Часть первая Глава 1 Ночью, когда над восточными берегами Йеллоувиня только-только занимался зимний рассвет, в небесных чертогах богов завыл от бессилия ветер. Холодный и влажный, с первыми лучами солнца он прилетел к черным стенам обсидианового замка и принес с собой горечь полыни и запах стылой свежевскопанной земли, вкус тяжелых камней и горя. Обычно в это время он уже осматривал свои владения и выращивал на небесных полях серебристый эдельвейс и белый первоцвет, так любимый долгожданной супругой, а веселые духи-змейки тщательно взбивали облачные перины их с Водой ложа и шуршали-судачили о том, что скоро увидят они хозяйку. Но сегодня все было иначе. Даже богам иногда нужно поделиться с кем-то печалью. Мокрые стены, окружающие замок, покрыты были рытвинами и потеками когда-то расплавленной и вновь застывшей породы – память о том, как полыхал здесь в ярости Красный Воин, пытаясь проникнуть внутрь и отбить жену у похитителя. Тогда от ударов в небесах реками разливался огонь и содрогались тонкие сферы, а сейчас тут царили безмолвие и темнота. Обсидиан поглощал рассветное сияние восходящего солнца, одинаково щедрого и с земными обитателями, и с небесными. Ветер, как шелковая змея со множеством хвостов, трижды обтек по кругу замок, закрытый облаком соленого дождя. Гость не пытался выбить ворота, напоминающие вогнутое черное зеркало, или перелиться через стены, он даже не стучал – просто замер клубящимся потоком у тяжелого входа, положив голову на призрачные кольца и прикрыв глаза. Та, которая сейчас жила в замке хозяйкой и истово берегла свой покой от других братьев, вполне могла и не выйти к нему – она никогда не появлялась из-за черных стен раньше Поворота года, когда вступал в силу его сезон, сезон Белого Инлия. Он и не просил. Просто ему было легче сегодня находиться здесь, чтобы не сорваться вниз, на Туру, и не изменить ход событий, разрушив их общую надежду. Но тут ворота скрипнули, повеяло из-за открывшихся огромных створок холодом и пустотой. Богиня предпочла появиться в своем человеческом облике – в виде маленькой, даже крошечной на фоне огромных стен черноволосой женщины с голубоватой кожей, серыми глазами и поникшими чаячьими крыльями. Она стояла, молчала и ждала, и ветер, обычно игривый и теплый с нею, вздохнул печалью, затрепетав, и подполз ближе. – Все-таки в нас стало слишком много человеческого, – с горечью проговорила Богиня-Вода, и голос ее был похож на шелест волн, набегающих на песок. По-матерински погладила ветер по призрачным чешуйкам. – Мне жаль, брат мой. – И мне, – выдохнул Белый Целитель. – Побудь сегодня со мной, – то ли приказала, то ли попросила она. – Мне больно. – И мне, – повторил Змей-Воздух. – И мне. 26 января, четверг Солнце, коснувшееся края континента, через несколько часов добралось до столицы Йеллоувиня. На просторной веранде светлого дворца, наслаждаясь первыми лучами, уже сидели император Хань Ши с супругой и ждали завтрак. Циновки, на которых расположилась правящая чета, были самыми простыми, соломенными, и на веранде не было ничего лишнего и вычурного: простота, четкие линии, большие окна с видом на цветущие нежнейшим розовым и белым цветом сады. Слуги, накрывая на низком столике простой завтрак, двигались бесшумно и одеты были в темные одежды. Один из них, мастер-старик, служивший у императора с тех времен, когда они оба еще были безусыми юношами, стоял у низкого столика на коленях и аккуратно, умело смешивал в плоском чайнике ароматные травы и чай. Господин его с умиротворением следил за движением тонких рук. Обычно Хань Ши молчал, терпеливо дожидаясь окончания церемонии, но сегодня его молчание было удивленным. И поэтому старый слуга едва заметно вздрогнул, когда услышал мелодичный голос повелителя: – Ты чем-то смущен, Йо Ни? Чайных дел мастер не ответил – его сознания коснулись мягкие ментальные пальцы и тут же удовлетворенно отпустили. Ничего, кроме желания услужить господину и дружеской любви к нему, как к старому родственнику и великому правителю. Старик поклонился, коснувшись лбом пола, и вышел, пятясь, сжимая в руках поднос с пятьюдесятью видами трав, из которых он все эти годы делал господину чай. Дошло утро и до Песков – ныне влажных, сочно-зеленых, напоенных дождем. Сначала заглянуло солнце в Тафию, серебром высветлило широкое полотно великой реки Неру и скользнуло к белоснежному дворцу. Там, во внутреннем дворе, на мозаичной лазурной плитке тренировался дракон Четери, похожий на грозовой ветер – так быстр был он сам и его клинки, что за их движением и фигура Мастера казалась чуть смазанной. Он смеялся, улыбался, как ребенок, успевая в битве с невидимым соперником подставлять лицо солнечным лучам, и был так совершенен, и двигался так красиво, что, будь у солнца воля, оно бы задержало свой ход, желая полюбоваться на лучшего воина в мире. А пока им любовалась жена, сонная, завернувшаяся в цветастое покрывало, – и счастливо жмурилась оттого, что этот мужчина – только ее. Светило шло дальше над Турой. Вот посветлело небо и над Истаилом, городом Владыки Владык, и в дворцовом парке громче запели птицы, ярче запахли умытые росой цветы. Солнечные лучи проводили рваные грозовые тучи, скользнули по подоконнику покоев Владыки – и остановились, напоровшись на белые резные ставни. И правильно. Нечего им там было делать – в страстной утренней неге сына Воды и Воздуха и дочери Огня. Дошло солнечное утро и до Рудлога. Там, по заснеженным городам и весям, уже кипела жизнь: спешили люди – кто на работу, кто по магазинам, – и в воздухе витало предвкушение наступающего праздника Поворота года и скорой весны. Шумел и дворец – к празднику готовились и здесь. Тихо было только в Семейном крыле: королева и принцессы еще не проснулись после вчерашнего шаманского обряда по возвращению сестры и ночных откровений, связанных с их матерью. Только принц-консорт Мариан Байдек встал, как обычно, в половине шестого и отправился на зарядку с гвардейским полком. Высветило солнце и крутые склоны гор Бермонта, пробежалось по снегам и хвойным лесам, разбрасывая радужные искры, по разноцветным ярким домам столицы и достигло медвежьего замка. На каменном плацу уже занимались берманские и рудложские гвардейцы, и отголоски зычных команд подполковника Свенсена долетали до окон покоев короля Демьяна. Он спал рядом с женой, и пусть она была сейчас мохната и четырехлапа – не было слаще ему сна. Через полчаса он проснется, потрется щекой о холку супруги, вдыхая ее запах и подавляя желание обернуться. Поднимется, не моргнув глазом, воткнет себе в руку иглу из выданных шаманом Тайкахе – и только выступившая испарина, на мгновение пожелтевшие глаза и мелькнувшие клыки покажут, как ему больно, – а затем пойдет заниматься нелегкими королевскими делами. Много их запланировано на сегодня. А матушка, леди Редьяла, будет следить за Полиной и обязательно сообщит, если она снова обернется в человека. В столицу Блакории солнце пришло позже. Король Гюнтер нехотя одевался, тяжеловесный и мрачный поутру. Его тоже ждали дела, и он мечтал о том времени, когда старший сын вырастет, получит образование, и можно будет удалиться от дел. Гюнтер очень переживал смерть сестры, винил себя и Луциуса, и предстоящая церемония памяти не прибавляла ему благодушия. А еще ему очень хотелось поделиться своим горем с Иппоталией – но он и так выбалтывал ей в постели слишком много государственных тайн, слушал советы, и его счастье, что он сам интересовал царицу куда больше, чем его секреты или возможность влиять на управление страной. Наконец добралось солнце и до Маль-Серены. Высветило остывшее за ночь море, заиграло на серых волнах бледными пятнами, коснулось спины вынырнувшей из прохладной воды царицы Иппоталии. Она была не одна – с ней в море пошла наследница, Антиопа, – и две любимые дочери Синей набирались сил перед дневной церемонией. Сегодня праздновали годовщину коронации Иппоталии, и всему семейству предстоял проезд по улицам и конные игры на огромном стадионе. Перед тем как коснуться острова морской царицы, рассвет накрыл и Инляндию. Но страна туманов и тут оправдала свое прозвище: вся она была закутана плотной мглой, кое-где переходящей в дождь и размывающейся только на побережье, и переход к новому дню произошел незаметно. Леди Шарлотта Кембритч, урожденная Дармоншир, проснулась от звука шагов в собственной спальне. Кто-то сел на край кровати, и постель скрипнула, прогнулась; под веками вспыхнуло сияние от включенного ночника. Графиня открыла глаза. Рядом расположился его величество Луциус Инландер, уже чисто выбритый, свежий и одетый. Словно и не спал меньше ее. – Поднимайся, Лотти, – проговорил он нетерпеливо, – священник ждет нас. Леди Шарлотта приподнялась, сонно щурясь от яркого света. За окном только-только начинало сереть. – Как ты решителен, – пробормотала она с сомнением. – Так быстро после похорон… Нужно ли торопиться, Луциус? – Я не хочу ждать, – отрезал король и добавил чуть мягче: – Я еще вчера все решил. Не спорь, Лотта. – Как будто с тобой возможно спорить, – она с ироничной нежностью погладила его по рыжим волосам, по щеке, и Луциус, едва заметно улыбнувшись, взял ее ладонь, прижался губами и отпустил. Графиня посмотрела на часы, а затем на любовника – уже с легкой укоризной. – Полвосьмого утра, Лици. – Вот именно, – Инландер тоже взглянул на часы. – У тебя пятнадцать минут, милая. Я в девять должен быть на завтраке в Форштадте, а днем – на памятных мероприятиях у могилы Магдалены. – Пятнадцать минут для дамы на утренний туалет? – леди Лотта, несмотря на ворчание, уже вставала, накидывая роскошный кружевной пеньюар. – Ты меня за одного из своих гвардейцев держишь, Лици? – Я и так дал тебе поспать. Поторопись, – невозмутимо велел его величество и пересел в кресло. – Лотти… Она обернулась у входа в ванную комнату, подняла брови. – Через год я устрою тебе такую свадьбу, что о ней еще век будут говорить, – пообещал он почти виновато. – А сейчас одевайся. Часовня Белого Целителя располагалась в прибрежном имении Инландеров, на узкой каменистой скале, высоко поднимающейся из моря, что сейчас взбивало у ее подножия ледяную крошку. Построенная из белого камня, за годы расчерченного соляными узорами, почти вросшая в гранит, она, казалось, парила в воздухе. Через двадцать минут после пробуждения леди Шарлотты в гостиной ее покоев появилась придворный маг Инляндии, выглядевшая еще более сонно, чем невеста. Виктория с невозмутимым лицом поприветствовала короля, улыбнувшуюся ей графиню и перенесла их к часовне. Леди Лотта, ступая рядом с будущим мужем и чувствуя, как уверенно он сжимает ее пальцы, краем глаза заметила сияние над головой, обернулась – волшебница двигала руками, и их с Луциусом вместе со строением накрывало несколькими хорошо видимыми переливающимися щитами. У открытых дверей ждал старенький священник. Обветренное лицо его было покрыто морщинами, глаза выцвели, как бывает у тех, кто всю жизнь живет на море и всматривается в сияющий горизонт, но спина была прямой, и руки, которыми он благословлял гостей, – крепкими. В белой часовне перед небольшой статуей змееногого Белого Целителя, покровителя страны и династии, леди Шарлотту Кембритч, графиню Мелисент, и его величество Луциуса Инландера назвали супругами. Король был сух и невозмутим, а вот графиню от обрядного речитатива, далекого и ровного гула моря и свиста ветра в узких окнах святилища все же пробрала нервная дрожь, закончившаяся только в тот миг, когда ее дрожащие пальцы почти до боли сжала крепкая рука. Луциус защелкнул у нее на запястье традиционный брачный браслет Инландеров в виде кусающей себя за хвост змеи, подождал, пока супруга сделает то же самое, и с несвойственной ему мягкостью прижал леди Лотту к себе, целуя. Священник деликатно отвернулся. – Я все исправлю, – пообещал король, внимательно глядя ей в глаза. – Веришь, Лотти? Инлием клянусь, исправлю. – Ты уже клялся, – прошептала она без упрека. – Не нужно, Луциус. Просто будь со мной. Я все вынесу, только не оставляй меня больше. – Никогда, Лотти, – пообещал он уверенно. – Никогда. Виктория вернула их домой и осталась дожидаться монарха в гостиной. Афишировать тайный брак не стоило, и новобрачные сняли с себя браслеты, сложили их в шкатулку, чтобы надеть через год, на официальной церемонии. Его величество, несмотря на стремительно приближающийся завтрак, королевские обязанности и прочие важные вещи, все оторваться не мог от супруги: то сидел, курил свои сладко пахнущие сигареты и смотрел, как она переодевается в домашнее платье, то целовал ее и с нежностью прижимал к себе, и слова признаний, неловкие, немного высокомерные, очень странно звучали в устах этого сухого человека. – Я бы хотел провести этот день только с тобой, Шарлотта, – сказал он, когда времени оставалось совсем немного. Они стояли у окна, прижимаясь друг к другу, а снаружи наконец-то сквозь туман начало пробиваться зимнее солнце. – Но не могу. Вечером приду к тебе, отпразднуем. – Я все понимаю, Лици. Иди в свой ужасный кабинет. Иди же, – вопреки строгому тону, леди Шарлотте хотелось улыбаться, и чувствовала она себя неприлично, невозможно молодой. И тоже не хотела никуда отпускать супруга. Его величество словно не слышал ее – рассеянно гладил по спине и курил. – Ты моя жена, – проговорил он наконец. – Я так спокоен сейчас, Лотти. Мне кажется, я никогда не был так спокоен. Люблю ощущение, когда я знаю, что все сделал правильно. Как это ты согласилась после всего, что было? – Разве ты оставил мне выбор? – усмехнулась графиня, но, увидев требовательный взгляд короля, повторила то, что ему зачем-то требовалось часто слышать: – Просто я люблю тебя, Лици. И от удовлетворения в его взгляде леди Шарлотту затопила тихая нежность. Без трех минут девять Луциус все же ушел. А графиня, еще ощущая на губах его крепкий поцелуй, рассеянно выпила чаю, захватила драгоценных масел и пошла в часовню – молиться и благодарить богов.