Воцарилась удивительная тишина. В толпе находилось много евреев, и лица их вдруг побледнели… — Позвольте, милостивый государь… — смешался от неожиданности этого странного заявления жандармский ротмистр. — Я попрошу вас взвешивать ваши слова. Вы, не имея данных, бросаете чересчур резкое и тяжкое обвинение. По какому праву? На каком основании? — По праву наблюдений, которые я производил над исчезновением христианских младенцев, и на основании изысканий многих авторитетов, доказывающих, что у евреев существуют страшные ритуальные убийства… Странное дело, вернее, совпадение… Вы посмотрите: до еврейской пасхи осталось несколько дней, и… вот сейчас в поезде, в котором ехала такая масса евреев, чудесным образом пропадает у матери-христианки ее дитя… Теперь толпа заколыхалась, словно море, над которым пронеслось первое дуновение шквала. — Это подлость… Он врет… Как он смеет! — послышались голоса одних. — Правда, правда! Это подозрительно… Что за постоянное совпадение!.. — раздались голоса других. — Господа, прошу немедленно разойтись! — резко приказал начальник станции. — Следственная власть все расследует. — А вас я попрошу на минутку в жандармскую комнату, — тихо обратился к гражданину в фетровой шляпе жандармский офицер. Еврейская депутация у Путилина. Изрешеченный труп. Ритуальное дело — Что ты скажешь на это, доктор? — спросил меня мой гениальный друг Путилин, показывая мне телеграмму о таинственном исчезновении близ Минска из вагона поезда семилетней девочки Сенюшкиной. — Что я могу ответить тебе на это, Иван Дмитриевич? — пожал я плечами. — Я, как и ты, мы держимся одинакового взгляда на ритуальные убийства: их нет, их не может быть, ибо это идет в корне вразрез с известным отвращением иудеев к христианам. Величайший нонсенс — допускать мысль об употреблении евреями христианской крови в качестве пасхального причастия. На мой взгляд, это — одно из самых страшных наследий-пережитков средних веков, когда ликующее христианство в бешеном гонении «избранного народа» возвело на него такой безумно-ужасный извет. Это разгул изуверского фанатизма. Слова «кровь моя на вас и на детях ваших» извращены в смысле: кровь моя, великого пророка Нового учения, будет в вас и в детях ваших. Отсюда страшная легенда об употреблении христианской крови. — Я очень заинтересован этим делом, — задумчиво произнес великий сыщик. — Как тебе известно, мне ни разу не приходилось принимать участия в разрешении и проверке этой проклятой загадки человеческой жизни. Я сделал запрос минским властям. С минуты на минуту я ожидаю ответа. Прошло несколько минут, и Путилину подали депешу. Я следил за выражением его лица и заметил, как он вдруг побледнел. — На, прочти! — подал он мне телеграмму. «Сегодня, в два часа дня, во дворе дома еврея Губермана, в люке выгребной ямы отыскан труп исчезнувшей Евгении Сенюшкиной. Труп девочки весь изрешечен ранами-уколами ножа. Вся кровь выпущена, очевидно, в результате заколки трупа. Губерман арестован». Когда я прочел это, ледяной холод пробежал у меня по спине. Я молча поглядел на великого сыщика, но сказать ему ничего не успел, так как в эту секунду дежурный агент доложил: — По экстренному делу, ваше превосходительство, вас домогаются видеть трое. — Евреев? — быстро спросил Путилин. — Да-с… — удивленно ответил тот. — Впустите их, — отдал он приказ. В кабинет вошли три господина, несомненно, евреи, что сразу можно было определить по их наружности. Особенно обращал на себя внимание один из них — высокий симпатичный старик с длинной седой бородой, обрамляющей открытое, умное лицо. Это был настоящий тип библейского пророка. Он низко поклонился Путилину, равно как и два его спутника, и проговорил дрожащим голосом: — Простите, ваше превосходительство господин Путилин, что мы дерзаем… — Прошу покорно садиться, господа! — любезно пригласил великий сыщик. — Что привело вас ко мне? — Страшное, необыкновенное дело… — взволнованно начал старик. — Мы явились к вам по поручению, которое получили телеграфом от барона Г., господина П. и господина В-го. Старик еврей назвал три громких фамилии еврейских крезов-воротил. — Изволили ли вы читать о таинственном исчезновении христианской девочки из поезда? — Читал. — Так вот, с быстротой молнии по городу Минску разнеслась весть, неизвестно кем пущенный слух, что это исчезновение — дело рук евреев, будто бы укравших ребенка. Весь город в панике. Озлобление христиан против нас ужасное. Того и гляди может разразиться погром. А ведь вам должно быть известно, какой это ужас — погром. Ни для кого из нас не тайна, какой вы великий человек, господин Путилин. Мы получили предписание обратиться к вам с горячей мольбой взяться за расследование этого дела. Только вы один, с вашей проницательностью, с вашей гениальной прозорливостью можете раскрыть эту тайну, можете снять с нас мрачное и гнусное обвинение, которое нас преследует столько лет, столько веков. О, господин Путилин, мрачная туча собирается над головой несчастного племени, и когда? В то время, когда мы собираемся встречать великий праздник! Сжальтесь над нами, возьмитесь за это дело — и наша благодарность будет безгранична. Оцените ее сами… — Я вас прошу, — резко отчеканил гениальный сыщик, — не говорить мне ни о какой цене. Я не беру никаких вещественных знаков благодарности. Он погрузился в продолжительное раздумье. — Я должен вам заявить, господа, — громко начал Путилин, не спуская глаз с лиц евреев-депутатов, — что, к сожалению, моя помощь уже бесполезна. Вы явились слишком поздно. — Как поздно? Почему поздно? — заволновался, вскакивая, старик еврей. — О, господин Путилин, для вас не может быть ничто и никогда поздно! — Поздно потому, что похититель и убийца… — Убийца? Разве девочку уже убили? — И убийца уже найден. Старик еврей высоко простер руки. — Благодарю тебя, Боже! — вдохновенно вырвалось у него. — Не за то, что погиб бедный ребенок, а за то, что Твоя десница указала гнусного похитителя и убийцу малютки! О, скажите нам, кто этот злодей? — Гу-бер-ман! — невозмутимо-спокойно, по слогам, произнес гениальный сыщик. Если бы здесь, вот в эту секунду разорвалась бомба, она бы не могла произвести более потрясающего эффекта, чем одно это слово. Старик еврей в ужасе попятился от Путилина, два других, вскочив со своих мест, замерли-окаменели. — К… как? Губерман?! Вы говорите: ребенка похитил и убил Губерман, уважаемый минский житель Иосиф Соломонович Губерман? — Да. Старик заметался. — Это жестокая шутка, ваше превосходительство… — с трудом слетело с его трясущихся губ. — О, это ужасная выдумка! — Вот то донесение, которое я, сильно заинтересованный этим делом, только что получил. Потрудитесь послушать. И Путилин громко, внятно прочел содержание депеши. — Этого быть не может… Это подвох со стороны какого- нибудь нашего заклятого врага! — исступленно заревел библейский старец и вдруг грохнулся перед Путилиным на колени. — Ваше превосходительство! Господин Путилин! Теперь более чем когда-нибудь мы умоляем вас взяться за расследование этого страшного дела! Клянемся вам именем Бога и святой Торы, клянемся нашими детьми и потомками — у нас не существует ритуальных убийств! Спасите нас, пролейте свет на это мрачное происшествие! Старик судорожно старался поймать и поцеловать руку великого сыщика. Путилин, человек чрезвычайно мягкий, доброжелательный и сердечный, был растроган и поражен этим страшным взрывом отчаяния. — Что вы… Что вы… Встаньте… Ну, хорошо, ну, хорошо… — мягко забормотал он. — Я возьмусь за ваше таинственное дело и постараюсь сделать все, что смогу. Теперь слушайте: там, у вас в Минске, знают, что вы обратитесь ко мне? — О нет!.. Хотя, если… А, впрочем, может быть… — Так вы вот что сделайте: немедленно дайте знать, чтобы ваши посланцы всюду раззвонили, что Путилин наотрез отказался вмешиваться в это дело. Поняли? Ну, а теперь прощайте, господа! Когда обрадованные евреи вышли, великий сыщик написал шифрованную депешу следующего содержания: «Сильно заинтересованный делом о предполагаемом ритуальном убийстве, выезжаю сейчас экстренным заказным. Труп девочки оставьте до моего приезда. Путилин». В Минске. Еврейское гетто. Перед погромом Мы приехали в Минск рано утром, мчась из Петербурга с огромно-допустимой быстротой. На вокзале нас встретил симпатичный толстяк, который при виде выходящего из вагона моего гениального друга поспешно направился к нему. — На гастроли к нам, глубокоуважаемый Иван Дмитриевич? Ваше превосходительство не баловало нас никогда своим посещением.