— Вот еще, надрываться... — У тебя сегодня зачетная по геометрии, — заботливо напомнил Яр. — Так что вперед. Артем с убитым видом покосился на кастрюльку с манной кашей. Уж чего в этом доме водилось, так это молока. Молоко им через день носила соседская бабка Галя, у которой была неслыханная по нынешним голодным временам корова и две козы. Коз этих Артем иногда пас — за малую мзду, на кино и мороженое. Впрочем, любви к манной каше это не прибавляло. — Не пыхти, — не оборачиваясь от зеркала, сказал Яр. — Я же не зверь какой. Бутерброды и чай, а то у тебя успеваемость до нуля скатится. — Не скатится, — Артем впился зубами в хлеб с маргарином. Маргарин был сладкий, но почему-то пах мылом. — Куда ей катиться, я и так двоечник. «Казарка» — надувная двухместная лодка, весьма популярная в среде туристов-матрасников и начинающих контрабандистов — покачивалась у подоконника Яровой спальни. Сам дядюшка — чисто выбритый, в наглаженных светлых штанах и при галстуке, напяленном неизвестно по какому случаю, — сидел на подоконнике, задумчиво разглядывая самодельное весло. Он ловко перелез в лодку, бросил племяннику на колени завернутый в газету веник мокрых пионов и как бы между прочим заметил, что такая везуха до скончанья времен продолжаться не будет. И пускай Артем не вздумает опоздать на обратный школьный рейс. Назад его никто не повезет. — У меня дела в городе, — объявил Яр. — Буду поздно. Матери скажешь... — Что ты по девицам пошел. — Дурак, — сказал Яр печально. — Цветы до вечера завянут. Кто ж по девицам с квелым веником бегает. Варвара сидела на заборе, всем своим видом напоминая промокшую ворону, и, прищурив левый глаз, прицельно стреляла по плывущей в потоке школьной зачетке жеваной бумагой. Зачетка плыла, покачиваясь и вздрагивая коленкоровым переплетом, но тонуть не спешила. Варвара злилась. На торчащей из воды жердине болтался тощенький ее рюкзачок. Учебники в школу Варвара таскать не любила, она и вообще-то учебу ненавидела больше, чем это положено подростку. Учителей, правда, такие тонкости мало заботили, они лепили Варваре двойки косяками, Артем рядом с ней выглядел круглым отличником. Во всей школе Варвару жалел только Ярослав. Оно и понятно: сталкивались они всего раз в неделю. Яр, кроме обучения своих сопливых первоклашек, преподавал по совместительству еще и военное дело. А барышням, как он считал, совершенно ни к чему были такие умения, как собирание карабина Заточникова за сорок секунд и разбирание оного же секунд за двадцать. По военному делу пятерки были почти у всех девиц. — Большому кораблю большое плавание, — Варвара лениво зевнула, сдунула с переносицы косо упавшую прядь. — В смысле — плыви, галоша? — немедленно взвился Артем. А Ярослав подрулил к изгороди и вежливо протянул Варваре руку. — Залазь, подвезем. — Вот еще!.. я моторку подожду. — она вскинула подбородок. Пригревающее солнце коварно высветило на ее лице все до единой веснушки. Артем почти шкурой ощутил, как внутренне напрягся Ярослав. Варвару он жалел, это да, но жалеть и любить — слишком разные вещи. Он ей сочувствовал. Варвара была похожа на вымазанную в йод бледную поганку: невзрачное личико с острым носом, густо обсыпанным конопатинами, серые глаза и мышиный хвостик волос на затылке. Отца у нее никогда не наблюдалось, а мать была алкоголичкой со стажем, и этой весной дядьки из отдела нравов при управе всерьез грозились отправить пани Люцыну лечиться. Вот пускай только вода сойдет. То есть, это так называлось, что лечиться, а на самом деле... Попечительский школьный совет назначил Варваре стипендию по потере кормильца, но в интернат сдавать пока не спешил. Хотя, конечно, Варвара была им как кость в горле. Но, едва сошел снег, вдруг обнаружилось, что у Варвары есть бабка. Та прикатила из Островов, поселилась в своем собственном доме, который без людского пригляда сделался похожим на курятник, а потом, когда ее непутевая дочка совсем пропала, переселилась в так называемую городскую квартиру: серую пятиэтажку на самой окраине Ликсны. — Моторка ушла, — сказал Артем. — Ну и фиг с ней. — Будете выдрючиваться, панна Стрельникова, я на вас докладную напишу, — будничным тоном и, кажется, всерьез, предупредил Яр. — За отлынивание от занятий. Артем от неожиданности охнул. Две таких докладных за Варварой уже числились, еще одна — и прощай, стипендия, на что она тогда жить будет со свой полоумной бабкой? На бабкину пенсию? На нее не прокормишь даже котенка, хотя, как уверяет реклама в газетах, желудок у того не больше наперстка. А потом, как завершение карьеры, ждет Варвару интернат в Серебрянке. Яр что, вообще всякий стыд потерял?! Варвара аккуратно слезла в «казарку». Уселась на корме, положив на колени полупустой ранец. Лодка тронулась, разогнав небольшую волну, и Артем услышал, как перекатывается у Варвары в пенале одинокая ручка. — Я вас, пане Родин, ненавижу, — сообщила Варвара с милой улыбкой. Яр снисходительно хмыкнул. Правды в ее словах было чуть. — Вот и делай после этого людям добро. Они плыли пустой солнечной улицей. Кошки грелись на коньках крыш, петухи топорщили перья, сидя на торчащих из воды штакетниках, как на насестах. Над крышами развевалось белье: пользуясь солнцем, хозяйки торопились хоть немного просушить постели. Дома от этого были похожи на парусники, и зеленые волны сирени ходили над темными надстройками чердаков. Пахло зацветающими садами, в желтую мутноватую воду летела белая цветень. Артем подумал, что позднее половодье — это все-таки красиво, и если бы можно было выпросить у Яра лодку на выходные, и Варвара бы согласилась... Но додумать эту мысль не успел: приплыли. Школьникам городского поселка Ликсна не повезло с самого начала. С того самого момента, как первый градоначальник окружного города Омель, обозрев окрестности вверенной ему местности, принял решение строить храм знаний на взгорке, в окружении тогда еще молоденьких, а теперь почти что вековых лип и каштанов. И сегодня школьный двор, заботливо посыпанный желтым песочком, был оскорбительно сух: даже последняя лужа, в которой еще в прошлую пятницу с таким восторгом плескались Яровы первоклашки, высохла бесследно. Яр привязывал «казарку» к мосткам, когда сверху, с горушки, сквозь распахнутые окна рекреаций, заливчато грянул колокольчик. — Все, граждане, быстренько, мы почти что опоздали. Неизвестно, как Яр, но сам Артем все-таки опоздал. Можно было и поторопиться, но ноги почему-то не шли. Школьные коридоры пахли пылью и свежей мастикой: только что натертый паркет оливково золотился в свете позднего утра. В углу, на лестнице, ведущей в преподавательскую, стоял хмурый Ростик и непедагогично крошил сигарету о лакированные перила. Артем обалдел. Никогда он не видел директора в таком мрачном расположении духа. Директор обыкновенно бывал тощ, сутул и неприлично весел — этаким людоедским весельем, и очки в тонкой стальной оправе, криво сидящие на его загорелом костистом лице, впечатления этого нисколько не сглаживали. — Родин, ты почему не на занятиях? — не сразу опомнился Ростик, завидев бредущего по коридору Артема. — Доброе утро, Ростислав Андреевич, — на всякий случай сказал Артем. Утро было, на самом деле, очень так себе, но Ростика это не касалось. — Прогуливаешь? — А у меня освобождение, — соврал Артем без смущения. Не станет мрачный Ростик проверять. А пока Яра встретит, и вовсе забудет. — До третьей пары. — Это риторика? — Литература. — Ага, — удовлетворенно хмыкнул Ростик, раскрошил сигарету окончательно, подошвой смел в лестничный пролет табачную пыль. Потом достал похрустывающий от крахмальной свежести платок, вытер руки и взял Артема за плечо цепкой стальной хваткой. — Прогуляешь — башку сверну. — Почему? — Потому, — сказал Ростик. — Доживешь — узнаешь. Все, пошел. Артем удалился со странным облегчением на душе. Как будто Ростик сделал ему подарок. Впрочем, от разговоров с директором у Артема всегда оставалось такое чувство. Как Ростик ухитрялся так себя ставить — никто не знал. Но первоклашки млели, томные выпускницы травились от неразделенной любви. До преподавательниц Ростик снисходил, что давало им повод хотя бы надеяться... а все прочие директора просто обожали. Даже когда он метал громы и молнии, а такое случалось частенько. Артем стал у окна. Во дворе галдела и дралась малышня. Яр сидел на поваленной волейбольной стойке и о чем-то беседовал с Манюней — преподавательницей из параллельного первого «Б». Беседа, по всей видимости, протекала на повышенных тонах, лицо у Манюни было кислое, а Яр, наоборот, злился. В углу, у забора, пользуясь занятостью педагогов, двое малышей увлеченно разбирали на запчасти какую-то железяку. Присмотревшись, Артем узнал в ржавых обломках противопехотную мину. В нем мгновенно все захолодело от ужаса. И только через пару минут, оттаяв, Артем сообразил, что это муляж. Учебное пособие, списанный хлам. Игрушечки у Яровых пацанов, однако... Дети ковыряли снаряд увлеченно и со знанием дела, железина ерзала по траве, оставляя в зелени длинные черные полосы. Жухлая трава, мокрые комья земли... Артем ощутил острый приступ дурноты. Школьный двор надвинулся резко, будто при падении, и голова закружилась. В глазах зарябило от цветных маек и девчачьих платьиц. Артем с силой рванул запечатанную на зиму оконную раму. — Вам плохо? Был у них в школе такой дурацкий обычай: ко всем, кто ростом повыше подоконника, обращаться на «вы». Обычай-то был, но в повседневном общении мало кто из преподавателей утруждал себя манерами. Ну если только на принцип шли. Но всех таких принципиальных Артем знал наизусть. Пахло солнцем и нагретой травой. Ветер нес в распахнутое окно одуванчиковый легкий пух. Завивались на подоконнике крохотные белые смерчики. Перед Артемом, ловя пушистый вихрь ладонью, стояла женщина в темном глухом платье. На ее отчаянно некрасивом, с неправильными чертами, лице было написано ленивое сочувствие. Артем ощетинился. — Мне? Мне — нормально. — Мне показалось... вы сейчас свалитесь вниз. Артем презрительно скривился. — Тут невысоко. Женщина позволила себе легкую усмешку. — Не приспособлены вы, кролики, для лазанья. — Чего? — Ну... вы же летать не умеете. Грохнулись бы вниз, сломали шею... знаете, молодой человек, я в тюрьму не тороплюсь. — А вас туда и не приглашают. — Вы полагаете? Артем закрыл глаза. Качалась под веками зеленая муть, тошно было. Как если бы на яркой, залитой солнцем улице встретилось ему отвратительное чудище — вроде тех, про которых в детских сказках. Неживое, отчаянно притворяющееся живым. Похожее. Выглядящее человеком. Необъяснимая, дикая неприязнь. ... дежурный преподаватель. Что?! Она — дежурный преподаватель? Вот это выморочная нежить с похожей на копну сухой травы прической?! В педсовете что, с ума посходили? Да ее детишечки размажут на бутерброды в первый же час. Чем Ростик думал? Явно не головой… Артем оттолкнулся от ставшего почти родным подоконника и побрел по коридору, пошатываясь и натыкаясь на шныряющую вокруг малышню. Возле лестницы ему опять попался директор, внимательно заглянул в лицо, поцокал языком и милостиво предложил гулять домой. Но Артем отказался. В коридоре третьего этажа было почти темно, где-то под потолком горела тусклая лампочка. Из-за двери военной кафедры тянуло сквозняком, и занудный Яров голос излагал про «мертвую зону обстрела» и правила поведения мирных граждан при огневой атаке. «Если обстрел застал вас врасплох и нет никакой возможности спуститься в убежище...», следует завернуться в белую простыню и тихо ползти к ближайшему кладбищу. Бредятина. Артем в сердцах сплюнул. Тем более, что дежурного преподавателя, в чьи обязанности входило надавать учащемуся по шее за столь гнусный поступок, поблизости не наблюдалось. Зато в конце коридора, у лестницы, послышалось некое шевеление. Шаги и стук каблуков. Судя по звукам, в здании обнаружился табунчик антилоп: топотали дамы знатно, а гулкое эхо школьных коридоров доводило перестук до нужной кондиции. Процессия поднялась по лестнице, и стало видно, что возглавляет ее Ростик. — ... согласно утвержденной департаментом образовательной программе и концепции воспитания детей. Вот здесь, прошу. Ребенок, иди сюда! Артем не сразу сообразил, что это ему. Подошел. Ростик сверкнул из-под очков гневным взором. — Почему не на занятиях? За сегодняшнее утро это был второй подобный вопрос, причем от Ростика же. Артем качнул головой. — Так вы сами отпустили. Ростик хмыкнул. И заявил, что не в его правилах отпускать людей домой, если те совершенно здоровы и дома у них все в порядке. У Артема же в порядке? Тогда почему он шатается по коридорам? Воображает, что можно до бесконечности пользоваться дядюшкиной добротой? Сопровождавшие директора тетки кивали крашеными прическами, двое потертого вида мужиков, замыкавших процессию, сочувственно пыхтели. Но заступаться за Артема явно не собирались.