Отсюда видно, что Гегесий прав и смерть есть желаннейшее из состояний, ибо она есть забвение всего вообще, включая деву с ее непристойным развратом. Счастье смерти отличается от высшего счастья любви лишь отсутствием похоти. Похоть сама по себе, как мы установили, скучна. Дева же обычно глупа и поверхностна, а ежели и формируется в ней сильная умная суть, то чаще всего потому, что по безобразию своему бедняжка не могла прожить развратом (исключением здесь являются некоторые матроны и царицы – но на случайном ложе любви их не встретишь). Когда б я мог так направить свой дух по собственному выбору, стал бы, наверно, подобен величайшим мужам – и покинул бы эту юдоль без сожалений. Но я всего лишь слабый человек, хоть в империи мне и возводят храмы. И потому до сих пор /е-слово/. Я закрыл книжечку и оглянулся. Порфирий стоял рядом – я не заметил, когда он вернулся в зал. Как только я закончил чтение, он выдернул кодекс из моих рук. Молчать было опасно для жизни. – То, что ты написал, мудро, хоть и горько, – сказал я. – Чрезвычайно точно. А еще – написано прекрасным слогом. Читая эти строки, забываешь о горестях точно так же, как в обществе прекрасной девы… Ты позволишь перечесть этот алмаз позже? – Да. – А увидеть что-нибудь еще из твоих творений? – Не сейчас, – ответил Порфирий. – Быть может, потом… Я видел, что похвала ему приятна, но сразу возникла другая опасность. Многие собеседники высочайших особ погубили себя излишним красноречием. Неловкое слово может сорваться с уст, когда цель уже достигнута. Надо уметь вовремя сменить тему. – Здесь душновато, – сказал я. – Не выйти ли на палубу? – И то верно, – согласился Порфирий. – Мы давно насытились, а вина не хочется… Уже начинало темнеть. Вечер был величествен – красную полосу заката над морем закрывало огромное фиолетовое облако, похожее на голову в короне. Само облако было как бы головой, а розовые закатные лучи над ней – расходящимися в стороны шипами. – Что тебе приходит в голову, Маркус, когда ты глядишь на этот закат? Я сосредоточился. – Эти облака и закатные лучи, господин, имеют разную природу и находятся в различных местах. Вместе же они представляются как бы головой в венце Гелиоса. Но больше ниоткуда эту голову не увидеть и нигде больше ее нет… – Так. Продолжай. – Весьма далекие друг от друга вещи сливаются для нас в пугающее целое… Быть может, в своем умозрении мы точно так же соединяем относящееся к разным эонам? Просто потому, что глядим, так сказать, с человеческой палубы? – О, это глубокая мысль, Маркус. Если бы я не знал, что прежде ты был жрецом, я бы изумился подобной мудрости у гладиатора. – А что думаешь ты, господин? – Я? Мои мысли проще, Маркус. Мне кажется, это облако похоже на голову Колосса Солнца. Посмотри, вон тот облачный бугор – нос. Видны даже глаза. – Теперь я тоже вижу Колосса, – сказал я. – Тогда иди спать, Маркус, пока не увидел рядом амфитеатр Флавиев, – засмеялся Порфирий. – Ты не для того из него убегал, чтобы попасть туда опять. Надо отдохнуть и набраться сил. Когда сойдем с корабля, продолжим путь пешими. – Будет трудно уснуть на закате, – сказал я. – Слишком ранний еще час. – Ты полагаешь, я об этом не подумал? Порфирий поднял руку и щелкнул пальцами. Тотчас на палубе появилась девушка с серебряной чашей. Она подошла к нам, опустилась на одно колено и подала чашу Порфирию. Тот взял ее, сделал несколько глотков и протянул мне. – Пей до дна. Жидкость в чаше была приятно-горькой. – Это успокаивающее снадобье. Мы проспим до утра как дети, Маркус. А завтра нас ждет очень интересный день. Маркус Зоргенфрей (TRANSHUMANISM INC.) – Коньячку? – С удовольствием. Адмирал-епископ нажал на кнопку, и в кабинете появилась пожилая ассистентка с подносом – словно ждала за дверью. Обычно она выдерживала минутную паузу, но настройка, похоже, сбилась. Надо будет сказать Ломасу. На подносе стоял обычный флакон с коллекционным коньяком, два хрустальных стакана и пепельница с уже раскуренными сигарами. Мы чокнулись и выпили. Я не понял, чем мы угощаемся – это был не «Луи XIII», а что-то еще более старое. Возможно, чересчур старое, затребовавшее у стенок бочки слишком много дубовой отчетности. Коньяки ведь как люди – пропитываются горечью жизни и в конце концов устают. Спросить, что мы пьем, однако, я постеснялся – моим идеалом всегда был древний спецагент Джеймс Бонд, различавший сорта крепких напитков с первого глотка. Я представлял иногда, как говорю Ломасу, понюхав хрустальную пробку: – Thirty year old Fin, sir. Indifferently blended. With an overdose of Bon Boi…[4] Но второй стакан я наливать не стал – следовало сохранять рассудок ясным. – Докладывайте. – Все происходит по нашему плану, – сказал я. – Но слишком гладко. Стоило мне заикнуться о сочинительстве, и он вывалил на меня эссе о любви. Как будто ему заранее было известно, о чем я спрошу, хотя минутой раньше я не знал этого сам. Ломас засмеялся. – Он написал его мгновенно, сразу после запроса. Больше времени ушло на оформление книжечки. – Но это еще не все. В симуляции эссе казалось написанным по-гречески. На самом же деле у него английский заголовок, а остальной текст написан по-русски с учетом так называемого «однобуквенного закона», действующего в Добром Государстве. Откровенный глагол заменен на требуемый законом оборот – /е-слово/. – И что здесь странного? – Почему он написал эссе по-русски? Может, это намек на мои корни? – А зачем ему намекать? – Ну, дать понять, что он разгадал нашу игру. – Насчет русского языка не волнуйтесь, – сказал Ломас. – Это не намек на ваш культурный бэкграунд и не провокация. Порфирий – в первую очередь русскоязычный алгоритм. И его лингвистические базы постоянно обновляются даже в симуляции. Он пишет по последним правилам. Это проявление работы исходного кода. Странно другое. – Что? – спросил я. – Порфирий постоянно чем-то вас угощает, чтобы усыпить. Или развязать язык. При этом происходит реальное электронное воздействие на ваш мозг. Вдруг он что-то подозревает? – Порфирий все время что-то подозревает, – ответил я. – Он римский император. Для него это нормальное состояние ума. Ломас кивнул. – Это понятно. Но я говорю про него как про алгоритм. Кажется, он догадывается, что мы ведем расследование. – Я сам про это забываю, когда возвращаюсь в симуляцию. В Риме я тот, кого изображаю, на все сто процентов… Вы думаете, он мог нас засечь? Ломас пожал плечами. Мне вдруг стало тревожно, словно я подхватил от начальства ментальный вирус. – А вдруг он слушает сейчас нашу беседу? – Это вряд ли, – ответил Ломас. – Корпоративные сети надежно защищены. А в симуляции вы просто спите. Если Порфирий войдет к вам в каюту и начнет вас будить, сперва вы вернетесь в Рим, а только потом проснетесь. Наша встреча станет сном, уже стирающимся из памяти. Меня беспокоит не это. – А что? – спросил я. Передо мной на стол шлепнулась черная папка. – Во время разговора на палубе Порфирий сделал контекстный запрос по теме «Колосс Солнца». Мы перехватили ответ и прочли. Такие запросы он даже не шифрует. – Кому он посылал запрос? – Сам себе.