Для меня вдруг стало все совершенно ясно. Очевидно, негодяи, кравшиеся за нами, сообразили, что я их заметил, и придумали этот хитрый маневр: бросились в глубокую канаву, наполненную снегом, и поползли под снегом. Вдруг Путилин круто остановился. В ту же секунду, испустив короткий крик, красавица Аграфена одним прыжком бросилась на него. В руках ее сверкнул огромный нож, которым она взмахнула над шеей Путилина. — Убирайте того! — громко крикнула она. Из канавы, как белые привидения, выскочили трое разбойников, и два из них бросились на меня, а третий — на помощь к разбойнице. Быстрее молнии я выхватил револьвер и выстрелил в негодяев. Один из них с воем и хрипом раненого кабана грохнулся на снег. Вслед за моим выстрелом, почти одновременно, гулко прокатился второй. «Господи! Слава Богу! Стало быть, жив Путилин!» — пронизала меня радостная мысль. Негодяй с ножом на меня наседал. Отстреливаясь от него, я обернулся и увидел такую картину: разбойник, бросившийся на помощь к своей страшной сообщнице, корчился на снегу, очевидно раненный, а Путилин с Груней катались по снегу в упорной, ожесточенной борьбе. — Помоги, друг… Это не женщина, а дьявол! — хрипел Путилин. — Отрежу! Сейчас отрежу твою поганую голову! — неистово-дико кричала страшная злодейка. Я видел, как нож сверкал в воздухе и опускался на Путилина. Не помня себя, я бросился к нему на помощь, но вдруг страшным ударом рыжего детины, по которому делал промахи, был сшиблен с ног. — Попались дьяволы! — захрипел он. Я закрыл глаза, приготовившись умереть. — Держитесь! Напрягайте последние силы! — вдруг загремели голоса. Я раскрыл глаза, потрясенный, недоумевающий, и увидел, как разбойник, уже заносивший над моим горлом нож, задрожал, выпустил меня из своих железных объятий и бросился бежать. Я быстро вскочил на ноги, не веря произошедшему чуду: со всех сторон из леса к нам бежали полицейские и солдаты. Груню отрывали от Путилина. Она так крепко и цепко впилась в него, что потребовались усилия нескольких полицейских, чтобы оторвать ее от моего друга. — Ты жив? Не ранен? — подбежал я к нему. — Кажется, не ранен! — хладнокровно проговорил Путилин. — Ну и баба! — громко смеялись солдаты и полицейские, обрадованные, что мы живы. — Этакая силища! Они крепко держали ее за руки. Красавица Аграфена вырывалась из их рук отчаянно. Она волочила за собою то в ту, то в другую сторону четырех здоровых мужчин! — Ну, здравствуй, Грунечка! — подошел к ней Путилин. — Небось догадываешься, кто я? А? Я — тот самый, которому ты хотела отрезать двенадцатую голову. — Постылый! Эх, жаль, сорвалось! — исступленно вырвалось у нее. Лицо ее было страшно. Красивые глаза ее почти вышли из орбит и метали пламя какого-то животного бешенства. — Ну, а теперь, господа, скорее, скорее к притону! Оцепите всю местность, да, кстати, подберите этих негодяев. Они, кажется, еще живы! А красавицу мою держите крепче! Мы, сопровождаемые полицейскими и частью солдат, почти бегом бросились к кабаку-притону «Расставанье». Он был темен, как могила! — Где же мои агенты? Неужели негодяи убили их? — тревожно шепнул мне Путилин. С револьверами в руках мы поднялись на крыльцо трактира. Ни луча света! Ни звука! — Стойте здесь, молодцы! — приказал Путилин солдатам. — Охраняйте этот выход, а мы пойдем во двор. Ворота были раскрыты настежь. Виднелись свежие следы полозьев троечных саней. — Так и есть: они только что удрали на нашей тройке! Мы принялись осматривать внутренность двора. — Васюков, Герасимов! — громко кричал Путилин, обегая двор. — Скорее! Скорее! На помощь! — вдруг раздались крики из темного вертепа. Блеснул огонек. Он моментально стал разгораться в яркое пламя, и в ту секунду, когда мы ломились в заднюю дверь, чем-то забаррикадированную, в трактире уже бушевало море пламени. Вдруг со звоном разлетелась оконная рама, и один за другим оттуда выскочили наши агенты. — Живы? — радостно вырвалось у Путилина. — Говорите скорее, что там делается? Агенты были в крови. — При ваших выстрелах и при вашем приближении негодяи поняли, что все погибло. Часть их успела удрать, а хозяин, быстро потушив лампы, заметался, как угорелый. Мы притаились за столами. Тогда, очевидно, хозяин и еще несколько оставшихся воров выплеснули керосин и зажгли его, чтобы, пользуясь суматохой пожара, спастись бегством. Внутри домика все трещало. — Сдавайтесь! — крикнул Путилин. — Вам не уйти, вы оцеплены. Сдавайтесь или вы сгорите! Минута, другая… Наконец, задняя дверь распахнулась и из нее прямо в руки полицейским попало человек десять мрачных аборигенов страшного вертепа. Наступало уже утро этой зловещей ночи, когда мы, разбитые, потрясенные, привезли, вернее, привели нашу славную добычу. Только у заставы мы нашли подводы ломовых, на которые усадили пленных и сели сами. Путилин ликовал. Мы все горячо поздравляли его с блестящей победой. Вся его шуба была в клочьях. Это красавица Груня во время борьбы располосовала ее своим страшным ножом. Несмотря на ужасное утомление, Путилин сейчас же по прибытии приступил к ее допросу. — Слушай, Аграфена, ты попалась. Запираться теперь поздно, глупо. Скажи, неужели это ты отрезала все одиннадцать голов? — А тебе не все ли это равно? — дерзко ответила она, ни на йоту не смущаясь и хищно оскаливая свои ослепительно-белые зубы. — Что вот тебя не прирезала — про это жалею! — Скажи, ты догадалась, что это я приехал к тебе в гости? — полюбопытствовал Путилин. — А ты полагал нас провести? — цинично расхохоталась Груня. — Ты что же — атаманша? — Атаманша. — Кто же твои сообщники? Предупреждаю тебя: если ты откровенно сознаешься во всем и выдашь твоих молодцов-удальцов, ты можешь рассчитывать на снисхождение суда. — А если и не выдам, так дальше Сибири не угоните! — расхохоталась она. — А оттуда — эх, как легко убежать! Я не буду рассказывать вам всех подробностей длинного, запутанного следствия. Главное мое внимание было сосредоточено, конечно, на яркой, поразительной личности атаманши-головорезки Груни. Ни до, ни после этого мне не случалось видеть женщины, подобной ей. Это был действительно дьявол в женском образе. Чтобы вырвать у нее признание, ее подвергли пытке: ей давали есть исключительно селедку и… ни капли воды. Семь суток — чувствуете ли вы огромность этого срока? — она превозмогала страшную, мучительную жажду. О, если бы вы видели, какими глазами глядела эта страшная преступница на Путилина! Наконец она сдалась. — Пить… Я все расскажу!.. — взмолилась она. И рассказала, выдав главарей шайки. — На своем веку зарезала я, — показывала она с поразительным хладнокровием, — двадцать восемь человек. Мне это все равно, лишь бы ножик был удобный, острый — по руке. Сначала ткнешь в зашею, потом — р-раз! — кругом шейки, только хрящики захрустят. Эх, хорошо! Никто не мог без содрогания слушать эту страшную исповедь. Я, доктор, привычный ко всевозможным кровавым ужасам, бледнел.