Все началось вечером того дня, в который мы вернулись из Ирландии, когда я ждал в своей квартире возвращения Раффлса, как обычно отправившегося продать нашу добычу. У Раффлса были свои методы ведения дел в этом столь важном для нашей профессии вопросе, и я был счастлив полностью предоставить ведение этих дел ему. Полагаю, что он сбывал награбленное в не слишком сложном, но изящно созданном образе колоритного пройдохи, неизменно говорившего на кокни – диалекте, которым Раффлс овладел в совершенстве. Более того, он неизменно пользовался услугами одного и того же скупщика краденого, который притворялся мелким (однако известным в определенных кругах) ростовщиком, в реальности являясь не меньшим проходимцем, чем сам Раффлс. Мне и самому недавно довелось побывать у него – под своим настоящим именем, разумеется. Нам нужны были деньги, для того чтобы организовать кражу этих самых изумрудов, и я сумел получить от него сто фунтов на условиях, которых следовало ожидать от приятного седобородого старика с заискивающей улыбкой, без остановки кланявшегося и смотревшего сквозь очки самыми лукавыми глазами, какие только можно было вообразить. Так что и деньги на совершение кражи, и выручка от сбыта награбленных трофеев происходили из одного и того же источника – и это обстоятельство полностью устраивало обе стороны. Однако свою долю этой выручки я пока что не получил. Я все ждал и ждал, и мое нетерпение росло по мере того, как мрак вокруг сгущался. Так я и сидел у открытого окна, вглядываясь в лица прохожих, пока темнота не сделала их неразличимыми. В моей голове роились догадки, одна ужаснее другой. Когда снаружи послышался лязг открывающейся двери лифта, мой ужас перерос в панику. Дыхание перехватило, и я не мог вдохнуть до тех пор, пока не раздался знакомый стук в дверь моей квартиры. – Ты сидишь в темноте! – сказал Раффлс, когда я втащил его внутрь. – Почему, Банни? Что стряслось? – Ничего, раз ты пришел, – ответил я, захлопывая дверь. Меня переполняло чувство облегчения и тревоги одновременно. – Ну? Ну? Сколько ты за них выручил? – Пять сотен. – Где? – У меня в кошельке. – Молодчина! – вскричал я. – Ты и представить себе не можешь, что мне пришлось пережить. Сейчас я включу свет. Весь последний час я не мог думать ни о чем, кроме как о тебе. Я… Я, как полный осел, думал, что что-то пошло не так. Когда белый свет залил комнату, я увидел, что Раффлс улыбается, однако не сразу понял значение его улыбки. Меня глупейшим образом переполняли мои собственные недавние переживания и чувство облегчения от того, что они оказались напрасными. Моим первым идиотским поступком было налить виски, чтобы отметить удачное завершение дела, забрызгав содовой все вокруг. – Значит, ты думал, что что-то случилось? – сказал Раффлс, откидываясь в моем кресле и зажигая сигарету. Казалось, ему было весело. – А что, если и так? Присядь-ка, дружище! У случившегося не будет ровным счетом никаких последствий, да и все к тому же уже закончилось. Погоня была напряженной и долгой, Банни, но думаю, что в этот раз я хорошо сбил их со следа. И внезапно я заметил, что его воротник был разодран, волосы спутаны, а сапоги покрывал толстый слой пыли. – Полиция? – прошептал я в ужасе. – О нет, мой дорогой, нет. Всего лишь старый Бэрд. – Бэрд! Но разве не Бэрду ты сбыл изумруды? – Ему. – Тогда с чего он за тобой погнался? – Мой дорогой друг, я расскажу тебе об этом, если ты мне дашь такую возможность. На самом деле нет совершенно никакого повода для беспокойства. Старый Бэрд наконец-то заметил, что я не простой взломщик, каким он считал меня все это время. Так что он изо всех сил пытался проследить за мной до моей норы. – А ты говоришь, что нет никакого повода для беспокойства! – Был бы, если бы ему это удалось. Однако он все еще ее ищет. Тем не менее признаю, что на некоторое время он меня заинтересовал. Вечно так, когда работаешь вдали от дома. Старая скотина прочла обо всем в утренней газете. Он ЗНАЛ, что кражу должен был совершить парень, способный выдать себя за джентльмена, и я заметил, как его брови взлетели вверх после моих слов, что именно я был тем человеком. Казалось, кто-то перерезал натянутую струну ножом для бумаги. Я старался выкрутиться изо всех сил – поклялся, что у меня есть богатый приятель, – но четко видел, что выдал себя. Он прекратил торговаться. Дал мне мою цену так, словно она его устраивала. Но на обратном пути я ПОЧУВСТВОВАЛ, что он следует за мной, хотя, разумеется, я не оглядывался, чтобы в этом убедиться. – Почему? – Мой дорогой Банни, это самая худшая вещь, которую ты только можешь сделать. Пока ты выглядишь как человек, который ничего не подозревает, они будут держать дистанцию, а пока они держат дистанцию – у тебя есть шанс. Покажи им, что знаешь, что за тобой следят, – и тебе останется либо бежать, либо драться. Так что я ни разу даже не оглянулся. Запомни это и тоже никогда так не делай, если окажешься в подобной ситуации. Я лишь поспешил к Блэкфрайерс[27], где громко заказал билет до «Хай-стрит Кенсингтон»[28]. Когда поезд покидал Слоун-сквер, я выскочил из него, взлетел вверх по лестнице подобно фонарщику и пробрался по закоулкам в свою студию. Решив перестраховаться, я просидел там всю вторую половину дня, не слыша ровным счетом ничего подозрительного и жалея, что у меня не было окна, но лишь этот треклятый световой люк. Никаких признаков угрозы, однако, не было, да и само преследование с его стороны было лишь моей догадкой. Ничто не указывало на то, что он так поступил. Когда же я наконец вышел из студии в своем истинном обличье, то почти прямехонько попал в лапы к старому Бэрду! – И что же ты сделал? – Прошел мимо него так, словно я никогда в жизни его в глаза не видел, да и тогда не заметил. Потом поймал кэб на Кингс-роуд и помчался очертя голову на узловую станцию в Клэпхэме, рванул на ближайшую платформу без билета, вскочил в первый попавшийся поезд, вышел в Туикенеме[29], пешком вернулся в Ричмонд, сел на линию «Дистрикт»[30], доехал до «Чаринг-Кросс» – и вот он я! Готовый принять ванну, переодеться и съесть лучший ужин, который клуб сможет нам предложить. Но сначала я зашел к тебе, потому что решил, что ты мог тревожиться. Пойдем со мной, это не займет много времени. – Ты уверен, что сумел от него ускользнуть? – спросил я, когда мы надевали шляпы. – Вполне. Однако мы можем в этом удостовериться еще раз, – сказал Раффлс и подошел к моему окну, где постоял какое-то мгновение, осматривая улицу. – Порядок? – спросил я его. – Порядок, – ответил он. И мы немедленно спустились вниз. Встав плечом к плечу, мы зашагали в сторону Олбани. Но по дороге мы были довольно молчаливы. Со своей стороны, я размышлял, что Раффлс станет делать со студией в Челси, до которой за ним, как бы там ни было, проследили. Мне это казалось делом первоочередной важности, однако когда я заговорил об этом, он ответил, что у него есть достаточно времени, чтобы подумать, как поступить. Во второй раз он заговорил на Бонд-стрит, кивнув юноше, с которым мы недавно познакомились и который уже начинал зарабатывать себе дурную славу. – Бедный Джек Раттер! – произнес Раффлс, вздохнув. – Нет ничего печальнее, чем видеть парня, стыдящегося собственных преступлений. Бедолага скоро сойдет с ума от своего пьянства и долгов! Ты видел его глаза? Кстати, странно, что нам довелось встретить его этим вечером, ведь именно старый Бэрд, по его собственным словам, обобрал его до нитки. Боже, как бы я хотел обобрать самого старого Бэрда! Внезапно его речь стала тише, что было особенно заметно в свете другой долгой паузы, продолжавшейся на протяжении всего первоклассного ужина в клубе и еще некоторое время после того, как мы уселись в тихом уголке курительной комнаты с кофе и сигарами. Лишь тогда я наконец заметил, что Раффлс смотрит на меня со своей ленивой улыбкой, означавшей, что его приступ молчаливости подошел к концу. – Рискну предположить, что тебе хочется узнать, о чем я думал все это время, – сказал он. – Я думал о том, какая это все-таки мерзость – не доводить дело до конца. – Ну, – сказал я, улыбаясь в ответ, – тебе не хочется держать это в себе, не правда ли? – Я не уверен, – сказал Раффлс, задумчиво дымя сигарой. – На самом деле я больше думал не о себе, а об этом бедолаге Джеке Раттере. Вот тебе пример парня, не доводящего дела до конца. Он стыдится собственных преступлений – и взгляни на разницу между ним и нами! Он в когтях у злобного ростовщика, мы – платежеспособные граждане. Он спивается, а мы настолько же трезвы, насколько платежеспособны. Он начинает терять друзей, наша главная проблема – удержать друзей, слишком настырно напрашивающихся в гости. Enfin[31], он выпрашивает деньги или берет их в долг, мы же их крадем – и тут же забываем об этом. Несомненно, наш путь честнее. И тем не менее, Банни, мне начинает казаться, что мы сами не доводим дела до конца. – Почему? Что еще мы могли сделать? – воскликнул я с легкой насмешкой, оглядываясь, однако, чтобы нас никто не подслушал. – Что еще? – спросил Раффлс. – Ну, например, убить. – Мерзость! – Зависит от того, с какой стороны смотреть, мой дорогой Банни. Однако я не имел в виду мерзкие убийства. Я уже говорил тебе, что величайший человек из живущих – это тот, кто совершил убийство и не был пойман. Он мог бы собой гордиться, если бы души подобных людей были на такое способны. Только подумай! Подумай о том, как ты приходишь сюда и разговариваешь с людьми, – весьма вероятно, о самом убийстве. Зная, что это ты его совершил, и размышляя о том, КАК бы они выглядели, если бы знали об этом! О, это было бы великолепно, просто великолепно! Да и к тому же при поимке твой конец был бы милосердным и драматичным. Ты просидишь в тюрьме всего несколько недель, а затем отправишься на тот свет вместе со сливками криминального мира, тебе не придется гнить за решеткой семь или четырнадцать лет. – Старый добрый Раффлс! – фыркнул я. – Я уже почти готов простить тебе то, что ты был в плохой форме на протяжении всего ужина. – Да я в жизни не говорил с большей искренностью. – Да ладно! – Я серьезно. – Тебе прекрасно известно, что ты бы не смог совершить убийство. Что угодно – но не это. – Мне прекрасно известно, что я собираюсь совершить его сегодня ночью! Он сидел откинувшись в кресле и смотрел на меня своими зоркими глазами из-под полуприкрытых век. Затем он наклонился вперед, и эти глаза метнулись к моим, словно клинок, выхваченный из ножен. Наконец я все понял, выражение этого взгляда было однозначным. Зная Раффлса, я мог безошибочно прочесть убийство в его сжатых кулаках, прочесть убийство в его стиснутых губах и прочесть тысячу убийств в этом твердом взгляде голубых глаз. – Бэрд? – ужаснулся я, облизывая пересохшие губы. – Разумеется. – Но ты ведь сказал, что комната в Челси не важна. – Я солгал. – Но ты ведь в любом случае от него ускользнул! – И это тоже была ложь. Мне не удалось это сделать. Я думал, что у меня все получилось, когда пришел к тебе этим вечером. Но помнишь, когда я выглянул из твоего окна, чтобы удостовериться еще раз? Он стоял на улице через дорогу. – И ты еще об этом молчал! – Я не хотел испортить тебе ужин, Банни, и не хотел позволить тебе испортить его мне. Однако он был там и, разумеется, проследил за нами до Олбани. Его любимая игра, столь подходящая его старому черному сердцу, – либо шантажом получить деньги от меня, либо – в качестве взятки – от полиции, так или иначе, но он не остался бы внакладе. Однако со мной этот номер не пройдет, он не переживет эту ночь, а в мире станет одним вымогателем меньше. Официант! Два шотландских виски с содовой. Я уйду в одиннадцать, Банни, больше мне ничего не остается. – То есть ты знаешь, где он живет? – Да, на Уиллесденской дороге. Причем живет он один, ко всему прочему он еще и скряга. Я все о нем выведал давным-давно. Я вновь оглядел помещение. Это был клуб молодых джентльменов, и повсюду были молодые джентльмены, смеявшиеся, болтавшие, курившие и пившие. Сквозь дым сигар я заметил, как один из них кивнул мне. Я машинально кивнул ему в ответ и, тяжело вздохнув, повернулся к Раффлсу. – И, разумеется, ты дашь ему шанс! – воззвал я. – Сам вид твоего пистолета заставит его одуматься. – Он не сдержит свое слово. – Но ты мог бы хотя бы попытаться. – Возможно, я так и сделаю. Вот твой бокал, Банни. Пожелай мне удачи. – Я тоже пойду. – Ты мне не нужен. – Я должен! Холодные голубые глаза недобро блеснули. – Чтобы помешать мне? – спросил Раффлс. – Нет. – Даешь слово? – Даю. – Банни, если ты его нарушишь… – Можешь и меня пристрелить!