— Пожалуй… Если взятка чинуше в три тысячи при зарплате в двадцать как бы и ничего — «стотысячный» три бумажки сочтёт оскорблением. Процесс приёма излишков хмельных напоев, «перепои», то есть, не называем «перекушал», но применяем «пережрал». Превысил норму. Наше «пережрал» вечно и осуждающее, объясняющее и понимающее, прощающее (сам такой) и призывающее к повтору. — Как бы хорошо жилось, если всего один раз принёс жертву алкогольному червю в утробе и свободен! Жертва извечное и простое действо: кому-то «жертвую» в надежде за свою «щедрость» ответом получить что-то большее и нужное, выгодный мне обмен, но не богу. Зачем богу жертвы если невидим, бог куда богаче меня, и требовать от нищего больших жертв не божеское дело. Когда так было, чтобы богатый брал жертвы с бедного!? И, вот те на: наше великое и прекрасное действо «жрать» недоучки с высшим образованием объявляют «бранным»! Доколе жить с оскорблённой душой!? — Он из числа прошлых «товарищей» Жертвы совершаются или от широкой души, или от большого слабоумия, но не от избытка средств. Владеющие большими средствами глупостью с названием «принесение жертв на алтарь человеколюбия» не маются, у с излишками чувств средств на жертвы нет, чувства и жертвы несовместимы, в оболочке с названием «человек» эта пара не уживается, что-то одно сидит. — С какого времени и какой грамотей превратил основное и любимое занятие людское «жрать» в бранное? — С того, когда по природной дури вашей в начале двадцатого века от «рж. Христова» жестоко ошиблись при обмене «кукушки на ястреба» С того и пошла путаница с принесением жертв «всё во имя человека, во благо и на потребу ему, хорошему». Есть и другое пугающее соображение о мемуарах, мрачное и печальное, с первой и до последней буквы принадлежащее бесу: — Автор, разродившийся мемуарами, как правило, после триумфа и захлёба славой долго не живёт, время наслаждения сладкой литературной славой короткое: грузом благодарностей за «своевременный труд» читатели пригибают автора к земле до положения «отбросил лапти». — Пожалуй, столь опасный момент и будет основной причиной не называть наши записи «мемуарами». Тебе-то бояться нечего, смерть не страшна бесам, им смерть неведома, а вот мне — другая мелодия… — … похоронная, естественно. Что ещё остаётся авторам после написания мемуаров, о чём волноваться? Всё, alles, конец, приплыли, все точки над «i» и запятые расставлены, пора откланяться, опустить занавес и уйти со сцены «на все четыре стороны». Это по числу стран света. — Послушай, дружище, а не изобрести ли нам «пятую часть света»!? — Браво! Понял! Рад! Верно, набирай: «пятая часть света» — место, куда все приходят, но никто не возвращается. — В самом деле, а почему не возвращаются? — Не догадываешься? — Нет. — Там лучше… Что означает «мемо»? — Вроде «память»… — Вот! А твоя память настолько изленилась, что без понуканий и толчков в шею отказывается выдавать нужые, полезное и до захвата дыхания интересные рассказы. — Вижу неприкрытую попытку вычистить до последнего воспоминания отдел памяти, где хранятся данные о моей войне, а на освободившуюся площадь всунуть твои вымыслы? Истратить, как патроны в автомате? — Нет, не «как патроны в автомате», а как монеты твоей пенсии. — Что оставим в «закромах родины»? — Ничего. Зачем что-то оставлять? — Выложив воспоминания до последнего эпизода — не превращусь в беспамятный «овощ»? Если в мемуарах выложу всё до последней точки — уподоблюсь докладчику после заключительного слова. — Полностью очищать память нельзя, избавленные от памяти зовутся «овощами», а почистить отдел, где хранятся имена авторов великих произведений следует. — Зачем? — Чтобы не подражать великим. Трудно догадаться? И как писать мемуары, если память совсем ни к чёрту, или вообще отказывается что-то выдавать? Если в квартире мимо туалета прохожу и мочусь в углу прихожей? И, добро, если бы в один угол отливал, а то ведь каждый раз — в другой? Как такое назвать? — Резон содержится. Хочешь сказать, что «мемуарист», выложив подлинники, не может остановиться и насилует памятью сочинениями? «Повествует», чего не было? — Именно. — Да, пожалуй, причина убедительная, чтобы наши труды не называть «мемуарами». Но основной довод — моё пребывание в мире: «окончим мемуары — уходишь от меня, а что будет потом — тебе безразлично» Так? — Так. — Если «стучишь» не мемуары, а что-то иное — упомянутые условие договора теряет силу? Так? — Так… Позволь «развязать руки» и тиснуть фантастический эпизод военного времени? — Валяй! — Идёт совещание военных чинов, и как всегда — во главе «хозяин». В военном деле «генералиссимус» был «ни уха, ни рыла», питался соображениями военных и выдавал за свои, но кто бы в адрес «вождя» такое не токмо сказать, но и подумать смел? Как-то на очередном совете «вождь» говорит привычное: — А что думает товарищ Жюков? — «товарищ Жюков» держит паузу, и, не вставая, отвечает: — А что думать «товарищу Жюкову? Жукову думать не положено, товарищ Жюков обязан без рассуждений выполнять указания. Ты «верховный, «полководец и стратег», местами и «военный гений» — вот и думай о «судьбах родины», а как утомишься от дум и мысли кончатся — Жукову доложишь, а Жюков войскам объявит… Негоже Жукову через голову лезть, не положено. — Придумку «мемуарной фантастикой» назвать можно? — Можно, назови… — Не хочу оставаться всего лишь «выразителем мыслей и чувств» твоих, поэтому позволь выпустить скромную фантастику? — Чего спрашиваешься? Разве когда запрещал? Валяй! — Спрашиваюсь по причине: когда вымысел безвреден — он мой, а если чреват последствиями — тут и думать нечего, на тебя спишу. И оправдание есть: — Я-то причём? Бес — и редактор, и цензор, вот и пропустил! — Переходи к делу. — История повествует: «вождь совецкого народа (всего!), получив известие о вероломстве «друга Адольфа», впал в страшную депрессию с намерением «наложить руки»: — Проглядел, обманул и провёл! — «решение принято — за работу, товарищи! — и приказал принести револьвер системы «Нагана» с парой патронов в барабане: «Наганы» безотказные… — В русскую рулету собрался играть? — Нет, сомневался: «с первого патрона промахнусь…» — суицидом «папа» удумал отделаться. Ситуация: «вождь, отец и друг» требует принести оружие!! Как можно, ваше вел… пардон, «тов. Сталин»!? Для каких целей намерений и целей оружие!? Если удумал собственноручно лишать жизни просравших войну высоких воевод — желание понятное и объяснимое, но два патрона к «Нагану» на всю военную ораву вокруг мало! Ты, «отец родной», только моргни глазом — и без тебя сделаем, самому-то, зачем напрягаться? — как уконтрапупил? Как думаешь: принесли «вождю» офицерского «Нагана» с двумя патронами? У офицерского револьвера курок взводить не нужно, самовзвод у офицерских, успевай на крючок нажимать. — Да-а-а, тема серьёзная, но фантастическая: убивать кого-то — одно, самому окончить подлое житие свое — другая песня. Вернёмся к мемуарам: мемуарист, выложивший всё, что помнил — подобен мужчине, просящего у женщины близости с пустыми «мешками». — Худо, когда «потратившийся до дна» в воспоминаниях переключается на сочинительство и «тонет в бездонном кладезе вранья». В сочинительстве, то есть. В самом деле, что интересного могут выдать маленькие, обойдённые склерозом, участки памяти такого мемуариста? — О склерозе так скажу: «склероз — неприятная и неизбежная позиция для всех». Непробиваемая и безнадёжная, и в то же время вещь сугубо индивидуальная. Случается, что склерозная память и милость хозяину оказывает: выдаёт из «пыльных чуланов памяти» то, чего поначалу не собиралась выдавать. Капризничала. — Если очередной «вспоминатель прошлого» втискивает в труд чего не было, зная наперёд, что на «воспоминания» возражений со стороны не последует и никто яйца дверью не прищемит, или уличит во лжи — как назвать сочинение? Шестилетняя память не отказала до сего дня, но работает на свой манер: на события в шестилетнем возрасте смотрит глазами старика. Сочинение можно назвать «отчётом о проделанной работе в компании с бесом за период с…… по…… годы»? Нормально? — «Реконструкция прошлого на бумаге», но только на бумаге, не далее. Но мемуары содержат и минусы: в них пролазят фантазии, как малые и незначительные, так и большие с грифом «лживые», вроде придуманного эпизода с «Жюковым» на военном совете. — Согласен, называть наши записи «мемуарами» нельзя и по другой причине: ты — потусторонняя сущность, бес, а в каких «мемо», у кого из мемуаристов и когда бесы по страницам вольно разгуливали и вмешивались творческий процесс? А если и присутствовали — кто вас поминал? Писать мемуары в паре с бесом явная мистика, а пиши в одиночку — записи «мемуарами» назвал, но в компании с тобой — нет и нет! Всё, что угодно, но не «мемуары»! Вдумываюсь и огорчаюсь: пробыл в оккупантах дюжину лет, а в итоге всего лишь писание, не входящее ни в один из существующих жанров. — Претензии не по адресу, причём я? Разве позволял твоими малограмотными мерками переиначивать мои неординарные мысли и соображения? Сколько потеряно времени впустую, кто «тянул резину» и вместо «нанизывания на нить повествования правдивые и красивые слова» забавлялся с машиной игрой в карты? Не в шахматы, что простительно, но в карты, старушечьи пасьянсики раскладывал? А преферанс? От твоих «мизеров» хотелось удавиться! — Что удержало? — Отсутствие шеи. — А как поступить с тобою, когда оставлял одного в «потоке сознания» и не указывал путь продвижения к истине? И откуда тяга к прошлому «плановому хозяйству» и «соцобязательствам»? «не выполнил план сегодня — сделаешь две нормы завтра». Ладно, едем дальше: — Встречал мемуаристов-простаков, кои открыто заявляли, что сказанное, как бы не совсем принадлежит? — Фиксирую первый случай наведения тени сомнения на первые лица государства, кои удалившись от когда-то ведомых граждан, вдруг начинают писать мемуары. Если прошлые «главы», как правило, страдали скрытой формой скудоумия и открытым косноязычием — что мог, до завихрения мозгов, поведать такой «папа»? Ничего путного! Не было, и впредь не случится, чтобы бывшие «вожди» без посторонней помощи писали мемуары. Ещё ни один подобный пенсионер публично не признался: — Убогий лепет мой о прежних великих «подвигах» на «ниве народного процветания» одел и причесал литературный негр имя рекл… — прейскурант обряда причёсывания у издателя. Бес вдохновлял, наставлял, руководил (мягко, корректно), поощрял (без «почётных грамот»), и если удариться в красоту слога — был «путеводной звездой. Родить ценную мысль мало, дитя следует облечь редкими, красивыми словами вроде нынешнего «круто».