– Тауроболий мне тоже ведом. Остальное я добавил для красоты, господин, признаю это. Понтифика, Регину и Весту я упомянул всуе… – Тауроболий? Это когда быков приносят в жертву? Ты правда этим занимался? – В Испании я убивал быков на арене и тайно посвящал их Митре, чтобы задобрить богов. Ложью эти слова назвать нельзя. – Ага. Тайно посвящал быков Митре и поэтому стал предводителем могучих святых тайн? – В делах духа все зависит от дерзновенного устремления к божеству, господин. – Отлично сказано, друг, отлично… Хорошо, что твоему заклинанию про тауроболий пока не научились наши мясники… Император засмеялся – уже во второй раз. Хороший для меня знак. Владыки добры к тем, кто их развеселил. – Так ты жрец, – повторил Порфирий. – Ведомы ли тебе загробные тайны? Только не лги. – Некоторые ведомы, – ответил я. – Некоторые нет. Порфирий указал на фреску. – Посмотри на этот рисунок. Видишь лягушек? – Да, господин. – Что ты о них думаешь? – Это сцена из знаменитой греческой пьесы, – ответил я. – Нарисовано с великим искусством. Что и неудивительно для твоего дома. – Нет, – сказал император. – Как ты это понимаешь? Кто эти лягушки? И почему они наполовину люди? – Когда в театре дают Аристофана, господин, лягушками наряжают хор. Я сам видел в Афинах, как их одели в зеленые хитоны и маски, и они квакали свое «брекекекес-коакс-коакс»… – Возможно, – махнул рукой Порфирий. – Но я не про то, как эту пьесу ставят, а про то, на что она указывает. Быть лягушкой на загробной реке. На реке, отделяющей мир живых от мира мертвых… Интересно, да? Я не понимал, куда он клонит, и это было тревожно. Когда перестаешь понимать, чего хочет цезарь, уподобляешься мореплавателю, несущемуся в тумане навстречу скалам. – Как ты думаешь, что эти лягушки едят? – Что едят? – переспросил я. – Не знаю, господин. Наверно, то, чем вообще питаются лягушки. Всяких мух, жуков. – Какие жуки на Ахероне? – сморщился император. – Это же загробная река. В споре с цезарем пуще всего опасайся победы… Дураком показаться не страшно. Наоборот, может выйти большая польза. – Ну… Это выше моего разумения, господин. – Все-таки скажи, что тебе кажется. – Наверное, не настоящие жуки. Не такие, как здесь… А! Понял! Души жуков и мух. Порфирий довольно засмеялся. – Ты неглуп, Маркус. То же самое подумал и я. Души насекомых переправляются через Ахерон, а лягушки Ахерона их поедают… Лягушки не в нашем мире, но и не в другом. Они на границе… Хорошее место, правда? Сытное уж точно. Мы все на них работаем. И я тоже. – Ты, господин? Каким образом? – Даже прихлопывая комара, я кормлю этих лягушек… Сам римский император прислуживает этим тварям. А уж когда я даю игры или начинаю военный поход… Порфирий пристально уставился на меня, и мне пришлось поднять глаза, чтобы встретить его взгляд. – Думаю, – сказал Порфирий шепотом, – что, если с загробной ладьи упадет человеческая душа, они ее тоже запросто сожрут, как полагаешь, Маркус? Ведь душа комара вряд ли сильно отличается от души человека, разнятся только тела… – Не могу знать этого точно, – ответил я. – Полагаю, что принцепс видит подобные тайны яснее мелкого вавилонского жреца. – Я тоже не знаю в этой области ничего точно, – сказал Порфирий, – а предполагаю… Представь, Маркус… Может быть, Ахерон – это не совсем река? – А что тогда, господин? – Это такая река, – продолжил император, снова прейдя на шепот, – у которой лишь один берег. А другого нет. Только камыши и лягушки. И лодочник врет, что перевозит нас на другой берег, а сам просто отвозит души лягушкам на корм… – Я не вижу таких глубин, божественный, – ответил я, сделав испуганное лицо. Особо притворяться мне не приходилось. Когда император говорит о смерти, следует волноваться. Какой-нибудь риторический завиток его речи может потребовать демонстрации, так в Риме умерли многие. Даже если беседуешь с ним наедине, это не спасет. Он ведь уверен, что на него постоянно смотрят боги. – Но это еще не самое страшное, Маркус, не самое страшное… Если в реке водятся лягушки, там могут водиться и хищники крупнее… Как ты думаешь? Лягушкам, скорее всего, достаются только объедки. – Мне жутко говорить о таких вещах, божественный. Почему ты размышляешь об этом? – Почему, интересно, об этом не размышляешь ты? – спросил Порфирий. – Ты тоже кормишь этих лягушек. Или тех, кто прячется за камышами… И он сложил перед собой ладони с растопыренными пальцами, изобразив что-то вроде разинутой зубастой пасти. – Не я сам, господин. Я лишь подношу им блюдо. Кормит их ланиста Фуск. – Кормил! – захохотал принцепс. – Кормил! Пока они его самого не съели… Ты ловко сразил его, Маркус. Песком в забрало… Молодец. Почему, интересно, другие бойцы так не делают? – Фуск был хорошим ланистой, господин, – ответил я. – И опытным воином. Будь он моложе, успел бы закрыться щитом. А чтобы бросить песок в глаза, нужно выпустить из рук оружие. Это рискованный прием, и не для новичков. – Вот как? Понятно. – Могу я спросить тебя, господин – зачем ты послал Фуска на арену? Он ведь был полезнее как ланиста. – По государственным соображениям, – сказал Порфирий. – Ты уверен, что хочешь знать? Я пожал плечами. – Двадцать два лучших гладиатора ланисты Фуска – это весьма дорого, Маркус. Обременительно для казны. Кроме того, я давно у него в долгу. А если выставить на арену его самого, казне достанется все, что у него было, поскольку я его законный наследник. Значит, я теперь должен сам себе. Это денежная сторона вопроса, Маркус. Но есть и нравственная сторона. – Какая, господин? – Всякий, кто посылает бойцов на смерть, должен быть готов к ней сам. Александр Великий, которого я боготворю, сражался в гуще своих солдат и дважды был ранен. Фуск же наживался на чужой смерти. К тому же он прибегал к наветам и доносам. Боги восстанавливают справедливость. Цезарь лишь их орудие, Маркус. – Ты говоришь готовыми эпиграммами, господин, – сказал я. – Сам Марциал был бы посрамлен. Порфирий улыбнулся. – Ты, верно, хочешь узнать, зачем я устроил это побоище на арене? – Конечно, господин. – Долги, с которыми Фуск наконец расплатился – не главное. Воины дрались до смерти, потому что только в этом случае они бьются честно, без хитростей и сговора. Мне нужно было определить самого сильного. – Зачем? – Победитель в таком бою стоит целой когорты. – Императорского приказа ждут десять легионов. Что господину какая-то когорта? – Верно. Но если рядом будешь ты, мне не понадобится толпа вооруженных людей. Согласишься охранять меня – сделаю тебя римским всадником и богачом. Дам тебе право трех сыновей, даже если их у тебя не будет. А если будут, в достатке проживут не только они, но и их дети. Такая минута бывает в жизни один раз. Главное здесь не продешевить, потому что после торговаться будет поздно. Я изобразил на лице мучительное колебание. – Мало того, – продолжал император, – раз ты и правда жрец, к старости я сделаю тебя понтификом, и ты сможешь добавить к своему титулу имена Регины и Весты. То самое, за что ты был осужден, ты получишь на самом деле… Но не испытывай меня слишком долго. Дольше молчать не стоило. – Служить господину – великая честь. Одно его слово уже закон, а если он обещает такие дары, я, конечно, согласен. Но справлюсь ли я? – Это мы увидим. Я ожидаю, что ты будешь рядом и защитишь меня, когда предадут все остальные. – У господина есть основания ждать предательства? Порфирий засмеялся. – Они у императора всегда есть, – сказал он. – Даже если их нет. Причем, Маркус, если повода для опасений нет – это самое опасное, потому что императоров убивают именно тогда, когда они ждут этого меньше всего. – Понимаю, господин.