Гвардейцы неохотно остались у дверей, все восемь человек, и Поля, отвернувшись, воздела глаза к небу. У кого-то, похоже, паранойя. Тайкахе, такой же морщинистый, черноволосый, маленький и старый, каким она его запомнила, сидел у края озерца, скинув свои шкуры тут же, на берег. Под ними он оказался одет в пеструю полотняную рубашку, вышитую красными оленями, синими зайцами и оранжевыми солнышками с веселыми лучиками. Шаман медитативно жевал табак и водил раскрытой ладонью по поверхности воды, а из нее, почти выскакивая на берег, тыкались к нему, мешая друг другу, карпы и форель. Издалека казалось, что вода кипит под его рукой. Поблизости прыгали по траве воробьи и синички, паслись расплодившиеся зайцы, что ухитрились уберечься от медведицы-Пол, и даже парочка маленьких диких поросят мирно лежала у бока старика, прикрыв в блаженстве глаза. Полина поумилялась открывшейся картине, потом вспомнила, как она радостно ловила и рвала этих поросят и зайцев, и немного расстроилась. – Здравствуй, Тайкахе, – сказала она, подойдя ближе. – Я очень рада тебе. Шаман поднял голову, довольно закряхтел – в лучах солнца лицо его расплылось в ласковой улыбке, узкие глаза в окружении лучиков-морщин заблестели. Рыбы в воде заплескали хвостами, уходя на глубину. – И тебе здоровья, солнечная королева. Садись рядом, отдохни, а я посмотрю на тебя. – Да куда ж больше отдыхать, – весело проговорила Пол, опускаясь рядом на колени. – Я целыми днями сплю. – И хорошо, что спишь, и правильно, – Тайкахе отцепил от пояса флягу, хлебнул из нее, покатал во рту жидкость с травяно-спиртовым запахом – и неожиданно цепко схватил Полину за руку, вжал палец в запястье, закрыл глаза. Подождал с полминуты, поцокал довольно. – Ай, ай, хорошо на поправку идешь, душа обратно в теле прорастает. Дай вторую руку, медвежья жена. Снова палец на запястье. От рук шамана шло тепло, как от печки. Или это Пол на солнышке пригрелась? – Хорошо, – проскрипел шаман, отнимая руку. – Сильная женщина, крепкая. Пока твои якоря свои обеты держат, все хорошо будет. Маленькая синичка прыгнула Тайкахе на плечо, и он аккуратно пощекотал ее пальцем, почмокал, смешно вытягивая губы в трубочку. Поля смотрела на него, и почему-то на глаза наворачивались слезы. Старик, могущественный, но чистый и трогательный, как дитя, и одинокий в своем могуществе. – Спасибо тебе, Тайкахе, – Полина погладила его грязную ладонь. – За то, что помог и что на себя обязательство взял. Ты ведь мне вторую жизнь дал, впору тебя тоже отцом звать. Как мне тебя отблагодарить? – Достаточно, если ты будешь жить, – прошелестел шаман. – Боги не дали мне возможность иметь детей, но, если бы у меня была дочь, я бы хотел, чтобы она была такой же сильной и смелой, как ты. Так что проживи жизнь хорошо, женщина-солнце, этого будет достаточно. – А ты можешь сказать, когда я совсем вернусь? – осторожно спросила Пол. Тайкахе недовольно покрутил головой, хитро взглянул на нее, как диковинная пестрая птица. – Кто ж такие вопросы задает, кто ж удачу пугает, ай-ай, – он пожевал губами. – Когда вернешься – это никому не ведомо, медвежья жена. Но если якоря твои крепки будут, если пришьют твою душу надежно к этому миру, то осенью приду снова на тебя посмотреть. Есть надежда, что Великий Бер тебя излечит в свой сезон окончательно. – Так долго еще, – разочарованно вздохнула Поля. – Смерть куда дольше, – прошелестел шаман, и его черные глаза блеснули чем-то потусторонним, будто кто-то с того края посмотрел на этот мир. Стало жутко. – Не бойся, – проскрипел он, видя, как Пол поежилась. – Ты крепкая, якоря твои крепкие, любят тебя. А чтобы совсем уж не бояться обратно уйти, медвежат мужу роди. Дети – лучшие корни и якоря, дети дарят людям бессмертие… Полина опустила глаза. Весь месяц с ее пробуждения она была рядом с Демьяном, тянулась к нему, радовалась объятьям и осторожным поцелуям и, просыпаясь, ужасно боялась, что его излечение ей привиделось, что сейчас откроет глаза – а он мертв. Но стоило ему немного забыться, чуть только нежность начинала разгораться страстью, а поцелуи становились крепкими и руки – ищущими, как Полину сковывало страхом, хотя не было в прикосновениях мужа никакого намека на близость. Но ее телу и этого хватало, чтобы начать паниковать. Демьян отстранялся, и в глазах его плескалась вина, а Поля снова тянулась к нему, провоцируя, и снова глубинная память о перенесенной боли замораживала тело. – Это ничего, – шептала она мужу, обхватив его и уткнувшись в плечо, – я привыкну, Демьян… пожалуйста, только не вини себя и не отдаляйся от меня, пожалуйста… Но она никак не привыкала. И он старался не трогать ее больше. Может, прошло мало времени, или нужно было просто закрыть глаза и решиться излечить боязнь близости самой близостью… – Всему свое время, – эхом ее мыслей откликнулся шаман. – И войне, и миру, и продолжению рода. Только любовь вне времени, солнечная королева. Любовь все лечит. А пока набирайся сил. И слушай меня. Слушай… слушай… …В середине сезона Белого воскуривал я сто трав, чтобы весну выманить, дышал дымом, в котел кипящий смотрел, горькую воду пил, что вторые глаза открывает. Мало я в этот раз увидел, ибо неопределенно будущее Туры и слишком близка точка, в которую оно определится. А за ней – туман. Но не буду об этом, не твоя это печаль… В дыме трав видел я образы грядущего, и гадал я, доставая из полного всем-на-свете мешка шесть вещей, и губы мои давали вещам этим название. Так достал я прядь волос твоего мужа, и тайное слово, что откликнулось на него, было «камень»… – Что это означает? – Полю зачаровал размеренный скрипучий голос старика, и она слушала его, прикрыв глаза. – Камень – это опора, медвежья жена, – бормотал старик, – камень – это надежность. Но это и безжалостность, солнечная королева. У всего две стороны, две, и сила может быть и слабостью… Полина открыла глаза. – Для чего ты мне это рассказываешь, Тайкахе? Старик заморгал, закрякал, хитро щурясь. – Достал я из мешка-со-всем-на-свете и лоскуток от твоего полога, солнце Бермонта. И тайным словом твоим стало «милосердие»… Шаман еще много говорил, выплетая кружево слов, и Пол казалось, что слышит она и запах дыма и горькой воды, и гортанное пение одинокого старика в яранге, выплетающее тайные слова. Он то рассказывал, как любит тундру в начале полярного лета, то говорил про духов, что приходят к нему, то вдруг принимался рассказывать сказки своего народа… …На дальнем-дальнем севере, там, где госпожа Метель по полгода поет свои песни, а в небесах колышутся разноцветные сияющие занавеси, паслось стадо оленей. И такое большое было это стадо, что за спиной вожака его словно море с рогами расстилалось. Мудр был вожак, знал, где зиму лучше пережить, где мох вкуснее и вода целебнее. Но однажды гордый, но глупый олень возжелал власти и вызвал на бой своего вожака. Старый сильный вожак победил его, и пришлось оленю уйти в тундру одному. Он голодал, и выбился из сил, и в начале долгой зимы не выдержал и пришел проситься обратно в стадо. Но вожак прогнал его, потому что не место в семье предателю. Кое-как олень пережил зиму, скрываясь от госпожи Метели и господина Стужи, еле-еле спасаясь от волков и глодая замерзшие лишайники на камнях. Одиноко ему было и грустно. И однажды увидел он маленького олененка, что потерялся в тундре, и решил оставить его при себе. Но олененок плакал, и дрогнуло сердце у гордого оленя, и привел он его обратно к маме, но сам не стал показываться на глаза вожаку. Олененок все рассказал маме. А второй раз увидел изгнанник, как от стада отбились несколько молодых олених. И опять решил завести их подальше и оставить себе, создать семью. Но пока мечтал он так, увидел, что к отбившимся оленихам приближаются волки, и прыгнул перед хищниками, и увел их в сторону, хотя волки едва не загрызли его. И оленихи, вернувшись, все рассказали жене вожака. По весне пошла жена вожака просить госпожу Метель уйти в северные края, повыть лето над студеным океаном, принесла ей в жертву к сопке земляных орехов и сладких корешков и увидела изгнанника, исхудавшего и одинокого. Пожалела его, вспомнила, что про него рассказывали, и, вернувшись в стадо, подластилась к мужу. Так вернулся глупый олень в семью, запомнив три вещи: власть хорошо, но близкие рядом лучше; гордость не согреет тебя в стужу, а бок близкого согреет; и добрые дела творить никогда не поздно… Полина сонно улыбалась, глядя на блестящую на солнце воду. – Тебе бы на природу выезжать, медвежья жена, там энергия чище, – ворковал шаман. – Здесь тоже хорошо, но слишком уж много камня. Слушай Тайкахе: ходи в лес, там сам Великий Бер тебя обнимает, жизнью заряжает. – Завтр-р-р-ра и начну, – пообещала Полина. Контуры тела ее поплыли, и она опустилась на траву сонной медведицей. А Тайкахе снова хлебнул из фляги, полез в сумку и невозмутимо начал расставлять вокруг королевы маленькие скляночки-баночки. И под внимательными, но почтительными взглядами охраны вколол себе иглу в руку и долго еще колдовал над женой короля: мазал ее мазями, обвязывал цветными тряпочками, присыпал порошками и читал заклинания, потрясая костяными погремушками и гортанно выпевая свои песни. Ою-ю-ю… ою-ю-ю… ойю-ю-ю… ой… Спи, солнечная королева, спи… Крепкая жена у сына Хозяина лесов. Тот в горах врагов бьет, а медведица ему силы дает. Ойю-ю-ю… ой… ойю-ю-ю-ю… Так надо помочь им, подсобить, дополнительно душу закрепить, чтобы и у меня, Тайкахе, душа была спокойна… Ой… ойю-ю-ю… ой… Спи, названая дочь моя, спи… Глава 9 Начало марта, Рудлог Его высочество Мариан Байдек возвращался по дворцовому парку с утренней тренировки. Было еще темно, но чувствовалось, что в Рудлог, во всяком случае в его центральные районы, пришла весна. Пахло свежей, очистившейся от снега землей и влажным ароматом первоцветов, кое-где тянуло холодком от нерастаявших сугробов в лощинках, но ветер был теплым. Неподалеку басовито тявкали щенки, подаренные детям Кембритчем – их в это время выводили на прогулку, – от конюшен раздавалось всхрапывание лошадей. Во дворце уже шуршали ранние слуги, приветствующие принца-консорта поклонами и книксенами, сменились гвардейцы на постах. Мариан шагал по величественным залам к Семейному крылу и думал, насколько тише стало на королевской половине. Ведь остались только они с Василиной и дети. Семья разлетелась по другим странам, а кто-то и вовсе бродит сейчас в ином мире. Конечно, если все сложится удачно, сюда вернутся и младшие девочки, и Святослав Федорович, и покои старших сестер тоже всегда будут ждать хозяек. Но домом ни для Ангелины, ни для Марины с Полиной дворец уже не будет. Хотя… Байдек покачал головой, проводил взглядом слугу, поднимающегося с тряпкой по приставной лестнице к золоченому светильнику на стене. Вот уж от Марины можно ждать чего угодно. Что она, что Дармоншир – два буйных характера, и вполне может случиться, что рано или поздно третья Рудлог вернется сюда. Эмоций в отношениях этих двоих через край, но хватит ли у них зрелости, чтобы не только полыхать, но и просто жить вместе? На свадьбе Марины Байдек невольно уловил несколько раз обрывки ее злого шепота на ухо мужу – сказывался обострившийся семь лет назад слух. Только стойкость, с которой Дармоншир выносил выпады новобрачной, удержала Мариана от того, чтобы потребовать у него объяснений, а у нее поинтересоваться, не нужна ли ей защита и помощь. Потом стало не до того. Сейчас же… вряд ли у них есть время и возможность ругаться. Теперь у всего мира главная задача – выбить захватчиков и закрыть порталы. В залах слуги выгребали золу из каминов, укладывали новые поленья, начищали решетки. Байдек с удовольствием принюхался. Во дворце последние несколько недель пахло почти так, как у них в поместье зимой, – живым огнем: немного горьковатого древесного дымка, сухого раскаленного камня и железной окалины. Камины во всех залах спешно приводились в порядок по приказу королевы, и теперь вотчина Рудлогов была наполнена тем самым особым теплом, которое дает только печное отопление. Придворные, конечно, недоумевали, шушукались и строили предположения, но в конце концов сошлись на том, что, слава богам, внезапный каприз посетил ее величество не летом, а все еще зябкой весной. Василина после ночного стояния у храма развила активную деятельность по поиску информации о родовых способностях. Смотрители, служившие еще при ее матери и намертво связанные договором молчания, перебирали записи предков в секретном хранилище в подвале дворца – искали упоминание об огненных духах и управлении пламенем. Но записей за тысячелетия правления Рудлогов было очень много, а нужных сведений – мало. Пылкие потомки Красного Воина предпочитали писать о своих победах и политике, а не о личном, и только изредка в свитках проскальзывало что-то нужное. – Вот закончится война, – сердито бормотала Василина, когда они с Марианом просматривали скудные находки: после первых дней поисков смотрители принесли ей всего два свитка и выписки из них на полстранички, – и я обязательно заведу тетрадь, куда буду записывать все, что узна́ю о силе нашей крови. Чтобы мои потомки не мучались, как я. Записывают же кухарки рецепты, а чем секреты рода сложнее кулинарной книги? – Странно, что это пришло в голову только тебе, – откликнулся Мариан, с трудом пробравшись через архаичный язык очередного пра-Рудлога и откладывая зачарованный на нетленность свиток. – И жаль, что вас не научили управлять вашими способностями, василек. – Да, – вздохнула королева. – Но мама в основном учила Ангелину, как наследницу, и то только тому, что знала сама. Ей просто некогда было читать все это, искать, обучаться: представь, нас шестеро, и целое государство на плечах с шестнадцати лет. А дед, да простят меня боги, был довольно безответственным и ее обучение откладывал на потом. Дооткладывался, что умер и оставил маму почти ничего не умеющей… Работа шла медленно, но все же по капельке, по крошечке информация собиралась, и пару недель назад смотрители наткнулись наконец на тетради Альвина Рудлога, жившего за несколько сотен лет до Седрика. Этот Рудлог, слава богам, не ограничился описанием своих боевых заслуг (коих было тем не менее немало). В тот же день Василина вычитала в его записях про огненных духов, маленьких и больших, которые сновали при жизни Альвина по дворцу, как у себя дома, – точь-в-точь змейки овиентис в Глоринтийском дворце Инландеров. Были среди них и старые, почти очеловечившиеся, и служили они королевской семье верой и правдой. Обитали духи и в подземной усыпальнице Иоанна Рудлога, появлялись из открытого огня: каминов, факелов, свечей… – Интересно, почему они пропали? – рассуждала Василина в плечо мужу, когда они с Марианом легли спать. – Я видела их изображение на старых фресках и картинах, но никогда не слышала, чтобы дед или прадед с ними взаимодействовали. И даже не задумывалась раньше, почему у нас нет таких же помощников, как у Луциуса. На следующее утро она и отдала распоряжение разводить огонь в каминах дворца. – Хочу научиться призывать духов, Мариан, – объяснила она мужу. – Если получится управлять маленькими огневиками, может, и алтарным духом смогу? Да и нужен мне открытый огонь рядом… права Иппоталия, глупо бояться своей стихии, нужно учиться подзаряжаться от нее. А то свечу зажечь – пожалуйста, а коснуться пламени – сразу оторопь берет. Теперь Василина часто проводила свободное время у камина в спальне, сначала – сжав зубы и касаясь огня кончиками пальцев, затем – осмелев, засовывая в него руки: он не вредил ей, целовал ее пальцы, приветственно стрелял бело-оранжевыми язычками. – Щекотно, – посмеивалась она, – будто кто-то ладонь мягко лижет, Мариан. Вечерами к Василине присоединялись сыновья – мальчишки огня, в отличие от матери, не боялись, баловались, забираясь в камин чуть ли не целиком. Пламя их тоже не трогало. А Мариан держал на руках тянущую ручки к братьям Мартинку, наблюдал за смеющимися сыновьями и холодел. Его звериная натура рвалась схватить жену и детей за шкирки и унести подальше от опасности. Но разве можно уберечь от того, что у них в крови? – Я все равно не понимаю, как подзаряжаться, – жаловалась королева, – хоть костер разводи и целиком в него заходи. Не понимаю! Вот Дарин Рудлог пишет: «Силы утекши, встал я в огонь, огнем умытиша, огня пиваша, вышел, обновившися…» И нет ничего об особых ритуалах – значит, это само собой должно получаться? Так почему же не получается?! Она сердилась, она хмурила брови и снова тянула руки в огонь, снова умывалась им, что-то шептала упрашивающе – но стихия никак не хотела питать ее ауру, и духи не появлялись. – Если надо, и костер разведем, – успокоил жену Мариан. Василина после закрытия перехода все еще была очень слабой, восстанавливалась медленно, и появилась в ней какая-то отрешенность, рассеянность – он бы и сам в пламя шагнул, если бы это помогло ей.