— Да что с вами такое? — говорит он, оглядывая присутствующих в зале взрослых. — Мы за ними приглядывали, — говорит Нора. — Они ничего не делали. — Это же грёбаные зомби, ради бога! Джули встаёт. В её глаза возвращается сталь. — Они идут с нами. — Вы с катушек съехали. — Мы свяжем их и будем держать в хвосте самолёта. Они не смогут никому навредить. Это самые близкие люди Р, мы не оставим их твоим приятелям на растерзание. Я слышу новый звук, смешивающийся с гулом двигателей. Низкий рокот сливается в противную гармонию. — Использовать для побега гигантский самолёт — это самая глупая вещь, которую я когда-либо делал, — говорит Эйбрам. — Если ты ждёшь, что я… — Тихо, — рявкаю я, поднимая руку, и наклоняю голову, прислушиваясь. Кажется, Эйбрам готов меня ударить, но потом он тоже слышит этот звук. Бежит к окну и смотрит на горизонт на севере. Два чёрных пятна омрачают голубое небо. Три… Четыре… Аргументы кончились. Без каких-либо комментариев Эйбрам хватает дочь и тащит её в рукав. Джули и Нора смотрят на меня огромными глазами. — Идите, — говорю я. — Я скоро буду. Нора бежит в туннель и просовывает голову через разбитое окно. — Маркус! Тащи сюда свой крепкий зад! Начата посадка на рейс 666! Джули колеблется, но потом следует за Норой. Я смотрю на Джоанну и Алекса. Они смотрят на меня. Когда я связываю поясами их запястья, то надеюсь, что волнение, которое я вижу в их тусклых глазах, — это понимание, а может, и прощение. * * * В истории коммерческих авиаперевозок ещё не было такого быстрого вылета. Самолёт отъезжает от терминала в тот момент, когда я закрываю за собой дверь. Никто не ищет свои места, не сражается с багажными полками, ну, и, само собой, никто не рассказывает о правилах полёта. Пока я запираю ребятишек в туалете — кажется, когда я их нашёл, им там было довольно комфортно — Эйбрам несётся по взлётной полосе, словно едет в спортивном автомобиле, а не на самолёте. Чёрные точки позади нас выросли в большие чёрные пятна. Их бессвязный гул, как жужжание разъярённых пчёл, забивается мне в уши. Когда Эйбрам даёт газу и самолёт рвётся вперед, я чуть не падаю в проходе. — Р! — кричит из бизнес-класса Джули. — Иди сюда! Я пытаюсь продвигаться вперёд, но сила инерции тянет меня назад. Пока я добираюсь до Джули, самолёт дрожит и трясётся, словно мы едем по просёлочной дороге. — Маркус! — кричит Эйбрам. М сидит в конце бизнес-класса, за несколько сидений от нас. — Ты же очистил взлётную полосу, да? — Ага, — отвечает М сквозь зубы, сжимая дрожащими пальцами подлокотники кресла. Нора хлопается на кресло рядом с ним и улыбается. — Боишься летать? Он таращит глаза. На лбу блестят бисеринки пота. — Немного. — Я никогда раньше не летала. Я в восторге. — Рад за тебя, — ворчит он, и Нора хохочет. Она тянется к нему и кладёт ладонь ему на руку. — Маркус. Мы столько пережили, что просто не можем погибнуть в долбаной авиакатастрофе. М делает глубокий вдох и медленно выдыхает. Нора похлопывает его по руке и возвращается на своё место. Я падаю на своё рядом с Джули и пристёгиваюсь, поскольку самолёт угрожает развалиться на части. Она тянется и берёт меня за руку, но я не вижу в её глазах страха. Несмотря ни на что, даже на то, что над нами нависло множество возможных смертей — грохочущий самолёт, вертолёты позади, неизвестная дикая местность, в которую мы летим мы летим, — её глаза полны надежд. Они так сияют, что я могу поклясться, что на мгновение в их ледяной синеве появляется золотой проблеск. — Ну вот, — говорит она. Самолёт делает последний рывок и отрывается от земли. Тряска прекращается. Остаётся только гул двигателей. Мы скользим сквозь пространство. — Ух ты! — выдыхает Эйбрам сам себе, и я понимаю, что он почти не надеялся, что это сработает. Я изучаю окно позади себя, пока не нахожу наших преследователей. Теперь их отчетливо видно, но они перестали увеличиваться. Если бы они были оснащены ракетами или даже крупнокалиберными пушками как предыдущий вертолёт, у нас могли бы быть проблемы, но эти вертолёты не боевые. Это лёгкий авиатранспорт, который достался им от новостных станций и корпораций, и когда мы набираем скорость, они сжимаются под нами, и отдалённые вспышки винтовок и пистолетов становятся всё менее и менее пугающими. Наконец, возвышающиеся кучевые облака принимают нас в свои хлопковые недра, и мир становится белым. Тяжелый вздох вырывается из М в виде недоверчивого смешка. Нора изумлённо выглядывает в окно. Я слышу, как в кабине, в кресле второго пилота, хихикает и хлопает в ладоши Спраут. Джули сжимает мою руку, и я понимаю, что это левая рука. Она или не обращает внимания на боль в пальце, или совсем про него забыла. Проигрыватель всё ещё включён. В относительной тишине нашего взлёта я слышу, как он щёлкает и перескакивает на внутреннюю дорожку. Потом турбулентность раскачивает салон и иголка царапает по нескольким песням, приземляясь практически там же, где мы её оставили — на горьковато-сладкой мелодии медленно нарастающей красоты. «Итак, пытаясь изменить свою жизнь, Мы вместо этого решили Оборвать нить, которой мы были Пришиты к этому ужасному гобелену, А почему бы и не попробовать? Прекрасная погода для полёта». Окружающий нас туман несколько раз мерцает, и внезапно мы оказываемся над ним. Перед нам предстаёт невероятный фантастический пейзаж с кремово- розовыми башнями. Кое-где внизу, в дырах, проглядывает настоящий мир, полный обещаний и угроз, которые требуют, чтобы мы вернулись и вступили в схватку. — Мы идём, — говорю я миру, сжимая руку Джули. — Мы готовы. Часть 2 Подвал «Они жили одним моментом, без воспоминаний, без надежды». Альбер Камю, «Чума» Глава 1 МЫ МАЛЬЧИК ОДИНОКО бредёт по шоссе. Он идёт уже очень долго. Его «Найки» развалились много лет назад, и ноги отрастили собственные «ботинки» — нежную плоть защищает слой мозолей. Мальчик мёртв, но он не сгнил. Его смуглая кожа пепельно-серого цвета, но мощное противостояние в течение многих лет сохраняло её плотность. Чума не победила мальчика. Он держит её на расстоянии вытянутой руки и раздумывает над её предложением. Мы следуем за мальчиком, как и за другими, крутимся неподалёку и проникаем сквозь него, считывая страницы его короткого жизненного романа. Но мы держимся к нему ближе, чем к остальным. Он интересует нас. Он выглядит на семь лет, но на самом деле ему намного больше, будто бы его законсервировали и спрятали в погреб. Так что мы не можем предсказать его взросление. Смерть приостановила его жизнь, но не смогла убить. Он сражается с ней каким-то неожиданным оружием, использует его как нож для открытия секретных сундуков, и мы не совсем уверены, что знаем, кто он такой. «Я помню эту дорогу, — думает он. — Я на правильном пути». Мальчик помнит больше, чем большинство Мёртвых. Не факты, но стоящие за ними аморфные истины. Он не знает, как его зовут, но знает, кто он. Он не знает, куда идёт, но он не заблудился. Мир раскрывается перед ним как четырёхмерная карта, её линии выгибаются и отслаиваются от бумаги, внешние и внутренние реальности переплетаются в одну. «Что здесь произошло? — спрашивает он у нас, проходя мимо разрушенного города на участке земли, когда-то называемом Айдахо. — Что заставило их уйти?» Мы не отвечаем. Он идёт мимо изрешеченного пулями салона Гео, и его взгляд скользит по трупам семьи внутри машины. Они довольно свежие — у матери даже сохранился хвост на голове. «Пытался ли кто-нибудь им помочь?» Мы знаем ответ, но не озвучиваем его. «Они были хорошими людьми? Сколько таких, как они, внутри тебя?» Пока он идёт, он задаёт нам кучу вопросов, но мы храним молчание. Однажды мы разговаривали с ним, это было очень давно, когда его боль дотянулась до нас и схватила за горло. Много лет прошло с тех пор, как мы в последний раз чувствовали такой сильный напор, и поэтому ему удалось выдавить из нас несколько слов. Сейчас мы молчим. Пропасть между нами слишком велика, чтобы расслышать шёпот, а кричать мы не любим. Мальчик соглашается с нами и продолжает идти. Он привык молчать. Он был один очень долго. На окраине города шоссе разветвляется на юг и на север, и мальчик останавливается, чтобы свериться со своей странной картой. Потом замечает нарастающий звук в тишине. Он никогда раньше не слышал такого. Мягкий гул, похожий на лавину. Он смотрит вверх. Солнце бьёт ему в глаза, отражается от их ярко-золотой роговицы. Он не щурится. Широкие зрачки поглощают свет и разлагают его на спектр — мальчик различает все его цвета, волны и частицы и внутри этой тетрахроматической радуги видит самолёт. Он и раньше видел самолёты. Последние семь лет он разглядывал их, мечтал о них, хотел, чтобы их пыльные фюзеляжи начали двигаться, но никогда не видел, чтобы хоть один из них летал. Он смотрит на маленькую чёрную фигуру, рисующую в небе белую линию, и спрашивает себя — кто там наверху? Интересно, куда они летят? Потом опускает глаза и продолжает идти.