Он улыбнулся, откинул волосы со лба. — Нет. — Тебе… тебе не холодно? — Не волнуйся, родная, со мной все хорошо. Потом он посмотрел на открытую дверь — шлепающие звуки в коридоре… Вика вдруг поняла, что у них совсем нет времени — Леха хочет показать ей что-то. Он поднял книгу, лежащую у него на коленях. Только это был не Генри Миллер. Вовсе не «Тропик Рака». В руках он держал раскрытый каталог татуировок, давно уже подаренный Андрею. Вика попыталась заглянуть в него, но… Эти шлепающие звуки в коридоре, они приближались. Вика всматривалась в черный проем двери, кто-то или что-то двигалось там, в темноте. Кто-то шел сейчас сюда. Вика хотела обратиться за помощью к Лехе, но его больше не было в кресле. Вернее, он был, только… Его окутали простыни, его тело стало маской из белых простыней, из белых трепещущих простыней. Что он хотел показать ей? — Не уходи! Ну не уходи! Господи, дети! Что они сделают с нашими детьми? Нарозин. Шлепающие звуки, словно по полу били мокрой тряпкой… Он вышел из темного проема двери. Это был ее отец. Это был человек, которого она называла «папа». Он шел, погруженный в какую-то огромную, необоримую заботу, и эти шлепающие звуки были его шагами. — Папа, — позвала Вика, — папа, что случилось с твоими ногами? Папа?.. Он не отвечал. Он шел мимо, из одной темноты в другую, теперь сгустившуюся за окнами. — Папа, давай отберем у них наших детей! — сказала она твердым голосом, словно это был зов, при помощи которого его можно было остановить. И он действительно остановился. Смотрел на нее глазами, очень похожими на глаза Лехи. — Давай отберем у них наших детей! — закричала Вика. — Давай! Помоги мне! (Папа, Леха… неужели они так похожи?) — Помоги мне! Под действием нарозина. Шлепающие звуки, шаги в темноте… Папа (или Леха?) начал поворачиваться к ней спиной. На нем был темный костюм странного покроя, делающий его сутулым, и, когда он повернулся, оказалось, что у пиджака нет спины — Вика видела лишь обнаженную кожу Помоги мне! и на ней огромный цветной рисунок. Татуировку, которую все еще наносили какие-то невидимые иглы, потому что вся спина… пульсировала. Это была Радужная вдова, рыба-дракон, рыба-маска, кокон, смерть. Это был почти законченный рисунок на пульсирующей спине, и тогда, чувствуя, что тело кошмара завладевает ею, Вика поняла, что глаза рисованной Вдовы не были вытатуированы. Они были живые. Влажные, ищущие и абсолютно живые глаза не мигая смотрели на нее. — Помоги мне! — закричала Вика, не очень понимая, кому адресован этот крик. И… проснулась. …ствием нарозина. Только кричала она скорее всего не громко, как это бывает во сне. И кошмар длился всего несколько секунд. Пока она пробуждалась, услышав посторонний звук, услышав во сне фразу: «Она находится под действием нарозина». — Она находится под действием нарозина, — проговорила ее сиделка Алла. Вика открыла глаза, кошмар еще не отпустил ее полностью. Алла пристально смотрела на нее, чуть склонив набок голову. В ее ладони Вика обнаружила две продолговатые капсулы. Нарозин. Милосердный, спасительный туман — единственное надежное укрытие для маленького беззащитного существа. Ладонь Аллы двинулась в направлении Викиного рта. Застыла в воздухе. — Дать ей? Туман. Спасительный туман. — Пожалуйста, — прошептала Вика. — Успокойтесь, — произнесла Алла. Все те же нотки раздражения в голосе. — Она стонала во сне. Уже пора. Дать ей? — Нет, постой, — услышала Вика голос. — Наверное, пора нам поговорить. Это был знакомый голос. Хотя картинка перед Викиными глазами чуть плыла, граница между сном и явью была еще размытой. Но это был знакомый голос. Огромная Алла, маска из трепещущих простыней, закрывала обзор. Потом она отошла в сторону. Ладонь с капсулами нарозина проплыла мимо. Вика не сразу поняла, кого она увидела. Образы из ее сна все еще присутствовали здесь: ее пришли навещать. Их было гораздо меньше, ее гостей. Но среди них находились… Образы сна… Помоги мне! Вика была умным человеком. Несмотря на все травмы и на одуряющее действие нарозина, она оставалась умным человеком. Сейчас она смотрела на своих гостей, и вместе с капельками пота, (она ждет спасительного тумана?) выступившими на ее лбу, пришло мгновенное и окончательное понимание. Его безальтернативность и пугающая ясность чуть не заставили Вику произнести: «Господи, это… нет. Не может быть…» Вместо этого в ее мозгу прозвучал крик из сна: «Давай заберем у них наших детей». Вика смотрела на своих гостей. Качнулись волосы… Вика понимала, кого она увидела. И молила лишь об одном: побороть рвавшийся из груди крик. Они двинулись к ней. Вика не закричала. Вместо этого она встретила своих гостей почти равнодушной, чуть блуждающей улыбкой. Лидия Максимовна не боялась сокращения. Она была старейшим и опытнейшим работником в «Континенте». Она работала с Алексеем Игоревичем и с Петром Виноградовым с самого начала, когда их офис располагался еще в двухкомнатной квартире на первом этаже обычной хрущевской пятиэтажки, прошла с ними все взлеты и падения, поэтому была уверена, что сокращение ей не грозит. С той счастливой поры, когда «Континент» только начинался и Алексей Игоревич буквально вытащил ее из одного из московских НИИ, утекло много воды. Она действительно видела все их взлеты и падения, она оказалась свидетельницей превращения «Континента» в огромную финансовую империю, она всегда была рядом, и в каком-то смысле Лидия Максимовна действительно являлась незаменимым сотрудником. Даже невзирая на расхожее убеждение, что незаменимых людей нет. К Алексею Игоревичу она, наверное, относилась почти как к сыну или, может быть, как к младшему в семье. Она любила его, восхищалась им и, как могла, окружала заботой. И даже когда «Континент» превратился в огромную империю, она все еще могла его пожурить. Если было за что. Только она никогда не делала этого при посторонних. Гибель Алексея Игоревича она восприняла как личную утрату. Это была страшная трагедия и страшная несправедливость. Лидия Максимовна прибавила седых волос и даже как-то сразу постарела. Еще месяц после этого страшного дня она ничего не могла делать, хоть и пыталась загрузить себя работой. И потом она видела, как переживала Вика. То утро, когда Вика и Алексей Игоревич «дрались» у нее в приемной, она теперь всегда вспоминала со светлой и печальной улыбкой. Какие они оба были красивые. И умные. Лишь теперь, когда уже ничего не вернуть, стало ясно, что они были особенные и, наверное, являлись идеальной парой. Они любили друг друга. По-настоящему. А уж ее опыт, опыт устало-мудрой женщины, позволял судить о таких вещах. Господи, они ведь были как герои книжки, чудесного романа, который закрываешь, когда прочитал, в который трудно поверить и которого не забыть. Рядом с ними, с их весельем, Лидия Максимовна чувствовала себя моложе. Часть их радости доставалась и ей. Жизнь прожить — не поле перейти. Так гласит народная мудрость. Фунт лиха… Лидия Максимовна вдруг подумала: имеет ли какой-нибудь другой народ на свете такое количество безнадежно-тоскливых народных мудростей? Она не знала ответа на этот вопрос. Хотя помнила, что каждому воздается по вере его. И быть может, если мы все так думаем о жизни, то такую жизнь и получаем. Вика осталась одна. Лидия Максимовна попыталась протянуть ей руку помощи. Почти как дочери. Ведь человеку необходимо тепло. Особенно когда он в беде. Но Вика замкнулась. Сначала Лидия Максимовна очень переживала, что с ней может что-то случиться. А в день похорон она, не афишируя своих действий, лично проследила, чтобы рядом постоянно находился врач. Но потом Вика прекратила плакать. И словно у нее что-то сгорело, щелк — и что-то закончилось внутри. Слезы высохли. Она отгородилась от всего мира, да только Лидии Максимовне казалось, что Вика убежала и от самой себя. И Лидия Максимовна пыталась достучаться до нее; ведь человеку необходимо, чтобы кто-то взял на себя часть его боли, и она подозревала, что для Вики по-настоящему этого некому было сделать. Но — бесполезно. Все двери оставались наглухо запертыми. Лишь только холодная вежливость. И Лидия Максимовна решила на какой-то срок прекратить свои попытки — здесь помочь сможет только время. Ей даже казалось, что после этого дня, когда Алексея Игоревича — Алеши, или Лехи — не стало, Вика прекратила проявлять интерес к собственным детям. Она просто функционировала на пределе человеческих сил, практически не совершая ошибок. Управляла огромной компанией. Она довела до конца все начинания своего мужа, дала ход всем его проектам. Она была идеальным менеджером, особенно в вопросах того, что не успел сделать ее муж. Она вела дела жестко, удивляя, а порой пугая Лидию Максимовну, ставила четкие задачи и требовала от всех эффективных действий. Она говорила, что это ей необходимо для того, чтобы «Континент» развивался так же, как это было при ее муже, однако Лидия Максимовна видела, что единственное, что ей по-настоящему необходимо, — это как следует выплакаться. Но не было внутри слез. Засуха. Боль высушила ее. — Стерва. Это слово, оброненное в сердцах, Лидия Максимовна все чаще слышала от огромных мужиков, выходящих из Викиного кабинета. Только она знала, что Вика не была стервой. Вовсе нет. — Мне еще не хватало обниматься с братками, — услышала как-то Лидия Максимовна от Виноградова. Петр Виноградов и Вика беседовали вполголоса в приемной, прежде чем разойтись по своим кабинетам. — Бывшими братками, — невозмутимо парировала Вика. Лидия Максимовна поняла, что они снова говорят о человеке с грозным именем Лютый. Видимо, и это дело своего мужа Вика решила довести до конца. Хотя, пока Алексей Игоревич был жив, Вика сама была против подобных комбинаций, если Лидии Максимовне не изменяет память. А она ей никогда не изменяла. Подобные симптомы все более настораживали: бедная девочка… Лидию Максимовну посетила совершенно дикая мысль, что… что, быть может, заделавшись тенью своего мужа, она тем самым пытается продлить его существование на земле? Это отдавало какими-то древними погребальными обрядами, и это действительно настораживало. Не было слез. Засуха. Она даже несколько отдалилась от, наверное, прежде самого близкого, за исключением домашних, человека, своего старого делового партнера и друга Андрея Дмитриевича Круглова. Она всегда звала его просто Андреем, Андрюшей. Он тоже так представлялся по телефону — просто Андрей. Иногда мог в шутку добавить: «Просто Мария». То, что произошло с Алексеем Игоревичем, было страшной, непоправимой трагедией, но от того, что продолжало происходить, становилось печальнее вдвойне. Зато теперь Андрей сблизился с семьей Петра Виноградова. Пересуды, интриги… Ох этот «Континент», словно огромный копошащийся, жужжащий улей. И когда Виноградов предложил Андрею поправить дела в лондонском представительстве «Континента», где работа «пробуксовывала» — он так и сказал: «пробуксовывала», — Андрей согласился. Огромный жужжащий улей. Вика худела. Боль высушила ее. Она пожелала Андрею счастливого пути и удачи на новом рабочем месте. Раньше она, быть может, шепнула бы ему на ухо: «Оттрахай там как следует всех этих бездельников», — но то было раньше. Она поцеловала его на прощание, без эмоций — так гладят кошек или птиц, — и провожать не поехала. Лидии Максимовне было больно смотреть на их прощание. Так умирают дома, лишенные любви, так постепенно засуха убивает когда-то зеленый оазис. Но вечером этого дня Вика напилась вдрызг. Одна. В своем огромном пустынном кабинете. Лидия Максимовна всерьез перепугалась, решив, что все развивается по самому нежелательному сценарию. Но только на следующий день начались перемены. Еще совсем слабые, почти незаметные, но это были хорошие перемены. Наверное, Вика прошла свою точку излома и засуха, как бы нехотя, маленькими шажками, все же стала отступать. Время, время — оно действительно оказалось лучшим целителем. Вика возвращалась. Быть может, она уже никогда не станет прежней, а может, все еще будет хорошо? Кто знает…