— Пани Бируте. — Вежис помолчал, дожидаясь, пока дети скроются за поворотом аллеи. — Нужно бы сказать им. Хотя бы Стаху. Девочка мала и едва ли поймет что-либо… но Сташек должен знать. Она чуть наклонила голову. — Хорошо. Скажите. И еще, пан Вежис. Не настаивайте на его поездках в Ливны. — Как скажете, пани. Она улыбнулась и подала ему руку, позволяя проводить себя до кареты. *** Самое страшное, что с ней могло случиться — случилось. Она заснула. В лесу. Прямо посреди круглой, как пятак, поляны, желтой от «курьих лапок», с черными суровыми елями по краям. Вот так выломилась из чащобы, мокрая и злая, остервенело отмахиваясь от комариной стаи и потирая зудящие от царапин и крапивных волдырей лодыжки и локти — и оказалась посреди тишины и солнца, по колено в густой и мягкой траве. Сначала Варвара просто сидела в этой траве, бездумно гладя прохладные стебли. Они скользили меж пальцев, как водяные струи. Из сумрака пахло ландышами, и от этой ледяной горечи немели ладони и ныл висок. Память милосердно затирала подробности недавнего скандала. То есть, когда все случилось, она не испугалась ни капельки. Было не то чтобы страшно — противно. Эти тетки орали на нее так, как если бы она собственноручно застрелила по меньшей мере десяток инспектрисс. И Ростик смотрел укоряюще: вот, мол, я тебе доверял, а ты так меня подставила, Стрельникова. Ему даже в голову не пришло усомниться в том, что она вообще виновата. Этот тип, который притащился во главе делегации, сказал ему два слова на ухо — и у Ростика сразу сделалось такое лицо… будто на жабу наступил. А еще клялся, что никакая чиновная мразь ее и тронуть не посмеет, только через мой труп, говорил… трус. Она легла на траву и закрыла глаза, заново переживая случившееся. Кучерявые весенние облака плыли, цепляясь за черно-синие верхушки елей. Муравей взбирался по травинке, блестел лаковой каплей. По сравнению с этим все остальное было таким… неважным, что ли? эта мысль поразила ее, но как-то вяло. Варвара закрыла глаза. Солнце качалось под веками горячей черно-зеленой каплей. — Тихо! Ему совсем не потребовалось кричать на них. У него был негромкий и очень спокойный голос, который необъяснимым образом был услышан всеми в единую секунду, и там, где только что стоял гвалт и вопли до небес, внезапно воцарилась полная тишина. — Тихо, — повторил он своим удивительным голосом и, приобняв за плечи обомлевших от недавнего ужаса инспектрисс, раздвинул их плотный строй и прошел к доске. — Всем сесть. Грохнули крышки парт. Вновь наступила тишина, в которой было слышно, как шуршит, оползая, побелка и поскрипывает, успокаиваясь в качании, шнур люстры над преподавательской кафедрой. — Каждому, кто закрыл рот, большое человеческое спасибо. Оружие попрошу. Яр послушно протянул гостю злосчастный карабин. — Также прошу всех оставаться на своих местах. — Гость в несколько выверенных до автоматизма движений разобрал карабин, задумчиво покачал головой, когда убедился в том, что заряжен он не был, протянул руку, в которую Яр, сделавшийся вдруг удивительно понятливым, вложил классный журнал. — Спасибо. Теперь тот, чью фамилию я называю, встает, говорит «я», садится и не издает более ни звука. Понятно? — А вы кто? — строптиво поинтересовались с задней парты. — Допустим, начальник комиссии из окружного департамента образования. Или вас имя интересует, молодой человек? — Интересует! — Представляться я буду вашим родителям, если они того пожелают. Приглашать родителей? Нет? Прекрасно. Еще вопросы у кого-нибудь имеются? Тогда приступим. Берут Аделя! — Я, — беловолосая, тонкая, как свечка, Аделька осторожно вылезла из-за парты. Постояла, бледная до прозрачности, хлопая ресницами и отчаянно краснея, потом, не дождавшись никакого ответа, так же осторожно села на свое место. Начальник комиссии окружного департамента образования смотрел на нее без всякого выражения на лице. Он стоял у доски, расставив ноги, обутые в тяжелые, армейского образца, высокие ботинки, и чуть покачивался с пятки на носок. Глаза его — один зеленый и насмешливый, второй — серый, мертвый — смотрели на класс. Тетки из комиссии молчаливо подпирали дверь. Кажется, они даже дышать забыли, не то что стонать и возмущаться. — Богданович Юзеф! Они вставали, Варварины одноклассники — один за другим, ежились и сутулились под этим странным взглядом, потом, облегченно выдыхая, садились на место. Протестовать и спорить никому и в голову не приходило. Они были будто завороженные, придавленные чужой волей, и в этом ощущалась чудовищная противоестественность. Почему-то Варваре казалось, когда до нее дойдет очередь, она не сможет встать. Ноги откажут. Она сидела, бездумно вертя в пальцах карандаш, зачем-то пробуя пальцем острый старательно отточенный грифель. — …Родин Артем! Вызывающе громко хлопнула крышка парты. — Я! — Стрельникова Варвара! Карандашное острие воткнулось в палец. Варвара закусила губу. Почему она до сих пор сидит? Она ни в чем не виновата! На подушечке пальца выступала алая капля, постепенно окрашиваясь черным — от графитового стержня. Начальник окружной комиссии перестал покачиваться с пяток на носки и шагнул к Варвариной парте. Наклонился, заглядывая Варваре в лицо. Что он прочел в ее глазах — бог весть, а только выпрямился, захлопнул журнал и объявил, что на этом перекличка окончена и все свободны, а панну Стрельникову, в компании директора школы и классного наставника, он приглашает побеседовать приватно на отвлеченные темы. Для бесед был выбран почему-то не директорский кабинет, как сперва логично предположила сперва Варвара. Она уже было свернула от лестницы направо, туда, где в тупике коридора, за пыльным фикусом, обреталась дверь в Ростиковы апартаменты, — за частые визиты она выучила эту дорогу досконально, могла бы из любого помещения школы с закрытыми глазами дойти и ни разу не споткнулась. Но тут инспектор — это Варвара его так окрестила, потому что надо как-то называть человека, если имени его не знаешь, а он сам рассказывать не торопится — тут он ухватил ее за плечо и заставил повернуть налево. Варвара фыркнула, высвобождаясь, за ее спиной восхищенно вздохнул добрый десяток тайных наблюдателей. Нечего тут лапы распускать! К тому же, и она не под конвоем… в возмущении Варвара не заметила, как кончился коридор и она оказалась перед белой дверью школьного медпункта. Вот тут ей по-настоящему стало страшно. И в голову полезла всякая чушь. Про врачей-убийц и учителей-маньяков. Наверное, это было бы смешно, во всяком случае, Варвара с удовольствием посмеялась бы, расскажи ей кто-нибудь такое. Но тут колени ослабли, а во рту стало сухо и гадко. — Вы проходите, проходите, — посоветовал инспектор и приглашающе подтолкнул Варвару между лопаток. Она переступила порог, и тут он обернулся и, оглядывая совершенно пустой коридор, сообщил ледяным голосом: — Кто будет подслушивать у дверей, отправится вслед за Стрельниковой. Я предупредил. Похожий на мокрого воробья маленький человечек поднялся из-за застеленного белой клеенкой стола. Инспектор улыбнулся ему широко и радостно, как давнему знакомцу. — Вот, пан Квятковский, извольте полюбопытствовать. Обнаружил во вверенном вам учреждении. А вы говорите — ничего нет. Как же нет, когда есть! Присаживайтесь, барышня, — он указал Варваре на кушетку. Скользкая клеенка противно холодила голые ноги. Варвара незаметно отступила от кушетки подальше. Почему-то ей казалось, что если она не сядет, как ей велели, то ничего страшного с ней не случится. Видимо, Ростик, подпиравший дверь, думал так же, потому что ободряюще улыбнулся Варваре и даже подмигнул. — Пускай панна подойдет, — велел фельдшер. И она пошла. Дура, пошла, как привязанная, не в силах противиться чужому голосу, чужой воле, ощущая себя бабочкой на булавке, шла и смотрела, как в окне кабинетика, до половины закрашенном белой краской, колышется молодая тополевая листва, пересыпанная солнечными бликами. — Стрельникова Варвара Александровна, полных лет пятнадцать, безнадзорная, на учете не состоит… — фельдшер читал из серой картонной папки, а рукой держал Варвару за запястье, наклонив голову, прислушивался к пульсу, — за медицинской помощью не обращалась, жалоб и сигналов тоже не поступало. Пан Кравиц, а вы уверены, что не ошибаетесь? — Это я у вас хочу спросить. — Но вы же сами… — Сам я только что видел, как стараниями этой панны выстрелил в руках у преподавателя военной подготовки учебный карабин, к тому же не заряженный. И потом, определять — это ваша работа, вам за это жалованье платят, любезный. Мои обязанности — пресекать. Или вы забыли? Глаза у Ростика, со стоическим видом выслушивающего всю эту ахинею, были совершенно безумными. И Варвара вдруг поняла, что пан директор за нее не заступится, если что. Просто не сможет. Это все равно, что пытаться ложкой вычерпать воду из тонущего корабля. — И после этого вы будете утверждать, что в Ликсне тишина и спокойствие?! Любуйтесь! — Панове, что здесь происходит? — А вас никто не спрашивает! — Позвольте! — Не позволю, — Кравиц обернулся к директору, и Варваре стало не по себе. Ничего человеческого не было в этом лице. — Не вашего ума это дело. Не лезьте, стойте и молчите. — Вы что же, — подал сдавленный голос фельдшер, — вы хотите сказать, что она нава? — Нет! — отрезал Кравиц. Потом, сколько ни пыталась, Варвара никак не могла вспомнить, что с ней произошло. Помнила только вспышку бело-зеленого света, и как шарахнулся Ростик, уступая ей дорогу; она не вписалась в дверной проем, толкнула директора; упали, беспомощно звякнули на кафельном полу Ростиковы очки… Варвара выломилась из кабинетика, не видя перед собой ничего, и пришла в себя только на мостках, в лесу. Коричневые струи воды медленно перекатывались на гладких камнях, голубые и зеленые стрекозы неподвижно висели над зарослями стрелолиста у берегов. Над головой шумели, колыхались сосны, солнце сеялось сквозь полупрозрачную молодую листву берез и осинника. Из лесной чащобы тянуло черемуховым холодом. Я дома, внезапно поняла Варвара. И закрыла глаза. Тишина и покой, не перемежаемые даже пением птиц, обнимали ее, как облако, как туман над осенними плавнями. Чужой взгляд лежал на лице, будто касался щек прохладными ладонями, медленно вбирал в себя ее всю, пил — как древесный сок. Варвара очнулась. Из глубины потока глядело на нее незнакомое, чужое женское лицо. Варвара узнала этот взгляд — так лес много месяцев подряд всматривался в нее, изучал, ожидал… вот, дождался. Она швырнула в воду учебником — первым, что попалось под руку. Взлетели брызги, стеклянная поверхность ручья разбилась тысячью изображений, поднялся со дна песок, прутики, мелкий водяной мусор. Книжка поплыла по течению, шевеля под ветром распахнутыми страницами, которые медленно набрякали водой. Варвара отвернулась. Посидела еще несколько минут, упихала в рюкзачок остатки школьного имущества и поднялась. Наивная, она думала, что все закончилось с этой ее выходкой. А ничего никуда не девалось. И лес по-прежнему смотрел ей в спину, только теперь, в отличие от прежних времен, Варвара знала, какое у него лицо. …Она заснула на этой поляне, заснула, сама не помня как, и лес присвоил ее, оплел повиликой руки, пророс молодой травой сквозь легкие, сделал частью себя, и Варвара знала, чьи глаза глянут на нее из зеркала, когда утром она встанет заплести косу.