— Что вы, господин ефрейтор, и в мыслях не было! — Вот то-то. Дорога запомнилась Дмитрию только собачьим холодом и частыми остановками. Дороги на юг были забиты другими воинскими эшелонами, потому эшелоны их полка, добравшись до Бологого, направились не на юг, а на запад, сделав таким образом изрядный крюк. Иногда патриотически настроенная общественность устраивала военным торжественные встречи. Служились молебны, произносились речи, затем господ офицеров приглашали на обед. Не забывали и про солдат: прямо на станциях в таких случаях стояли грубо сколоченные дощатые столы, уставленные жестяными кружками с чаем и булками. Но чаще поезда просто стояли, ожидая паровозов или просто своей очереди, поскольку значительная часть железнодорожных путей была одноколейными. Если была возможность, солдаты в таких случаях собирали хворост и палили костры, пытаясь согреться и приготовить пищу. Если удавалось похлебать горячего, люди веселели, начинали балагурить и петь песни. Случались, правда, и постные дни, и тогда офицеры, как могли, пытались подбодрить своих подчиненных. Особенно этим отличался начальник их эшелона подполковник Гарбуз. Высокий, худой, с болезненным выражением лица, он как мог старался помочь солдатам, но у него было не так много возможностей. Поскольку замерзать, стойко перенося тяготы и лишения воинской службы, было совершенно не в характере Будищева, он всячески пытался исправить ситуацию: ходил за хворостом, поддерживал огонь, первым вызывался расчищать пути. А однажды они вместе с неразлучным Шматовым притащили невесть откуда целый стог сена, для утепления вагона. Возможно, в другое время это послужило бы поводом для разбирательства, но, на их счастье, состав скоро тронулся, и начальство осталось в счастливом неведении по поводу этого происшествия. Единственным светлым пятном в этом тяжелом путешествии была остановка в Гатчине. Их разместили в теплых казармах лейб-кирасирского полка, хорошо накормили, но самое главное — сводили в баню. Отмывшись и до исступления нахлеставшись березовым веником, Дмитрий вновь почувствовал себя человеком. Выйдя из парилки, он кое-как натянул исподнее и в изнеможении опустился на лавку, прикрыв глаза. — Пивка бы, — невольно вырвалось у него. — Оно бы хорошо, — согласно прогудел кто-то совсем рядом, — да только нету! С трудом разомкнув веки, солдат увидел здоровенного кирасира, с сочувствием смотрящего на него. — Что, земляк, намаялся? — продолжал, благожелательно улыбаясь, здоровяк. — Ничего, я слышал, вам за ужином еще по чарке поднесут, тогда и разговеешься. — Есть маленько, — махнул головой Будищев и поскреб ногтями заросший за время пути подбородок. — Побриться надо? — понятливо спросил кирасир. — Пошли к цирюльнику, он твоему горю поможет. — Денег нет, — попытался отказаться Дмитрий, но гостеприимный хозяин и слушать его не стал, потащив к взводному брадобрею. Тот, впрочем, не стал возражать, а, быстро взбив пену, намазал солдату щеки и мгновенно отскоблил изрядно отросшую щетину. — У нас не забалуешь, положено бриться и шабаш, — усмехнулся цирюльник, глядя на рассматривающего себя в зеркало пехотинца. — Правда, усы тебе такие не по чину, чай не гусар, но жалко сбривать было. — В гусары таких рослых не берут, — покачал головой крепыш. — С его статями впору у нас служить али в преображенцах! — Спасибо, братцы, — поблагодарил он кирасиров, — не знаю чем и отблагодарить. — Ты — гость, — отмахнулся в ответ цирюльник. — Да еще на войну едешь. Велено вашего брата с почетом принимать. — Граф, вот ты где! — ворвался к ним взъерошенный Федька. — А я тебя обыскался. — Чего это он тебя Графом кличет? — насторожились кирасиры. — Или ты из благородных? — Да какое там, — отмахнулся Дмитрий, — прицепили погоняло, теперь никак отделаться не могу. — Поосторожнее с такими прозвищами тут, еще услышит кто не надо ненароком, так будет дело! — Слышал, Федор, что тебе умные люди говорят? — Ага, слыхал, а как тогда? — Тьфу ты пропасть, ты что, моего имени не знаешь или фамилии? Вот так и зови. — Хорошо, Митя. — Чего-ради искал-то? — Дык, смотрю, а тебя нет нигде! — Ладно, пошли. Спасибо вам, земляки. — Не за что. Всыпьте туркам и за нас, вот и будем квиты. — Так может, еще сами всыплете, война-то еще не началась, да ведь и не завтра кончится. — Какое там! Так и будем всю войну, то плац-парад, то развод, то еще какой караул, ети его за ногу. Тоска! Тут и войне рад будешь, от такой паскудной житухи. Но это было исключением из правила, и дальше опять пошли бесконечные версты пути, ночевки в холодных вагонах и прочие «прелести» зимнего путешествия. Чтобы хоть как-то скоротать время, солдаты рассказывали друг другу байки, смешные случаи из прошлой жизни. Впрочем, жизнь русских крестьян совершенно не изобиловала занимательными историями, и веселого в ней было мало. Тяжелый труд, высокие налоги, да еще и непомерные выкупные платежи за землю. Наконец запас историй истощился, а байки пошли на второй-третий круг. — Эх, барчуки, — посетовал как-то дядька Никифоров, — хоть бы вы чего рассказали интересного? У вас-то житье всяко повеселее нашего было! — Я, право, не слишком хороший рассказчик, — смутился Алексей Лиховцев, — да и студенческая жизнь не так уж и занимательна. Учеба, экзамены, уроки, чтобы прокормиться… — Тебя послушать, у студентов не жизнь, а каторга, — усмехнулся Дмитрий. — Нет, конечно, но… — Девушка-то у тебя была? — перебил его Будищев. — В смысле девушка? Невеста, что ли… да, то есть нет. — Как это? — Ну, мы не объявляли о нашей помолвке, но она мне твердо обещалась… — Понятно, значит — нет! — Эх, Граф, взял да и оконфузил человека, — покрутил головой Никифоров, — у тебя-то, видать, от девок отбою не было? — К нему невеста приходила, — ни к селу ни к городу встрял в разговор несносный Шматов, — я видал! — О как, и что, справная девица? — Ага, глазастая! — Эх, Федя-Федя, глаза-то в этом деле как раз не самое важное… — Да ладно вам, охальникам, все бы про баб да про непотребство какое, — строго заявил другой старослужащий солдат — дядька Супонев. — Господа студенты, как ни крути, люди грамотные, книжки читали разные. Может, растолковали бы нам, как она жизнь-то дальше будет? Полегче станет когда простому человеку, али как? — А вы у Будищева спросите, — нашелся в ответ Николай Штерн. — Так ему-то откуда знать? — А он из будущего, во всяком случае, исправник так решил, когда его на болотах нашел. — Ишь ты, из будущего, — озадаченно покрутил головой Супонев и повернулся к Дмитрию. — Ты чего молчишь, Граф, расскажи обчеству… — Спрашивай, — просто отозвался тот, метнув недовольный взгляд на Николашу. — Чего спрашивать-то? — Ну, что тебе интересно, то и спрашивай. — А какие там, в будущем, бабы? — с загоревшимися глазами спросил Федька. — Кто о чем, а вшивый о бане, — под всеобщий смех заметил Дмитрий. — Ну, слушай: бабы, то есть девки, то есть вообще женщины, станут худеть… — Зачем это? — озадачился Супонев. — …юбки они будут носить короткие, а волосы стричь. Да еще красить в разные цвета, от рыжего до синего. — Ишь ты, а короткие — это как, чтобы подол в грязь не попадал? — Еще короче, Федя. — Неужто до колена? — До колена — это самые длинные. А по большей части по середину бедра. — Это что же за непотребство такое! — сплюнул Супонев. — Вот это да, — прошептал потрясенный Шматов. — А кто же их таких замуж возьмет с синими волосами да с таким куцым подолом?! — Так если все такие, чего же не взять. Тем более что развестись будет не проблема. Пожил с одной, не понравилось — развелся. Пошел другую искать! — А с невинностью как же? — Да ее в будущем любой доктор сможет починить. Полдня делов, зашла баба — вышла девка! — Эх, нашли кого спросить, — сокрушенно покачал головой дядька Никифоров, — ить он, паразит, смеется над вами, а вы и уши развесили! Будищев еще долго описывал солдатам женщин из будущего и простоту их нравов, перемежая рассказы скабрезностями и вызывая тем самым гомерические приступы хохота. Даже приятели вольноперы завороженно слушали его фантастические россказни, смеясь вместе со всеми, и только более деликатный Алексей иногда морщился от излишнего натурализма. Николай же, казалось, был в полном восторге и только что не хлопал в ладоши, как в театре. Наконец, солдаты постепенно угомонились и стали устраиваться спать.