Дрожа от разочарования, снова опускаюсь на пол, обнимаю колени руками. Мы были так близко! Слезы подступают к глазам, и я борюсь с ними изо всех сил, но проигрываю безнадежное сражение. Фургон замедляет ход, останавливается. Через пару секунд Эйден открывает дверь. Я вытираю лицо рукавом. — Я высадил своего коллегу на последнем перекрестке. Остановился здесь передохнуть, ладно? Выходи, — говорит он и протягивает мне руку. Я берусь за нее, выхожу на деревянных ногах и вижу, что фургон стоит на обочине односторонней дороги з и деревья образуют зеленый тоннель над головой. — Разомнем ноги? — предлагает Эйден. Мы переходим дорогу и молча идем по тропе, направляясь к ручью, потом вдоль него, пока не выходим на прогалину. С одного края там грубо сколоченная скамейка. — Давай поговорим. — Он садится на скамейку. Я тоже сажусь. — Итак, это и вправду был Бен? Ты уверена? — Да. — Не торопись. Есть все основания полагать, что он... — Эйден смолкает в нерешительности. — Что он умер. — Да. Однако он там. Сейчас нам нужно выждать и посмотреть, что еще мы сможем разузнать о Бене и этой школе-интернате, в которую он ходит, что это за история. Придумать, где бы вы могли встретиться с ним без риска. Как только я что-то узнаю, я тебе скажу. Хорошо? — А когда это будет? — Точно пока не скажу, но сделаю, что смогу. И вот что: я опять буду у Мака в следующую пятницу. Приходи прямо после школы, и если будут новости, я расскажу. — Я должна увидеть его, поговорить с ним. Должна, — говорю я и сама слышу отчаяние и мольбу в своем голосе. Но ничего не могу поделать. Дело не только в необходимости предупредить Бена. Увидев его сегодня, я так отчаянно захотела быть рядом с ним. Моя ладонь стискивает руку Эйдена. Он разжимает мои пальцы и накрывает мою руку своей. — Знаю, — отзывается он мягко. — И знаешь, что еще мне известно? — Что? — Бену очень повезло. Глаза Эйдена удерживают мой взгляд. Они ярко-голубые, цвета неба. Теплые и серьезные, и смотрят на меня, как смотрел Бен. Я убираю руку и отвожу глаза. — Кайла, послушай. Ты теперь видишь, насколько важен ПБВ, не так ли? То, что мы делаем. Находим пропавших или что с ними произошло, хорошее или плохое. Для таких людей, как ты, которые не могут жить дальше, пока не узнают. Я киваю. — Да. — Я не собираюсь давить на тебя сегодня, но подумай еще, ладно? Подумай о том, чтобы сообщить, что ты найдена. Помочь кому-то, как мы помогаем тебе. От его слов в душе у меня поднимается волна паники. Я могла бы сделать это: сообщить, что Люси Коннор найдена. Но что это даст? Она больше не существует, не считая нескольких смутных обрывков снов. — Пошли, — говорит Эйден. — Нужно отвезти тебя домой. Мы возвращаемся к фургону, и Эйден открывает дверцу кузова. — Извини, но тебе безопаснее ехать сзади. — Все нормально. — Я забираюсь внутрь, усаживаюсь, но как только дверь закрывается, перебираюсь поближе к окну. Хочу знать дорогу. ГЛАВА 29 Дома меня ждет сюрприз. Отец сидит на диване, рядом с ним Эми, трещит о том, как у нее прошла неделя. Мама читает книгу в кресле. Три пары глаза разом устремляются на меня. Мама закрывает книгу. Хмурится. — Как же ты долго!.. — Извините, я... — Дай же ей сначала войти и поздороваться, — говорит отец. — Я не видел ее целую неделю. Он протягивает руку, и я подхожу; берет мою, притягивает ближе, целует в щеку. — Посиди с нами, — продолжает он. И я присаживаюсь на краешек дивана рядом с Эми. — Куда ты ходила? — спрашивает мама. Отец качает головой. — Разве бедная девочка не может сходить погулять? Что это за допрос с пристрастием? Мама хмурится, и волны растревоженных эмоций ощущаются в воздухе настолько отчетливо, что, кажется, можно их потрогать. — Ты ведь не ходила по лесу, нет? — спрашивает она. — Нет, — отвечаю я истинную правду. Только немного прошлась по лесной тропе с Эйденом. — Это небезопасно. Ведь еще не поймали того, кто напал на Уэйна Беста, — продолжает мама. — Тебе нужно быть осторожной и... — Ну, будет, Сандра, — вмешивается отец. — Она же сказала, что не гуляла в лесу. Мы с Эми удивленно глазеем на него. Мама заметно ощетинивается, как еж, растопыривший иголки. Отец на моей стороне? А на мамином лице читается подозрение. Она не верит мне. Я набираюсь храбрости: — Нет, честно. Просто дошла до Холла и обратно. По дороге. —Я в уме подсчитала, сколько времени это у меня заняло бы и сколько меня не было, и получилось приблизительно правильно. — Мне казалось, ты говорила, что у тебя много уроков и тебе нужно немного прогуляться, чтобы проветрить голову? — Я и не собиралась идти так далеко. Но день такой хороший... — Я умолкаю. Даже мне самой это не кажется слишком убедительным. — Не забудь про домашние задания, — говорит отец. Что-то еще таится у него в глазах. — Так я пойду. — Я начинаю подниматься. Выражение маминых глаз дает понять, что разговор еще не окончен. — Погоди минуту, — роняет отец. — Пока мы все здесь, можно обговорить на семейном совете ДПА. —Я смотрю на него непонимающе. — День Памяти Армстронга, — поясняет он. — Это вам самим решать, — говорит мама, — хотите ли вы пойти. Отец фыркает: — Разумеется, они пойдут. — Он поворачивается к нам с Эми: — В этом году намечается грандиозное празднование: двадцать пять лет, как было совершено убийство, и тридцатилетие власти Центральной Коалиции. Торжества будут проходить в Чекерсе, загородной резиденции премьер-министра, — добавляет он, глядя на меня. — А что там будет? — спрашиваю я. Мама отвечает: — Сначала обычная церемония в доме, как показывают по телевизору каждый год. Это только для членов семьи, поэтому только мы и команда с телевидения. Сочувствие нации, речь скорбящей дочери, и так далее и тому подобное. Отец удивленно приподнимает бровь на ее тон. Она продолжает: — А потом специальное торжество, где будет присутствовать премьер-министр в то самое время, когда тридцать лет назад был подписан договор об образовании Центральной Коалиции. Ну и, разумеется, целая толпа правительственных тузов, богатых и знаменитых. После этого — длинный и скучный обед. Правительственные чиновники... Лордеры. — На церемонии вам, правда, необходимо присутствовать, — говорит мама с сожалением. — Это честь! — добавляет отец. — Но можете пропустить обед, если хотите. — Выражение маминого лица предполагает, что это будет разумно. Она по-прежнему не сводит с меня глаз, и какая-то неуверенность таится за ее мягким взглядом. — Можно я теперь пойду? Уроки, — говорю я. — Иди, иди, — разрешает отец. Поднимаюсь по лестнице. Что такое с ними двумя? Мама полна подозрений. Отец — само добродушие. Они что, поменялись телами?