощущение, что человечество сбилось с пути, отказавшись от правил поведения, которые позволяли мирно сосуществовать. Греческий поэт Гесиод, уловив дух эпохи, сетовал, что живет в эпоху разрушенных отношений: отцы не находят общего языка со своими отпрысками, дети не заботятся о пожилых родителях, братья враждуют, а народ воздает почет «наглецу и злодею». В разгар этого социокультурного кризиса начали зарождаться новые религиозные и философские течения. Одни призывали к уходу от общества и созданию альтернативных поселений на основе полного отрицания насилия. Другие упирали на бренность грешного земного мира, уверяя, что за его пределами есть некая высшая реальность. Течения, распространявшиеся по Великой Китайской равнине, тоже содержали идею альтернативных миров. Однако в данном случае решение виделось не в уходе от общества или в уповании на трансцендентные сферы, а в преобразовании будничного уклада жизни. Для такого внимания к повседневности были свои исторические предпосылки. На смену аристократическим обществам бронзового века на территории Великой Китайской равнины пришли государства под управлением интеллектуалов, не принадлежавших к знати и получавших высокие посты за заслуги, а не по праву рождения. Все больше и больше людей стремилось получить образование в надежде пробиться в эти бюрократические структуры и поднять свой статус. Выучившись, они начинали понимать, насколько плачевно обстоят дела в их мире, и задумывались над тем, как жить по-другому. Большинство последователей новых религиозных и философских течений Китая составляли как раз представители этого растущего образованного класса. Возьмем, к примеру, Конфуция. Этот великий философ жил во времена заката Чжоу – последней великой династии бронзового века. Чжоу, могущественный аристократический род, главенствовал над остальными знатными кланами, поскольку обладал «небесным мандатом». В Древнем Китае Небо считали божеством, которое доверяет самому добродетельному дому управлять страной до тех пор, пока род остается добродетельным. До девятнадцатого столетия очень похожая ситуация была и в странах Европы, где знатнейшие дворянские семьи властвовали по праву «Божьих помазанников». Конфуций был свидетелем того, как правящие дома лишались власти. Упадок переживал не только род Чжоу, но и остальные кланы. Заявить права на новый мандат было некому. В образовавшемся политическом вакууме на политическую сцену выдвинулись фигуры типа Конфуция. Сам Конфуций занимал ряд невысоких официальных должностей, а потом сосредоточился на обучении следующего поколения тех, кто тоже стремился сделать чиновную карьеру. Сегодня конфуцианство у многих ассоциируется с жесткой сословной иерархией, строгим распределением гендерных ролей и консервативным упором на правильном поведении – впечатление, отчасти сложившееся под влиянием позднейших толкований. В главной книге конфуцианства – «Лунь юй» – Конфуций вовсе не выглядит ни апологетом контроля за людьми, ни разработчиком какой-либо последовательной идеологии. Напротив, мы видим философа, который пытается создавать миры, где люди процветали бы. Причем создавать «здесь и сейчас», просто меняя способ взаимодействия с окружающими. Конфуций считал, что на заре династии Чжоу, примерно за пятьсот лет до его рождения, царила великая эпоха процветания. Ему представлялось, что люди, правившие в ту пору, совершенствовали себя и стали настолько добродетельными, что сумели сделать мир вокруг себя лучше. Он хотел пойти по их стопам: создать мир, в котором его ученики могли бы преуспевать, а кто-нибудь из них, возможно, построил бы более крупную социальную структуру, позволяющую благоденствовать большему количеству людей. Другие философы, которых мы встретим в этой книге, тоже вышли из горнила перемен. Все они, подобно Конфуцию, находились в оппозиции к современному им обществу и активно искали в жизни новые, интересные пути. Все твердо верили, что каждый человек обладает равными возможностями для роста. Школа, пройденная нашими мыслителями, сделала их в высшей степени прагматиками и реалистами. Поэтому, размышляя о проблемах общества, они не склонны к абстракциям. Они задаются конкретными вопросами: «Как наш мир стал таким и что мы можем сделать, чтобы его изменить?» И, отвечая на них, приходят к обнадеживающим выводам: каждый из нас может стать успешным и в то же время нравственным человеком. 3 Об отношениях: Конфуций и ритуалы «как будто» Как вы отнесетесь к утверждению, что игра в прятки с четырехлетним ребенком может кардинально изменить все ваши отношения с людьми и миром? Понятно, что с недоверием. Но на самом деле, когда вы играете в эту игру – когда прячетесь в шкафу и выставляете в дверь ногу, чтобы малыш легче вас нашел, когда он заливается радостным смехом, обнаружив вас, и когда вы охотно повторяете все снова и снова, – вы не просто дурачитесь. Исполняя необычные для себя роли, вы с ребенком совершаете ритуал, создающий новую реальность. Звучит парадоксально, ведь в нашем представлении ритуал – это жесткий свод правил и требований, напрочь лишенный гибкости и импровизации. Но одно из направлений классической мысли, у истоков которого стоит Конфуций, предлагает совершенно иное видение ритуала и его возможностей. Конфуций, живший с 551 по 479 год до н. э., был первым великим философом Китая. Секрет его колоссального и долгосрочного влияния не в глобальности идей, а в их обманчивой простоте, в том, как они переворачивают с ног на голову все наши представления о самопознании и жизни в обществе. Возьмем, к примеру, фразу из десятой главы «Лунь юя» – сборника бесед и суждений, составленного после смерти Конфуция его учениками: «Если циновка была постлана неправильно, он не садился». Или такую: «Во время еды он не вступал в беседу»[1]. Не совсем то, чего вы ожидали? Простовато для одного из важнейших текстов в истории человечества? Приведенные строки не являются чем-то исключительным. Подробным описаниям поступков и высказываний Конфуция в «Лунь юе» отводится видное место. Мы узнаём, насколько высоко Конфуций поднимает локти. Видим, как он разговаривает с разными людьми, входя в дом. В мельчайших деталях прослеживаем, как он ведет себя за ужином. Казалось бы, какая уж тут философия? Кому-то захочется перелистнуть пару страниц, чтобы поскорее добраться до места, где Конфуций говорит что-нибудь действительно важное. Однако для того чтобы понять, почему «Лунь юй» причисляют к величайшим философским трудам, необходимо познакомиться с тем, как Конфуций держался за столом. Нужно знать, как проходили его будни. Эти повседневные детали важны, потому что, как мы вскоре убедимся, именно с их помощью мы можем измениться и стать лучше. Прямо скажем, не самая распространенная позиция в философии. Практически в любом трактате или курсе лекций автор без лишних предисловий переходит к таким глобальным вопросам, как: обладаем ли мы свободой воли? В чем смысл жизни? Объективен ли опыт? Что есть мораль? У Конфуция был противоположный подход. Вместо того чтобы начинать с глубоких философских проблем, он глубокомысленно задавал один, но фундаментальнейший вопрос: Как проходит ваша повседневная жизнь? Для Конфуция все начиналось с этого вопроса – о самом малом и непритязательном. Ответить на который, в отличие от неподъемных вселенских вопросов, способен любой из нас. Разобщенный мир Мы думаем, что люди традиционных культур верили в некий гармонический космос, который диктовал, как им жить, и раз и навсегда определял их социальные роли. По крайней мере, именно такое мнение о Китае сложилось у многих на Западе. Однако на самом деле китайские философы в большинстве своем смотрели на мир совершенно иначе – как на бесконечный ряд разобщенных, беспорядочных столкновений. В основе этого мировоззрения лежит идея, что все грани человеческой жизни, включая бесконечные взаимодействия между людьми, управляются эмоциями. Вот что сказано в недавно обнаруженном тексте «Природа исходит из судьбы», датируемом четвертым веком до н. э.: Энергия радости и гнева, энергия горя и печали – в этом и есть природа. Она проявляется через взаимодействие с другими вещами и людьми. Все живое в мире имеет свою природу, иначе говоря, предрасположенность реагировать на внешние раздражители определенным образом. Подобно тому, как цветам свойственно поворачиваться за солнцем, а птицам и бабочкам – искать цветы, природа человека тоже определяет его склонности. Мы склонны эмоционально реагировать на других людей. Мы даже не замечаем, с каким постоянством из нас выманивают эмоции. Наши чувства колеблются в зависимости от того, с чем мы сталкиваемся. При встрече с приятным мы получаем удовольствие; страшное нас пугает. Нездоровые отношения повергают в уныние, спор с коллегой злит, соперничество с другом возбуждает зависть. Мы отмечаем, что испытываем одни эмоции чаще других, и тогда наша реакция входит в привычку. В этом и состоит жизнь: каждую секунду люди сталкиваются друг с другом, реагируют бесконечным количеством способов и мечутся между полюсами эмоций. Никому не уйти от этого, ни ребенку в песочнице, ни лидеру великой нации. Каждое событие обусловлено эмоциональными переживаниями. Получается, наша жизнь сродни броуновскому движению, когда люди постоянно натыкаются друг на друга и выдают пассивные реакции, а живем мы в разобщенном мире, где нас бросает от одного события к другому безо всякого смысла. Впрочем, не все так безнадежно: в ходе этих бесконечных столкновений мы можем облагораживать свою реакцию и создавать очаги порядка. Авторы текста «Природа исходит из судьбы» призывают переходить из состояния, в котором наша эмоциональная реакция произвольна и бессистемна («цин»), к состоянию, когда мы способны реагировать культурно («и»): Только тот, кто работает над собой, сумеет хорошо ответить… В начале [жизни] человек отвечает, как велят его чувства, в конце – как велят приличия. Быть культурным не означает подавлять или контролировать эмоции, ведь способность испытывать их делает нас людьми. Это значит облагораживать чувства, привыкая реагировать на окружающих любезнее. Со временем такие привычки становятся частью нас. И вместо того чтобы выплескивать на собеседника непосредственную эмоциональную реакцию, мы общаемся с ним так, как привыкли. Научиться этому помогает ритуал. Обычаи и ритуалы У большинства из нас есть свои «ритуалы». Чашка ли это кофе по утрам, семейный ли ужин, романтические свидания по пятницам или катание малышей на закорках перед сном, мы считаем такие моменты важными, потому что они придают нашей жизни цельность и смысл и сближают с любимыми людьми. Конфуций, пожалуй, согласился бы отнести их к потенциальным ритуалам. Однако ученикам он подробно объяснял, что следует считать ритуалами в полном смысле этого слова и почему они важны. Возьмем простую ситуацию, которая повторяется у нас десятки раз в день: – Привет! Как дела? – Хорошо! А у тебя? Мимолетный контакт, после которого каждый идет своей дорогой. Или, допустим, коллега представляет вам новичка: – Приятно познакомиться.