Ты уверена, что есть общины между здешними местами и солончаками. Если привести мальчика в приличный вид, возможно, в одной из них его примут. – Иди за мной, – говоришь ты и сворачиваешь с дороги. Он идет за тобой по обочине из щебня. Ты замечаешь, насколько некоторые из камней остры, и мысленно добавляешь хорошие ботинки к списку необходимых вещей, которые надо добыть для него. По счастью, он не порезал пока ноги, хотя в какой-то момент поехал по гравию, упал и покатился по склону. Ты спешишь к нему, когда он останавливается, но он уже сидит, и вид у него рассерженный, поскольку он шлепнулся прямо в грязь возле ручья. – Давай! – Ты протягиваешь ему руку. Он смотрит на руку, и в какой-то момент ты с удивлением замечаешь что-то вроде тревоги на его лице. – Все хорошо, – говорит он, игнорируя твою руку, и встает на ноги. Грязь чавкает у него под ногами. Затем он проскальзывает мимо тебя, чтобы поднять свой тряпичный узелок, который выронил при падении. Ладно же. Маленький неблагодарный ублюдок. – Ты хочешь, чтобы я вымылся, – говорит он. – Как ты догадался? Похоже, он не замечает сарказма. Положив на каменистый берег свой узелок, он заходит в воду по пояс, затем садится на корточки, пытаясь отдраиться. Ты вспоминаешь и роешься в рюкзаке, пока не находишь там кусок мыла. Он оборачивается на твой свист, и ты бросаешь его ему. Ты морщишься, когда он промахивается, но он тут же ныряет и появляется с мылом в руках. Затем ты смеешься, поскольку он смотрит так, будто никогда такого не видел. – Тереть кожу? – Ты показываешь, как это делать. Снова сарказм. Но он выпрямляется и чуть улыбается, словно это действительно что-то проясняет для него, и подчиняется. – И волосы тоже, – говоришь ты, снова роясь в рюкзаке и перемещаясь так, чтобы могла присматривать за дорогой. Некоторые из людей, проходящих по ней, посматривают на тебя с любопытством или неодобрением во взгляде, но большинство даже не смотрят. Оно и лучше. Ты ищешь свою вторую рубашку. На мальчике она будет как платье, потому ты подшиваешь подол нитками, чтобы он мог подпоясывать ее по бедрам ради скромности и немного согревать торс. Надолго этого, конечно, не хватит. Лористы говорят, что вскоре после начала Зимы похолодает. Надо попробовать в следующем городке купить одежду и еще припасов, если там еще не ввели Зимнего Закона. Затем мальчик выходит из воды, и ты не можешь отвести взгляд. Ну, совсем другое дело. Его отмытые от грязи волосы были пепельно-жесткими, той совершенной противопогодной текстуры, которую так ценили все, в ком была кровь санзе. Они уже начали высыхать и пушиться. По крайней мере, они достаточно длинны, чтобы греть ему спину. Но они белые, не пепельные, как обычно. И кожа его белая, не просто светлая. Даже жители Антарктики не так бесцветны, ты таких не видела. Брови над льдистыми его глазами тоже белые. Белые-белые-белые. Когда идет, он почти растворяется в падающем пепле. Альбинос? Возможно. Но в его лице есть еще что-то. Ты удивляешься, но ты видишь и понимаешь – в нем нет ничего от санзе, кроме текстуры волос. В ширине его скул, угловатости подбородка и разрезе глаз есть что-то совершенно чуждое твоему взгляду. У него пухлые губы, но маленький рот, настолько маленький, что тебе кажется, что ему трудно есть, хотя это явно не так, иначе он не дожил бы до таких лет. Еще и малый рост. Он не просто мал, но коренаст, словно его народ создан для других нагрузок, чем тот тип, который в течение тысячелетий культивировали в Старой Санзе. Может, его раса вообще вся такая белая, кем бы он ни был. Но все это какая-то ерунда. Все расы в мире сейчас в какой-то мере отмечены кровью санзе. В конце концов, они правили Спокойствием много столетий и определенным образом продолжают. И не всегда это время было мирным, так что даже самые изолированные расы носят отпечаток санзе, желали ли их предки такой примеси или нет. Каждый оценивается по стандартным отклонениям от среднего санзе. Однако народ мальчика, кем бы они ни были, умудрился остаться обособленным. – Что же ты такое, пламень подземный? – говоришь ты, прежде чем тебе приходит в голову, что ты можешь его обидеть. Несколько дней ужаса – и ты забываешь, как обращаться с детьми. Но мальчик кажется лишь удивленным. Затем он улыбается. – Пламень подземный? Ты странно говоришь. Я достаточно чист? Ты настолько ошеломлена, что он называет странной тебя, что до тебя не сразу доходит, что он уклонился от ответа. Ты качаешь головой, затем протягиваешь руку за мылом, которое он отдает тебе. – Да. Вот. Ты протягиваешь ему рубашку, чтобы он просунул туда руки и голову. Он делает это, но настолько неуклюже, словно его никогда никто не одевал. Но это легче, чем одевать Уке, по крайней мере, этот мальчик не извивается… Ты замираешь. Ты на некоторое время отключаешься. Когда приходишь в себя, небо светлеет, и Хоа лежит, растянувшись, на низкой траве. Прошло не меньше часа. Может, больше. Ты облизываешь губы и неприветливо смотришь на него, ожидая, что он что-нибудь скажет о твоем… отсутствии. Он просто оживляется, как только видит, что ты вернулась, встает и ждет. Ладно. В конце концов, вы можете поладить. После этого вы возвращаетесь на дорогу. Мальчик шагает хорошо, несмотря на отсутствие обуви. Ты внимательно смотришь на него, высматривая признаки хромоты или усталости, и останавливаешься чаще, чем если бы шла одна. Кажется, что он благодарен за эти передышки, но в остальном все хорошо. Настоящий маленький странник. – Ты не можешь оставаться со мной, – говоришь ты ему, однако, во время одной из ваших остановок. Пусть не слишком надеется. – Я постараюсь найти тебе общину. Мы будем останавливаться в нескольких по дороге, если они откроют ворота для торговли. Но мне надо идти дальше, даже если я найду тебе место. Я ищу одного человека. – Дочь, – говорит мальчик. Ты застываешь. Проходит мгновение. Мальчик не замечает твоего потрясения. Он поет песенку под нос, гладит свой узелок, как зверька. – Откуда ты знаешь? – шепчешь ты. – Она очень сильная. Конечно, я не уверен, что это она, – мальчик смотрит на тебя и улыбается, не замечая твоего взгляда. – Таких, как ты, много идет в этом направлении. В таком случае всегда трудно. В твоей голове сейчас, наверное, должно быть много вопросов. Однако тебя хватает лишь на то, чтобы задать вслух лишь один. – Ты знаешь, где моя дочь? Он снова что-то уклончиво мычит. Ты уверена, что он понимает, насколько безумно все это выглядит. Ты уверена, что под этой невинной маской он смеется в глубине души. – Откуда? Он пожимает плечами. – Просто знаю. – Откуда? – Он не ороген. Ты признала бы своего, будь он орогеном. Орогены могут выслеживать друг друга, как собаки, чуя друг друга издалека, как если бы орогения была запахом. Только Стражи способны на подобное, да и то лишь если рогга не обучен или достаточно глуп, чтобы позволить им себя почуять. Он поднимает глаза, и ты едва удерживаешься, чтобы не вздрогнуть. – Я просто знаю, хорошо? Просто я могу это. – Он отводит взгляд. – Это то, что я всегда умел делать. Ты удивляешься. Но Нэссун? Ты готова поверить в любой абсурд, если это поможет тебе ее найти. – Хорошо, – говоришь ты. Медленно, поскольку это безумие. Ты безумна, но сейчас ты понимаешь, что мальчик, видимо, тоже, а это значит, что тебе следует быть осторожной. Но остается крохотный шанс, что он не безумен или его безумие действует именно так, как он говорит… – Как… как далеко до нее? – Много дней пути. Она идет быстрее тебя. Потому, что Джиджа взял телегу и лошадь. – Нэссун жива. Теперь приходится после этого замолкнуть. Слишком много чувств, слишком со многим надо справиться. Раск говорил тебе, что Джиджа покинул Тиримо вместе с ней, но ты боялась позволить себе думать о ней как о живой. Хотя часть тебя не желала верить, что Джиджа способен убить свою дочь, остальная часть тебя не только верила, но даже предвкушала это в какой-то мере. Старая привычка – брать себя в руки в предчувствии боли. Мальчик кивает, глядя на тебя. Его маленькое личико сейчас странно торжественно. Внезапно запоздало ты осознаешь, что в этом ребенке совсем не так много детского. Но если он может помочь тебе отыскать дочь, то будь он хоть воплощенным Злом земным, тебе плевать. Ты роешься в рюкзаке, отыскиваешь флягу, ту, с питьевой водой. Вторую ты наполняешь водой из ручья, но ее сначала надо прокипятить. Сделав глоток, ты, однако, протягиваешь ее мальчику. Когда он кончает пить, ты даешь ему горсть изюма. Он качает головой и отказывается: – Я не голоден. – Ты не ел. – Я мало ем. – Он берет свой узелок. Может, там у него еда. Плевать. Тебе действительно все равно. Он не твой ребенок. Просто он знает, где твоя дочь. Ты сворачиваешь лагерь и снова направляешься на юг, и на сей раз мальчик идет рядом с тобой, подспудно направляя тебя. * * * Слушайте, слушайте, слушайте внимательно. Было время до Зим, когда жизнь и Земля, ее отец, цвели одинаково. (У жизни была еще и мать. Но с Ней случилось что-то ужасное.) Земля, наш отец, понимал, что ему нужна будет разумная жизнь, потому Он при помощи Зим создал нас из животных: умные руки для создания вещей, умные головы для решения проблем, умный язык для сотрудничества и умные сэссапины для предупреждения нас об опасности. Люди стали тем, что было нужно Отцу-Земле, а потом и бо?льшим, чем ему было нужно. Тогда мы обратились против Него, и Он с тех пор сжигает нас своей ненавистью. Помните, помните все, что я говорю. Вы прочитали книгу в ознакомительном фрагменте. Купить недорого с доставкой можно здесь