— Вы учились в гимназии? — Типа того. — Нет, вы не правы, — сосед неожиданно сбросил с себя боязливость и заговорил обычным голосом. — Мои ученики были прекрасные ребята, и я с ними чудесно ладил. И я бы до сих пор преподавал им, если бы не эти… преследователи… Сосед на минуту стал похож на нормального человека, с которым можно иметь дело, и Дмитрий решился. Во всяком случае, особого выбора все равно не было. Этот хоть говорит, остальные обитатели дурки вообще не ку-ку. — Вообще-то я искал проволочку. — Какую проволочку? — изумился бывший учитель. — Да любую, хоть бы даже и алюминиевую. Лучше, конечно, стальную, но… — Какую-какую, — изумлению бывшего учителя не было пределов, — вы всерьез рассчитывали найти здесь алюминиевую проволоку?[3] — Подошла бы и железная, медная, в общем любая… — Да откуда же ей здесь взяться? В конце концов, у нас тут больница, а не кузня. Да уж и там она вряд ли валялась бы на земле, металл-то денег стоит. Нет, вы решительно сумасшедший! — Сам псих! — Что, простите? — Ничего, отстань. — Вы обиделись? Ну, извините, но, право же, найти на земле вот так просто алюминиевую проволоку это совершенно дикая идея! Глаза бывшего преподавателя в гимназии начали сверкать, согнутая доселе спина распрямилась, и он начал с жаром объяснять своему новому знакомому всю глубину его заблуждений. — А в глаз? — прервал тот его монолог. — Что, простите? — выпучил глаза Всеволод. — Ничего, вали отсюда, — с досадой отвернулся от соседа Дмитрий, давая понять, что разговор окончен. — Как валить? — Отстань, придурок! Тот на какое-то время замолк, очевидно, обидевшись, но затем любопытство все-таки взяло верх, и он опять шепотом спросил: — А зачем вам проволока? В этот момент с ужасным скрипом отворилась тяжелая дверь, и на пороге показался Лука. При виде его даже совершенно невменяемые душевнобольные как-то съежились, а бывший учитель просто сделал вид, что его здесь нет. — Выходи! — велел он, глядя на Дмитрия. — Куда это? — Не кудахтай, а делай, что велено! Их благородие дохтур тебя требуют. Спорить с дворником не хотелось, да и было бессмысленно. За то время, что найденный на болоте провел в больнице, он успел понять, что Лука с больными не церемонится, без стеснения пуская в ход кулаки, а заступиться за них было некому. Поэтому он быстро поднялся и, запахнув на груди серый халат, вышел из палаты. Подождав, пока провожатый закроет дверь, Дмитрий снова бросил беглый взгляд на замки. Их было два: один, врезанный в массивную дубовую дверь, выглядел не очень надежным, а второй вешался в петли только на ночь. Было бы у него пару кусков проволоки, можно было бы попытаться открыть. Главное, чтобы психи шум не подняли, как этот Всеволод. Вообще, в том, что угодил в местную палату номер шесть, Дмитрий был виноват сам. Когда его вытащили из болота, он был в такой эйфории, что совершенно перестал соображать. Увидев диковинную форму, начал расспрашивать, какое кино тут снимают. Затем, сообразив, что это не киношники, впал в истерику и, давясь от нервного смеха, стал кричать им, что этого не может быть, что они все давно умерли, и, как и следовало ожидать, его потащили к врачу. Уже оказавшись в больнице, он успокоился и начал понимать, что все это взаправду. Во-первых, везли его связанным в телеге, запряженной самой настоящей лошадью. Во-вторых, в больнице не было электричества. Перед входом тускло горел какой-то непонятный фонарь, как потом он узнал — газовый. А кабинет человека, которого он про себя окрестил главврачом, и вовсе освещался свечами. Все это было настолько дико, что все, что он смог — это отвечать на все вопросы: «Не помню». Кажется, доктор, которого все называли чудным именем Модест Давыдович, ему поверил. К тому же он явно был в контрах с полицией и совершенно не считал необходимым это скрывать. С новым пациентом он, впрочем, был почти вежлив. «Смотрите сюда. Дышите. Не дышите. А не помните ли, сколько в фунте золотников? А не знаете ли, сколько аршин в сажени?[4]» Разумеется, он отвечал, что ничего не помнит и не знает. — Вот, ваши благородия, доставил! — гаркнул отставник, втолкнув своего подопечного в кабинет Батовского. Тот запнулся и едва не упал, но, вовремя схваченный могучей рукой дворника, устоял и с досадой увидел перед собой того самого полицейского, которому кричал, что тот уже умер. — Благодарю, Лука, — поблагодарил Модест Давыдович своего подчиненного, — можешь отпустить пациента, он нам ничего худого не сделает. Не правда ли? Впрочем, покуда далеко не уходи. — Конечно, господин дохтур, нешто я службу не знаю! Взгляды членов комиссии скрестились на доставленном, как острия шпаг. Одни смотрели с любопытством, другие равнодушно, третьи подозрительно. Не было лишь сочувствующих. Тот тоже не без интереса оглядел присутствующих, потом повел взглядом вокруг и, сообразив, что стула для него не приготовили, еле заметно пожал плечами. — Вы можете назвать свое имя? — начал опрашивать его Батовский. — Дмитрий, — помедлив секунду, отвечал он. — Вот как? — удивился врач. — Прежде вы его не говорили. — Только сегодня вспомнил. — Что же — недурно! А фамилия? — Не помню. — Да что на него смотреть! — раздался голос Михалкова. — Ведь ясно же, как божий день, что это рэволюционэр! Последнее слово достопочтенный судья проговорил, как выплюнул, и тут же оглянулся на остальных членов комиссии, желая узнать их реакцию. Ухтомский остался невозмутим, прокурор явно напрягся, а врачи нахмурились. Фогель же почтительно наклонил голову, выставив на всеобщее обозрение идеальный рыжий пробор, и твердо заявил: — Полицейский департамент не имеет сведений о пропагандистах или иных государственных преступниках с такими приметами. — И что с того? — бросился в атаку Воеводский. — То, что на этого субъекта нет до сих пор порочащих сведений, совершенно не означает, что он не является представителем, так сказать, организаций, некоторым образом имеющих отношение… Присутствующие члены комиссии хорошо знали манеру прокурора произносить речи и потому были готовы стоически ее перенести, но вот человека, назвавшегося Дмитрием, надолго не хватило. — Типа, если я на свободе, то это не моя заслуга, а ваша недоработка? — не выдержав, спросил он. Срезанный на полуслове прокурор ошарашенно замолчал, Ухтомский наконец проявил интерес к происходящему, а врачи фыркнули в кулаки от смеха. — Господа, — снова начал Фогель, — во время дознания возникла версия, что этот человек родом из деревни Будищево нашего уезда. Поскольку оная деревня находится недалеко от места его поимки, определенная вероятность подобного есть. — Помнится, была еще одна версия, — не без ехидства в голосе заметил Батовский, заслужив неприязненный взгляд полицейского. — Эту версию мы рассмотрим позднее, — сухо ответил исправник и хлопнул в ладоши. Услышав этот сигнал, из неприметной боковой двери в зал вошли два прелюбопытных субъекта. Один из них — тщедушный лысый мужичок с угодливым и вместе с тем хитрым выражением лица. Второй был священником, но каким! Если на былинного богатыря, каковыми рисуют их нынешние художники, надеть видавший виды, грубо заштопанный в нескольких местах подрясник, а лицу, обрамленному абсолютно седой бородой, придать выражение крайнего упрямства, то как раз получится описание одного из приглашенных господином исправником. — Что вы еще затеяли, дражайший Карл Карлович? — не без сарказма в голосе осведомился врач. — Выполняю свой долг, — сухо ответил исправник, не забывший, как Батовский поднял его на смех. — Весьма похвально, и в чем же вы его видите? — В том, чтобы установить личность человека, найденного на болотах. — Того самого, что прибыл к нам не то из будущего, не то из деревеньки Будищево? — А вот это мы сейчас и выясним. Эти господа как раз будищевские. Тамошний староста Кузьма и приходской священник отец Питирим. Они всю жизнь там прожили и всех своих знают. — Разумно! — наконец нарушил свое молчание князь Ухтомский, и все присутствующие тут же поддержали его. Дескать, в сложившейся ситуации и придумать ничего лучше нельзя. — Посмотрите внимательно, господин неизвестный, не узнаете ли вы кого из этих господ? — спросил исправник, дождавшись тишины, и указал на своих спутников. — Первый раз вижу, гражданин начальник, — буркнул ему в ответ Дмитрий и тут же прикусил язык. Никто из окружающих не обращался к другим «гражданин», походу, это словосочетание из других времен. Полицейский, разумеется, сразу же заметил эту оговорку, но сделал вид, будто не обратил внимания, и повернулся к пришедшим на опознание. — А вы что скажете, любезнейший? — спросил он у старосты. — Не из наших он, ваше благородие, — отвечал ему Кузьма и поклонился, — нет, мы своих всех знаем. — Значит, все-таки не будищевский? — Нет, барин, не из наших. — Да бунтовщик он! — снова подал голос Михалков. — По глазам вижу, что он, шельмец, противу существующей власти злоумышляет. — А вы что скажете, отче? — продолжал допрос Фогель. Священник вышел вперед и внимательно осмотрел найденного в болотах человека, будто оценивая. — Ну и? — На Прасковью он похож, — задумчиво пробасил поп.