— Да лицом-то вроде и ничего, — задумчиво протянула деревенская красотка, — руки только вот не оттуда растут. Видать, и остальным ничего не умеешь. — А ты попробуй. — Было бы чего пробовать, — фыркнула девушка. Затем, отсмеявшись, спросила: — В городе-то чем занимался? — Охранником был, ну и так, по шабашкам. — Это чего такое? — Ну, как тебе объяснить, где проводку починить, где розетку поменять. Антенны еще устанавливал. — Хорошо зарабатывал? — На жизнь хватало. — Не женат? — Да нет покуда. — Вот и я говорю — негодный. Кровь бросилась парню в лицо, и он, разозлившись, отвернулся. — На себя посмотри, рябая как картошка! — Ну и что, зато все при мне и не дура, не то что некоторые, — не осталась в долгу девушка и, подхватив кувшин с молоком, зашагала домой, качая бедрами. Затем обернулась и уничтожила: — Так вроде и не глупый, а дурак дураком! Дмитрий не хотел смотреть ей вслед, но глаза против его воли то и дело возвращались к гибкой фигурке в сарафане. И потом еще долго перед глазами вставали волнующие извивы девичьего тела, а конопушки на лице казались даже милыми. Впрочем, история на этом не закончилась. Когда он, отогнав стадо в деревню и повечеряв в очередном доме, возвращался домой, то есть к сеновалу, в котором обычно ночевал, дорогу ему преградили трое парней. — Слышь, убогий, — обратился к нему крайний — коренастый крепыш с густой шевелюрой пшеничного цвета, — ты, говорят, к нашим девкам подкатывать начал? — И что? — вопросом на вопрос ответил пастух и сдвинулся в сторону, не давая обойти себя со спины. — А ничего, — осклабился второй, худой как жердь, с длинным чубом непонятного цвета, — сейчас узнаешь, чего! Третий — огненно-рыжий парень, сплошь покрытый веснушками, — помалкивал, упорно пытаясь зайти своему противнику в тыл. Дмитрий сразу понял, что дело пахнет не известным никому в деревне керосином, и решил действовать. Быстро шагнув к продолжавшему распалять себя криком чубатому, он коротко без замаха двинул ему кулаком в солнечное сплетение, заставив переломиться от боли и неожиданности, перегородив этим дорогу крепышу. Рыжий, видя такой поворот событий, кинулся вперед, но тут же запнулся о подставленную ему ногу и сбил-таки с ног своего незадачливого товарища. Коренастый поначалу немного завис от неожиданности, но затем быстро обошел кучу-малу из своих приятелей и попытался достать Митьку-дурачка кулаком, но тот несколько раз ловко увернулся, а затем и вовсе учудил: встав, как журавль, на одну ногу, другой неожиданно сильно двинул своего врага в голову. Такой подлости тот и не ожидал и отлетел в сторону, сломав по пути плетень. Не прошло и минуты, как деревенские парни, вздумавшие проучить «городского», лежали на земле, а раскидавший их Дмитрий, насвистывая, пошел прочь. С этого момента жизнь его начала стремительно меняться. Для начала мальчишки, с которыми он гонял стадо, безоговорочно признали его авторитет. До сей поры он был для них лишь почти бесполезным помощником и мишенью для шуток, но на следующее же утро они смотрели на него практически с благоговейным почтением. Припомнив, как он бедствовал без обуви, они притащили ему лапти с онучами. Где они их стащили, Дмитрий не спрашивал, но с удовольствием обул обнову. Онучи, как оказалось, наматываются точно так же, как и портянки, а этим «искусством» он владел. Некоторая заминка случилась с завязками, но с помощью мальчишек справился и с этим. Затем к нему на пастбище заявилась депутация деревенских парней. Поначалу он думал, что предстоит новая драка, и многозначительно взял в руки предусмотрительно выломанную для такой цели дубинку. — Ты это, не балуй, — немного растерянно протянул давешний крепыш, — мы с миром пришли. — С каким еще миром? — Слышь, Митька, не серчай. Сегодня подрались, завтра помирились — дело житейское. — Втроем на одного? — Да ты что! — оскорбился парламентер. — У нас в деревне сроду такого паскудства не было. Всё один на один решилось бы… — Ага, — с нескрываемым злорадством протянул один из парней, не принимавший участия во вчерашних событиях, — решилось бы, коли он вас метелить не начал! Услышав это, все присутствующие дружно засмеялись. Крепыш, как видно, был до сих пор первым парнем на деревне, и его оплошке многие обрадовались. — Ладно, — махнул рукой Дмитрий, отсмеявшись вместе со всеми, — чего хотели-то? — Ты, это, будешь с нами против зареченских биться? — Каких таких «зареченских»? — Ну так за речкой две деревни — Климовка и Мякиши, они наш верх признавать не желают! — А должны? — А как же! Наше Будищево завсегда верх держало супротив прочих деревень. — Что-то больно маленькое оно у вас. — Тут видишь, в чем дело, — помрачнели переговорщики, — прежде-то наше село куда как больше было. Оттого и дом господский у нас, и церковь. Потому наш верх должон быть, а они это признавать не желают! — И что же случилось, что вы так захирели? — Чего-чего, дом господский загорелся. — Это бывает, если пожарную безопасность не соблюдать, а вы тут при чём? — При чём — ни при чём, а только из города исправник приехал со стражниками да половину мужиков и повязал. А дальше, кого по суду в Сибирь упекли, кого барин в иные деревни переселил… — Понятно, а усадьбу-то барину за что подпалили? — Не знаю, — насупился крепыш, — то давно было… — Известно за что, — снова вмешался парень, поднявший прежнего главаря на смех, — больно много девок перепортил старый хрыч. Ладно бы своих дворовых пользовал, а то и на деревенских полез. — Помогло? — Чему помогло? — Ну, перестал девок портить? — Да какое там! Нет, поначалу остепенился чуток, а потом опять за старое. Так и паскудничал, пока волю не объявили. — То дело прошлое, — вмешался крепыш, — лучше скажи, пойдешь с нами против зареченских? — А что? — Да ничего, просто уж больно ты ловко лягаешься! Прямо как у моего крестного жеребец… Ты не думай, там все по-честному, бьемся стенка на стенку, пока супротивники не побегут. Ежели до крови дошло, можно падать — лежачих не бьём. — Ладно, там поглядим, — усмехнулся Дмитрий, — тебя как зовут-то? — Ероха, — представился крепыш, — а это вот Семка, Пашка… Ритуал знакомства закончился крепкими рукопожатиями, и расстались молодые люди почти друзьями. Приятные сюрпризы на этом не закончились. Когда настало время обеда, одна из доивших коров женщин — довольно привлекательная еще молодуха, по имени Дарья — подошла к пастуху и помимо обычного молока, лукаво улыбнувшись, протянула порядочный узелок. В нём было завернуто несколько вареных картох и кусок крепко солёного сала. Жившему в последнее время впроголодь Дмитрию угощение показалось царским, и, наверное, поэтому он насторожился. — Что-то больно щедро, — удивленно спросил он. — Ты, ежели не голодный, так я унесу, — певучим голосом протянула женщина. — Голодный-голодный, — поспешно заявил парень и взялся за еду. — И впрямь оголодал, — усмехнулась Дарья, наблюдая за тем, как он запихивается. — Не торопись, еще подавишься, чего доброго. — Слушай, тут вчера на меня одна так же смотрела, — не переставая жевать, пробурчал он, — а потом трое гавриков на разборки пришли. — Сам виноват. — Это чем же? — А ты почто Машку рябой обозвал? — А какая она еще? Вся в конопухах! — Вот-вот, в конопушках, стало быть — конопатая, а не рябая. Рябые — это с оспинами! Вот она и пожалилась на тебя брату. — Ишь ты! А я и не знал. — Да ты, я гляжу, многого не знаешь или не понимаешь. — Это чего же? — Ну как же, в церкви не бываешь, лба не крестишь, с людьми не здороваешься. Старикам не кланяешься. — Еще чего, кланяться! — Я же и говорю — странный. — Ну уж какой есть.