Неожиданно до Сергея дошло. Он хотел отправить ее домой. Дать ей денег на обратный билет, чтоб она уехала в эту свою Сосновку… Алька не вспомнила про деньги. Не дождалась, когда он вылезет из душа. И возможно, вообще не собиралась возвращаться в родные места… Чертыхнувшись, Сергей отбросил полотенце, выскочил в прихожую и торопливо натянул длинное черное пальто. «Без штанов, а в шляпе», — вспомнил он любимое отцовское выражение. Ну и черт с ними, со штанами! Главное, догнать эту полоумную провинциалку с васильковыми глазами нараспашку… Свинцовое небо почти лежало на мокром асфальте. Солнце не показывалось больше двух недель. Сергей, уставший от монотонно-серого неба, начал думать, что светилу окончательно опостылела и Москва, и ее суетливые жители, занятые только одним делом — деньгами. В конце серого коридора зданий маячила ярко-голубая фигурка. Алька, сразу понял Сергей. Догнать ее, всучить ей деньги, посадить на поезд… Увидеть ее васильковый взгляд, полный грусти, посмотреть на уползающую гусеницу поезда и забыть. Ему так проще. Так всем проще. И ей, хоть она этого пока не понимает. Но если это самое простое и верное решение, то почему у него на душе такой осадок, словно он собрался выкинуть на улицу пригретого котенка? Безусловно, можно никого не догонять. Вернуться домой и досмотреть сон про Елену в красном шарфике. Наплевать на эту дуреху, поступить так, как все. Сделать вид, что вообще ничего не было. Ни вчерашней встречи, ни самой Альки. Что все это так — обычный пьяный «глюк», как выражаются его ученики. Проклиная свою немодную совестливость, Сергей прибавил шагу. Обогнав Альку, он встал перед ней и, все еще неуверенный, что поступает верно, заглянул ей в лицо. Оно было румяным, как яблочко, и по-детски удивленным. И совсем уж не по-московски теплым. Как будто Алька только что вылезла из-под теплого одеяла. — Надо полагать, билеты на поезд раздают бесплатно, — сердито заметил Сергей. — Куда ты собралась? Не могла разбудить? — С-сам п-просил н-не б-будить… — процедили замерзшие Алькины губы, контрастировавшие с ее «теплым» видом. Только сейчас Сергей заметил, что они обкусаны почти до крови. У всех свои способы решать проблемы. У Альки: убегать спозаранку и впиваться зубами в свою невинную плоть. — И з-зачем? — З-зачем? — раздраженно передразнил ее Сергей. Словно Алька виновата в том, что у него вдруг обнаружилась болезнь под названием «совесть». Можно подумать, она не понимает. Ведь замерзла же. А все равно упрямится, как ослица на выданье… Ох, что-то он стал сдавать. На выданье девка ломается. А ослица просто упрямится, и все. Упрямится и упирается, точь-в-точь как глупая Алька. — Чтоб я тебе денег дал, вот зачем. Зайцем, что ли, поедешь? — Куда? — Домой. — Да нет у меня дома, — хмыкнула Алька. Усмешка получилась такой безнадежной, что Сергей усомнился в первоначально поставленном Альке диагнозе. Нет, она не дура. Она все понимает. Понимает, что здесь придется нелегко. И все равно отказывается вернуться. Видимо, что бы ни случилось здесь, там было еще хуже. От кого она бежала? Кому понадобилось обижать этого синеглазого ребенка? Сергей мысленно распрощался с недосмотренным сном про Елену. Господи, ну он ведь обычный человек… Ему сейчас хочется только одного — спокойствия. Но кто-то свыше решил, что спокойствие Сергею не нужно, и то и дело сыплет на его голову разные беды. Одна из которых — Алька. — Но ты же где-то жила? — спросил он без надежды на избавление. — Где-то жила… — Алька повела озябшими плечами. — Только это был не дом. — А что? — Ч-черт, как холодно… И глупо. Ведь он знает, что лишь оттягивает неизбежное… — Да так, хрень какая-то, — отмахнулась Алька. Не рассказывать же ему подробности… — Пойду я. Ты тоже иди. Либо замерз, наверное… На улице-то — не май месяц… — Май — и есть месяц, — механически поправил Сергей. Вероятно, он отпустил бы ее. Бросив на прощание парочку высокопарных фраз о том, как надо жить… Если бы не Алькины глаза. Бездонно-грустные, отчаянные, гордые… А ведь она так и уйдет, не прося о помощи. Упорхнет, как белое облачко, и растворится в серой дымке смога. — Пошли, — решился Сергей. Как в холодную воду упал. Не хватало только глаза зажмурить. — Куда? — Туда, — хмуро пробормотал Сергей. — На кудыкину гору, воровать помидоры… — вспомнил он одно из любимых маминых выражений. — Если хочешь со мной ладить, отучайся задавать глупые вопросы. И вообще, говори поменьше. Алька врезалась в его жизнь, как самосвал в старенький «москвич». Сергей даже не предполагал, что может быть так тяжело. «Тяско», как выражалась сама Алька. Он привык жить один, поэтому Алькино присутствие в доме его порядком раздражало. Она постоянно что-то напевала, и эти ее дурацкие песенки раздавались во всех углах трехкомнатной квартиры Сергея. Алька любила болтать, при этом невыносимо жестикулируя, часто говорила глупости и много спрашивала, совсем как ребенок. Ее коронное слово «почему» выводило Сергея из себя, и он бесился, иногда молча, а иногда вслух. Еще Алька обожала бразильское «мыло», от которого Сергей приходил в неописуемую ярость. Хорошо, что в доме было два телевизора и Сергею не приходилось смотреть это «мыло» вместе с Алькой, пускавшей слезу над каждым душещипательным моментом. Книгой, которую она читала на данный момент, оказалась «Джен Эйр» Шарлотты Бронте, и Сергей, в который уже раз наслаждавшийся Маркесом, только хмыкнул, поглядев на корешок Алькиного романа. — То же «мыло», только вид сбоку, — объяснил он свой ироничный смешок. Вопреки его ожиданиям, Алька не обиделась. И даже не оторвалась от книжки. Лишь посмотрела на него странным полупечальным-полунасмешливым взглядом, который привел Сергея в некоторое замешательство. Еще Алька обожала переставлять предметы и наводить чистоту. Сергей имел свое представление о порядке. Он раскладывал вещи по самым невообразимым местам и всегда знал, что и где находится. Теперь же ему приходилось путаться в лабиринте схемы, которую упорно выстраивала Алька. Полотенце таинственным образом исчезало со шведской стенки и водворялось на крючок в ванной, записные книжки телепортировались со стульев на журнальный столик, тапочки перемещались из комнаты в коридор, а часы, обыкновенно лежащие на микроволновке, можно было полдня искать и найти на прикроватной тумбочке. Все это приводило Сергея в бешенство. Достоинств у новой обитательницы его квартиры было мало: она оказалась внимательной слушательницей и любила запах ароматических палочек, которые постоянно курились в доме. Сергей питал слабость к ароматам — он всегда ассоциировал с ними людей и события. Алька, утренняя и утомительно-бодрая, ассоциировалась у него с палочками бергамота. Которые, кстати, нравились ей больше других. Чтобы хоть как-то ускорить ее отъезд, Сергей решил помочь ей в поисках работы. Он накупил внушительную стопку газет и журналов с вакансиями и объяснил Альке, как нужно общаться с потенциальными работодателями. Ему казалось, что на этом его миссия закончена, но, как выяснилось, он глубоко заблуждался. Алька звонила по очередному номеру: — Я… э… работать хочу… то есть ищу… Э-э… Вы либо возьмите меня, наверное… Нет, не кончала… Нет, что вы, что вы… Конечно, работала… Да, официанткой. В кафе… Город Сосновка… Курской области… Сергею хотелось и смеяться, и плакать. Он живо представил себе реакцию какой-нибудь ухоженной мадам на другом конце провода. Вряд ли Алька могла пробудить в потенциальных работодателях что-то, кроме скептичной улыбки. Кто возьмет на работу полуграмотную девчонку? Окающую и гэкающую официантку из какого-то богом забытого городка? На шестой Алькиной попытке договориться о собеседовании — предыдущие пять с треском провалились — Сергей не выдержал. Не дождавшись конца разговора, он вырвал трубку из ее рук и закричал: — Ты либо тупая наверное?! Альке показалось, что с потолка сейчас посыплется штукатурка. Взгляд у Сергея, и без того хмурый, стал совсем волчьим, свирепым. Она испуганно вжалась в кресло, на котором еще секунду назад сидела свободно, положив ногу на ногу. — Убери глаза — страшно, — только и смогла пролепетать она. — Дура! Нужно говорить — не смотри так на меня! Где ты собираешься работать, если даже говорить не умеешь?! Да тебя и официанткой не возьмут, постесняются в зал такое пускать! Будешь мыть посуду за три копейки, и ни на какую комнату тебе не хватит! Алька почувствовала страх и негодование одновременно. То же самое она испытывала, когда Санька набрасывался на нее с руганью. Ей хотелось встать и уйти. Но идти некуда. А плакать бесполезно. В волчьих глазах Сергея не появилось бы ни капельки сочувствия, а она опозорилась бы еще больше. Алька закусила нижнюю губу и молча слушала Сергея, изо всех сил пытаясь его не слышать. Не получилось. Грязь, которая лилась на нее, как из ушата, перепачкала уши и лицо. Алька слишком много вытерпела, чтобы смолчать и утереться. — Сам ты дурак, и мозги у тебя картонные! Нечего на меня орать, я не кукла какая-нибудь! — Алька вскочила с кресла и принялась энергично жестикулировать, объясняя Сергею, кто он такой и в какую сторону ему идти после всего того, что он ей сказал. Выслушав минутную тираду, сопровождаемую фейерверком жестикуляции, Сергей неожиданно успокоился. Он разрядился, выплеснул на Альку всю злость и теперь чувствовал себя намного лучше. Она живет в его доме, смотрит дурацкие сериалы, задает глупые вопросы… Бог знает чему улыбается, просыпаясь… Выводит его из себя своей идиотской страстью к перестановкам… Так почему он должен молчать, когда все это уже закипело и рвется наружу? — Сделай одолжение, не ори, — спокойно сказал он, когда Алька закончила. — Во-первых, «дурак, и уши у тебя холодные». Во-вторых, где ты видела, чтобы кто-то кричал на кукол? А в-третьих, я десять раз объяснял тебе, как надо говорить с этими тетками по телефону. Ты что, все забыла? А кричу я ради твоего же блага. Чтобы ты наконец нашла работу… — И свалила из твоего… — Алька хотела сказать «логова», но быстро поправилась, — дома? — Вот умница, а кажешься такой наивной… — цинично усмехнулся Сергей, не без удовольствия глядя, как меняется Алькино лицо. — Я рад, что мы друг друга поняли. И сделай одолжение, не грызи губы. Опухнут и станут как у негра. С такими губами тебя уж точно не возьмут в приличное место. Он ждал Алькиных слез, но она так и не заплакала. Только стояла и смотрела в одну точку, с прежним упрямством обкусывая губы, покрасневшие и припухшие, как от поцелуев. Сергей сел за стол, вырвал из стопочки разноцветных стикеров бумажку и что-то написал. Потом протянул исписанный листочек Альке: — Прочти. Это ты будешь говорить каждой стервозе, сидящей на другом конце провода. Может, тебе повезет и она решит, что ты умная. Разборчиво? Почерк не ахти, даже Алька написала бы лучше. Буквы были как скомканные и топорщились в разные стороны. Она кивнула, не глядя на Сергея. Ее не удивляло то, что Волк не женат. Если у него и была жена, то наверняка сбежала. Любовь не терпит унижения, это Алька знала наверняка. Ей стало немного легче, когда Сергей вышел из комнаты. Номер набрался сам собой, а голос звучал механически, как у робота. Это равнодушие отчаяния пошло ей на пользу. Она произнесла написанную речь без заминок и без «либо наверное», которое так бесило Сергея. Женский голос на другом конце провода предложил ей подъехать на собеседование. Положив трубку, Алька не почувствовала облегчения. Слова Сергея, как заноза, ныли и саднили, мешая улыбнуться первой победе. Сергей напрасно ждал, что Алька, по своему обыкновению, разбудит его запахом бергамотовых палочек и жареной яичницы. Ничего такого не произошло. Он спал аж до трех часов, но сны ему снились невеселые. Елена снова оставляла его в комнате без мебели и окон, а отца сбивал огромный самосвал, равнодушный к мольбам о помиловании. На кухне Альки нет. В гостиной тоже. И в той комнате, которую ей выделил Сергей, тишина и безжалостное спокойствие. Ушла? Вернется ли после вчерашней ссоры? Он даже не знал, что лучше. Попытка порадоваться Алькиному уходу закончилась провалом… Сергей уже привык к тому, что от него уходят женщины. Елена вот тоже ушла. И ей было плевать с Пизанской башни на то, что он носился с ней, как курица с яйцом, и любил ее так, как любят только раз в жизни. Как любят свою половину, своего клона, недостающую часть души… До встречи с Еленой, как, впрочем, и после этой встречи, Сергей считал женщин чем-то вроде бесплатного приложения к мужчинам. Бесплатного и бессмысленного. Чем-то вроде шестого пальца на ноге или третьего глаза на лбу. Женщины мельтешили в его жизни, как мошкара в душном помещении. Они раздражали, мешали думать и невыносимо доставали своими мелкими жалобами и требованиями. Не способные к ярким поступкам, они подталкивали к ним Сергея и были в своих требованиях смешны и нелепы. От одной только мысли о том, что какая-нибудь из этих женщин вторгнется в его дом, в его убежище, Сергею становилось душно, как в прокуренной кухне. Он не мог позволить им остаться в его жизни дольше, чем на ночь. И не мог позволить себе подпустить кого-то из них ближе, чем на расстояние ни к чему не обязывающего секса. Утреннее пробуждение, чье-то скомканное страстью лицо на мятой подушке, чьи-то глаза, в которых — почти собачья надежда, чьи-то настойчивые руки, теребящие его волосы, — все это страшило Сергея и заставляло как можно скорее избавляться от очередной ошибки… Женщины уходили, поджав замаскированные помадой губы. И тогда Сергей чувствовал облегчение сродни тому, что испытывает хозяин, избавившись наконец от шумных гостей. Он забивался в тишину своей квартиры, как в спасательную шлюпку, и начинал писать. А потом, когда уже не писалось, когда душу накрывала безмерная пустота, он прятался в недопитых рюмках, гнездился в полупустых бутылках коньяка и мучился сознанием того, что снова опускается в бездну. Бездну одиночества и алкоголя. Елена появилась в его жизни, словно яркая звезда из-за серых туч. Не такая, как все те женщины, с которыми спал Сергей. Не такая, как все те женщины, с которыми он не спал. Она была другой, особенной. И за эту особенность, непохожесть на остальных он впустил ее в свою жизнь больше, чем на одну душную ночь. Он запоем читал ей стихи, и она разделяла его любовь к Маркесу. Уже за это Сергей мог простить ей любую глупость. Но в ней не было глупости, так же как не было недостатков. Совершенная форма и совершенное содержание. Такой шанс выпадает раз в жизни и очень немногим — встретить свою половину, свое отражение, облеченное к тому же в восхитительную оболочку. Сергею казалось, он спит, и все это — плод работы подсознания, утомленного одиночеством. А ведь правда, Елена никогда не была реальностью, и в этом он вскоре убедился. Убедился в тот самый день, когда она исчезла, растворилась в московском воздухе, пропитанном гарью и человеческим равнодушием… Отложив в сторону еще не запыленные фото воспоминаний, Сергей пошел на кухню за чаем. Время на электронных часах неумолимо росло, выпячивая и без того заметное отсутствие Альки. Сергей вспомнил выражение ее лица, когда он протянул ту злосчастную бумажку. Пустое и отрешенное. Наверное, он переборщил с оскорблениями. И злился-то не на Альку. Злился Сергей на жизнь. Злился на Елену, измучившую его своей загадочностью. На отца, бог весть как оказавшегося под колесами автомобиля. И еще на того, кто обрек его, Сергея, на вечное скитание по лабиринтам горьких воспоминаний. Алька, глупое и наивное создание, в этот список не входила. Она просто попалась под горячую руку. И ушла, сбежала, вырвалась из душных стен его непроходимого эгоизма. Сергею стало стыдно. Чтобы хоть как-то заглушить муки совести, Сергей оделся и вышел на улицу. Воздух был морозным и горьким. Лица — бледными и опустошенными. Ему вдруг захотелось заблудиться в этих сумерках, потеряться и надеяться, что кто-нибудь его найдет, как в детстве, когда он сбегал из дома. Но искать было некому. У женщины, которая допрашивала Альку, глаза были колючие, как кактус, и карие, как орех. А вообще-то она больше всего напоминала змею. Кобру, замершую перед нападением. Алька залезла в сумочку и нащупала заветный носок. Эта «стервоза», как выражался Сергей, могла не взять ее на работу. А могла взять и сделаться ее начальницей. Неизвестно еще, что хуже… — В анкете вы написали, что вам нравится работать с людьми, — продолжала пытать Кобра. — Объясните, почему? — Ну… — замялась Алька. На самом деле эту фразу ей посоветовал использовать Сергей. «Главное, скажи, что тебе нравится работать с людьми, они это любят». Вот Алька и послушалась. А теперь не знает, что сказать. — Потому что… я вообще люблю людей. И почти со всеми могу договориться.