Было бы грубой ошибкой считать, что эта естественная непосредственность опирается на банальный принцип: «Что у тебя лежит под рукой, то и делай в полную силу». Когда Янь-тоу завопил, он орал не для того, чтобы быть естественным, не потому, что сначала решил издать вопль, а затем выполнил своё намерение со всей присущей ему энергией. Такая умышленная естественность и нарочитая непосредственность содержат явное противоречие. Они должны затмить, но не открыть «изначальный ум». Стараться быть естественным — само по себе притворство. Но стараться не стараться быть естественным — такое же притворство. Как говорится в двустишии «Дзэнрина»: Его не достигнуть путём размышлений, Его не обрести отказом от мысли. Но это абсурдно сложное и мучительно безвыходное положение возникает из простой ошибки в использовании ума. Стоит это осознать, как исчезнут и парадоксальность, и безвыходность. Ведь происхождение ошибки — это стремление расщепить ум и обратить его против себя самого. Чтобы лучше понять это, мы подробнее рассмотрим «кибернетику» ума, основную схему механизма его самоконтроля. Способность ума смотреть на жизнь как бы со стороны, размышлять над ней, осознавать своё собственное существование и критически относиться к происходящим в нём процессам — это, несомненно, самая значительная особенность человеческого гения. Ум обладает чем-то вроде устройства «обратной связи». Этот термин употребляется в системах связи для обозначения основного принципа «автоматичности», т. е. способности машин управлять собой. Обратная связь позволяет машине получить сведения о результатах своей работы с тем, чтобы внести в неё коррективы. Одним из обычных устройств такого типа является электрический термостат, регулирующий домашнее отопление. Установив желаемую верхнюю и нижнюю границы температур, мы присоединяем термометр к печи таким образом, чтобы он включал печь, когда температура опускается до нижней границы, и выключал её, когда она поднимается до верхней. С помощью такого устройства температура в доме поддерживается на желаемом уровне. Термостат является для печи своего рода органом чувств — предельно упрощённым аналогом человеческого самосознания.[67] Правильная настройка системы обратной связи всегда представляет собой сложную механическую задачу. Исходный механизм, в нашем случае печь, регулируется системой обратной связи, но и эта система, в свою очередь, нуждается в регулировке. Следовательно, для того чтобы полностью автоматизировать механическую систему, требуется целый ряд систем обратной связи, где одна система контролируется другой, та, в свою очередь — третьей и т. д. Однако такую цепь нельзя увеличивать до бесконечности, ибо, если выйти за некий предел, механизм «надорвётся» вследствие собственной сложности. Например, прохождение информации по цепочке управляющих систем может занять столько времени, что к исходному механизму информация дойдёт с большим опозданием. Точно так же происходит, когда человек тщательно и во всех подробностях обдумывает предстоящее дело, он не успевает вовремя принять решение, необходимое для его исполнения. Иными словами, нельзя без конца контролировать свою способность к самоконтролю. В конце пути — а он не может тянуться слишком далеко — должен находиться центр информации, который является окончательной инстанцией. Неспособность довериться этой инстанции лишает человека возможности действовать, и вся система оказывается парализованной. Но система может разрушиться и по другой причине. Любая система обратной связи должна иметь некоторый интервал «запаздывания» или ошибки. Если попытаться сделать термостат абсолютно точным, т. е. сблизить верхнюю и нижнюю границы так, чтобы температура постоянно была 70 градусов, — вся система развалится. Ведь как только сравняются верхняя и нижняя границы, совпадут и сигналы включения и выключения! Если 70 градусов есть одновременно и верхний, и нижний предел, то команда «вкл.» представляет собой команду «выкл.»; «да» подразумевает «нет», а «нет» подразумевает «да». Механизм в таких условиях начнёт «дёргаться»: он будет включаться и выключаться, включаться и выключаться до тех пор, пока не расшатает себя окончательно и не распадётся на куски. Такая система слишком чувствительна, и она проявляет признаки, поразительно напоминающие человеческую тревогу. Ведь когда человек настолько самосознателен, настолько управляет собой, что никак не может «отпустить себя», он постоянно мечется или колеблется между противоположными побуждениями. Это и есть то, что Дзэн называет бесконечным вращением в колесе рождения-и-смерти, так как самсара буддизма является прототипом любого порочного круга.[68] Жизнь человека состоит, в первую очередь и в основном, из действий — он живёт в конкретном мире «таковости». Но мы обладаем способностью контролировать свои действия и сравнивать действительный мир с нашими воспоминаниями или «мыслями». Воспоминания складываются из более или менее абстрактных представлений — слов, знаков, простейших форм и других символов, которые можно с лёгкостью и последовательно просмотреть. Из таких воспоминаний, мыслей и символов ум конструирует идею о самом себе. Этим он становится аналогичен термостату, т. е. центру, из которого механизм получает информацию о своих прошлых действиях и возможность скорректировать себя. Для того, чтобы действовать, ум-тело должен, разумеется, доверять этой информации, ибо попытки вспомнить, всё ли мы в точности вспомнили, могут довести до паралича. Но для того, чтобы не прекращалось поступление информации в память, ум-тело должен уметь действовать «на свой страх и риск». Он не должен сильно цепляться за накопленный им же материал. Между центром информации и центром действия должна поддерживаться некоторая дистанция, или «запаздывание». Это совсем не означает, что до получения информации центр действия должен оставаться в нерешительности. Это означает только то, что ему не следует отождествлять себя с центром информации. Как мы видели, в тех случаях, когда печь слишком близко связана с термостатом, он не может включиться без того, чтобы тут же не выключиться, и наоборот. То же самое происходит с человеческим существом, с его умом, когда потребность в уверенности и безопасности толкает его к отождествлению ума с его собственным образом себя. Такой ум не может себя «отпустить». Он чувствует, что не должен делать то, что делает, а должен делать то, чего не делает. Он чувствует, что не должен быть тем, чем является, а должен быть тем, чем не является. И усилие, прилагаемое к тому, чтобы всегда оставаться «хорошим» или «счастливым», подобно попытке установить термостат на 70 градусах, сделав его нижнюю границу равной верхней. Таким образом, отождествление ума с его собственным представлением о себе действует парализующе, потому что представление само по себе неизменно, оно создано раз и навсегда. Ведь оно является неизменным представлением о «я», которое всё время меняется! Ясно, что цепляться за него — означает находиться в постоянной борьбе и противоречии с самим собой. Отсюда слова Юнь-мэна: «Идёшь — просто иди. Сидишь — просто сиди. Прежде всего, не суетись». Иными словами, сознание не может действовать, если не откажется от безнадёжной попытки бесконечно себя контролировать. Оно должно себя «отпускать», а это значит, во-первых, доверять своей собственной памяти и размышлениям, а во-вторых — действовать спонтанно, бросаясь в неизвестность на собственный страх и риск. Вот почему Дзэн часто как бы становится на сторону действия вместо размышления; вот почему он описывает себя как «не-ум» (у-синь) или «не-мысль» (у-нянь), а учителя демонстрируют свой Дзэн, мгновенно и не задумываясь отвечая на вопросы. Когда Юнь-Мэня спросили, что является величайшей тайной буддизма, он ответил: «Клёцка!» Японский наставник Дзэн Такуан писал по этому поводу: Когда монах спрашивает: «Что такое Будда?» — учитель может показать кулак; когда он спрашивает «Какова основная идея буддизма?» — он может, не дожидаясь конца вопроса, воскликнуть: «Цветущая ветка сливы» или «Кипарис во дворе». Суть в том, чтобы ум ни на чём не «застревал», и реагировал бы мгновенно, не раздумывая над тем, удачен ли ответ (80, с.80). Это и означает предоставить уму действовать на свой собственный страх и риск. Но размышление тоже представляет собой действие, и Юнь-Мэнь мог равным образом сказать: «Действуешь — просто действуй. Думаешь — просто думай. Главное — не суетиться попусту». Иными словами, если ты хочешь думать — думай, но не думай над своими мыслями. Впрочем, Дзэн согласится и с тем, что размышление над размышлением тоже является действием — при условии, что, размышляя о нём, мы заняты именно этим, а не втягиваемся в бесконечную цепь попыток, каждый раз стараясь отделиться или возвыситься по отношению к уровню, на котором действуем. Таким образом, Дзэн представляет собой избавление от дуализма мысли и действия, ибо он мыслит с такой же непринуждённостью, конкретностью и самоотдачей, как и действует. Принцип у-синь не исключает мышление и не означает антиинтеллектуализма. У-синь — это действие, происходящее на любом уровне, физическом или психическом, — но без попытки в то же самое время наблюдать или контролировать его со стороны. Попытка действовать и одновременно размышлять о действии как раз и есть отождествление ума с его представлением о себе. Она порождает такое же противоречие, что и предложение, содержащее заявление о себе самом, например, «Это утверждение — ложь». Всё вышесказанное верно также и для взаимоотношений между чувством и действием. Ибо чувство блокирует действие или себя само как разновидность действия, как только втягивается в цепь бесконечного наблюдения за собой и анализа собственных ощущений. Это происходит, если в разгар наслаждения я спрашиваю себя, в полную ли меру я наслаждаюсь. Не довольствуясь просто вкусом пищи, я хочу насладиться ещё и вкусом собственного языка. Не довольствуясь тем, что счастлив, я хочу ещё почувствовать, что чувствую себя счастливым, — как будто боюсь, как бы чего не упустить. Полагаемся ли мы на свою память, или доверяем уму действовать на свой страх и риск, — результат один: в конечном счёте человек действует и мыслит, живёт и умирает благодаря источнику, лежащему за пределами «нашего» знания и управления. Но этот источник — мы сами, и стоит это осознать, как он перестаёт противостоять нам и довлеть над нами как некая враждебная сила. Ведь никакая предусмотрительность и предосторожность, никакой самоанализ и интроспекция не могут изменить того факта, что ум: Подобно глазу, видит всё, но не может увидеть себя. В конце концов единственной альтернативой к паралитическому дёрганью оказывается прыжок в действие — по принципу «будь что будет». С точки зрения обычных условностей, такой поступок может быть и правильным, и неправильным. Но на этом уровне наши решения должны сопровождаться убеждением, что всё, что мы делаем, всё, что с нами «происходит», в конечном счёте правильно. Иначе говоря, мы должны вступить в действие без оглядки, без «задней мысли» сожаления, сомнения, колебания или самоосуждения. Когда Юнь-мэня спросили «Что такое Дао?»— он ответил очень просто: «Продолжай идти!» (цзю). Принцип «действия без задней мысли», без раздвоения, нельзя, однако, воспринимать всего лишь как правило или предписание для подражания. Мы не сможем осуществить действие такого рода, пока ясно не осознаем, что иначе действовать просто невозможно. Выражаясь словами Хуан-бо: Люди боятся забыть о своём собственном уме из боязни провалиться в пустоту, потерять опору, за которую можно ухватиться. Они не знают, что пустота на самом деле — не пустота, а истинное царство Дхармы… Её нельзя открыть или отыскать, постичь с помощью мудрости или знания, выразить в словах, коснуться физически (т. е. как объекта) или обрести в качестве заслуженной награды. [19, с.29] И только когда поймёшь невозможность «ухватить ум с помощью ума», возникает ‘недействие’ (у-вэй); это и значит «сидеть себе спокойно, ничего не делая», в то время как «весна приходит и трава растёт сами собой». При этом уму не нужно стараться отпустить себя или стараться не стараться. Это может привести только к новым искусственным осложнениям. Но в качестве приёма психологической тактики можно посоветовать не стараться избегать и этих осложнений. По учению японского наставника Дзэн, Банкея, (1622–1693) — ум, который не может схватить себя, называется ‘Нерождённым’ (фусе), — это ум, который не возникает и не проявляется в царстве символического знания. Один мирянин сказал: «Я очень ценю ваши указания о Нерождённом, но в силу привычки у меня продолжают возникать вторичные мысли (нянь), и так меня пугают, что трудно оставаться в совершенной гармонии с Нерождённым. Что мне делать, чтобы полностью довериться ему?» Банкей сказал: «Если ты попытаешься подавить возникающую заднюю мысль, то твой ум окажется расколотым на тот, что подавляет, и тот, что подавляется, и в нём уже не будет спокойствия. Так что лучше тебе просто поверить, что, в сущности, никаких вторичных мыслей (возможности контроля с помощью вторичных мыслей) нет. В силу кармического влечения они то возникают, то исчезают благодаря тому, что мы видим и слышим, но сами лишены сущности. Устранение появляющихся мыслей подобно смыванию крови кровью. Умываясь кровью, мы остаёмся нечистыми даже тогда, когда первоначальная кровь смыта. И чем больше моемся, тем грязнее становимся. Всё это от незнания нерождённой, вечной и незамутнённой природы ума. Пока мы принимаем вторичную мысль за действующую реальность, мы продолжаем вращаться в круговороте рождения-и-смерти. Следует осознать, что такая мысль всего лишь временная умственная конструкция, и не нужно пытаться её удержать или устранить. Оставь её в покое — пусть себе возникает и исчезает. Она подобна изображению в зеркале. Само зеркало чисто и отражает всё, что перед ним появляется, но ни одно изображение в нём не застревает. Сознание Будды (т. е. истинное нерождённое сознание) в десять тысяч раз чище, чем зеркало, и невыразимо чудесней. При свете его такие мысли исчезают без следа. Утверди свою веру в этом понимании, и сколько бы таких мыслей ни возникало, они не причинят тебе вреда».[69] Этой же точки зрения придерживался Хуан-бо, который писал: Когда считают, что существует нечто, отдельное от ума, и его нужно осознать или достичь, и для этого используют ум — это означает неспособность понять, что ум и цель его поисков — одно и то же. Ум нельзя использовать для поисков чего-то в самом сознании; даже через миллионы кальп никогда не наступит день, когда это можно будет сделать. [19, с.24] Не следует при этом забывать о социальном контексте Дзэн. Дзэн — это путь освобождения преимущественно для тех, кто овладел правилами социальной конвенции и принципами, с помощью которых группа обусловливает индивида. Дзэн является лекарством против дурных последствий такой обусловленности, против умственного паралича и тревоги, вызванных гипертрофированным самосознанием. Нельзя забывать, что Дзэн возник в обществе, управляемом в духе учения конфуцианства, с его акцентом на этикете и пунктуальном исполнении ритуала. Что касается Японии, то здесь Дзэн следует рассматривать в связи с жёсткой дисциплиной, необходимой для воспитания касты самураев, которые в годы беспрерывных войн подвергались особенно сильным эмоциональным нагрузкам. Будучи лекарством против таких социальных условий, Дзэн не пытается бороться против самих конвенций, наоборот, он принимает их как нечто само собой разумеющееся. Это отчётливо видно в таком проявлении Дзэн как тя-но-ю, или ‘чайная церемония’. Поэтому в другом социальном контексте Дзэн может оказаться весьма опасным средством. Это может случиться там, где конвенции ослабли, или, в обратном случае, там, где царит дух прямого бунта против конвенций и готовность злоупотреблять Дзэн в разрушительных целях. Помня об этом, мы можем оценить свободу и естественность Дзэн, не теряя из виду перспективу. В процессе социального обусловливания общество для самоконтроля принуждает личность отождествлять свой ум с неподвижным представлением о себе. Это приводит к тому, что человек мыслит о себе самом, как о «я» — о том, что мы называем «эго». Вследствие этого умственный центр тяжести переносится от спонтанного или изначального ума к вымышленному образу «эго». Как только это произошло, сам центр нашей психики отождествляется с самоконтролирующим механизмом. В таком состоянии становится уже почти невозможным понять, как это «я» могу сам «себя» отпустить, раз «я» — это и есть моё привычное усилие быть верным самому себе. Я оказываюсь совершенно неспособным произвести какое-либо умственное действие, которое не было бы преднамеренным, искусственным и нарочитым. Так что всё, что я ни делаю для того, чтобы забыть о себе, отпустить себя, — будет той же, хотя и замаскированной привычкой держать себя в руках. Я не могу быть сознательно бессознательным, намеренно — спонтанным. Стоит мне захотеть быть спонтанным, как усиливается моё намерение быть таковым. Я не могу от него освободиться, а это и есть то единственное, что стоит на пути к его осуществлению. Получается так, как будто кто-то дал мне лекарство и предупредил при этом, что оно не подействует, если, принимая его, я буду думать о белой обезьяне. Поскольку я стараюсь забыть о белой обезьяне, я остаюсь в ситуации «двойной мысли», где «делай» означает «не делай» — и наоборот. «Да» подразумевает «нет», а «вкл.» — «выкл.». Тут приходит Дзэн и спрашивает: «Если вы не можете удержаться от мысли о белой обезьяне, вы что, вспоминаете о ней специально?» Иными словами, имею ли я намерение иметь намерение; нарочно ли веду я себя нелепо? Тогда я вдруг понимаю, что само моё намерение — спонтанно; что моё контролирующее я — «эго» — представляет собой творение моего неконтролируемого или естественного я. В этот миг всем уловкам «эго» приходит конец: оно исчезает, попав в свои собственные сети. Я вижу, что не быть спонтанным просто невозможно. Ведь то действие, от которого я не могу удержаться, я выполняю спонтанно, а поскольку в то же самое время я пытаюсь его контролировать, постольку отношусь к нему как к выполненному по желанию. Как сказал бы мастер Дзэн, «теперь вам не остаётся ничего иного, как хорошенько посмеяться». В этот миг изменяется вся система ума, и я оказываюсь в каком-то новом мире, но почему-то ясно ощущаю, что был в нём всегда. Стоит мне осознать, что моё умышленное и целенаправленное действие происходит спонтанно, «само собой», так же, как дыхание, ощущение или восприятие на слух, я тут же разрываю замкнутый круг усилий быть естественным. Никакого противоречия больше нет: сама «попытка» и есть естественность. Исчезает чувство принуждённости, скованности и «задавленности». Выходит, что я был увлечён схваткой, в которой одна моя рука сражалась с другой, и совсем забыл, что обе руки принадлежат мне. Преграда спонтанному действию рухнула, когда обнаружилось, что усилия ни к чему. Как мы видим, открытие, что и произвольные, и непроизвольные действия ума происходят одинаково спонтанно, может быстро положить конец фиксированному дуализму между умом и миром, познающим и познаваемым. Новый мир, в который я попадаю, насквозь прозрачен благодаря своей свободе от запретов. Кажется, что я сам стал как бы пустым пространством, в котором всё и происходит. В этом и состоит смысл таких часто повторяемых утверждений как: «все существа с самого начала находятся в нирване», «всякий дуализм — ложная выдумка» «обычное сознание и есть Дао», так что нечего и стремиться к гармонии с ним. Говоря словами Чжэн-Дао-ке: Как безоблачное небо, Дао не имеет границ, И всё же оно здесь, над нами, глубокое и чистое. Стремясь найти его, ты его не увидишь. За него нельзя ухватиться, Но и потерять его невозможно. Не будучи способным достичь его, — ты его достигаешь. Когда ты молчишь — оно говорит. Когда ты говоришь — оно молчит. Высокие ворота широко открыты для раздачи подаяний, И на пути к ним нет толпы. Постигнув это в момент своего сатори, Хакуин воскликнул: «Как чудесно! Как чудесно! Нет ни рождения-и-смерти, от которых нужно бежать, ни высшего знания, к которому нужно стремиться!».[70] Или, как сказал Сян-ен: От одного удара я позабыл всё, что знал. Нет нужды в надуманной дисциплине. Ведь куда бы я ни шёл, я проявляю вечный Путь. Как парадоксально это ни звучит, но нет ничего искусственней, чем понятие искусственности. Как ни старайся, сопротивляться спонтанному Дао так же невозможно, как жить в каком-то ином времени, чем «сейчас», или в каком-то ином месте, чем «здесь». Когда один монах спросил Банкея, что он думает о самовоспитании как о средстве достижения сатори, наставник ответил: «Сатори противостоит заблуждению. Так как каждый человек представляет собой субстанцию Будды, — (в действительности) нет ни единой точки заблуждений. Чего же в таком случае можно достичь путём сатори?» [71] Человек, который понял, что невозможно отступить от Дао, становится беззаботным, подобно герою стихотворения Сюань-чэ, который: Не бежит ложных мыслей и не стремится к истинным, Ибо неведение и есть природа Будды.