Не могу смотреть. Потому что вижу там свое отражение, свое бледное лицо, растрепанные волосы, свое падение к его ногам. Там в его зрачках я стою на коленях, потому что он этого хочет, я протягиваю ему конец цепи и склоняю голову, чтобы надел ошейник. Я ничего не помню, не знаю, каким образом он имеет такую власть надо мной. Мне страшно. Я боюсь себя, я боюсь его. Мне хочется бежать, как можно дальше, и спрятаться, забиться в угол и лихорадочно разбираться в себе. Кромсать свою память, эмоции резать на клочки и квадраты, чтобы собрать новую картинку, чтобы понять себя. Самое страшное не понимать именно себя. Казаться себе чужой, незнакомой, не такой, как всегда. Это все равно что увидеть в зеркале не свою копию. Смотреть в блестящее стекло, рыдать от бессилия в тот момент, как твое отражение улыбается, изнемогает от пережитого кайфа, лениво потягивается, удовлетворенное и измотанное насаждением. Да, оно похоже на тебя…но оно не ты. И с Владимиром всего пару минут назад была не я. Потому что я никогда и никого не хотела так дико, я никогда не была способна на этот ментальный апокалипсис вожделения. Одержимо и необратимо, как последний вздох, как глоток воздуха перед смертью, так он был мне необходим. Но разве можно настолько хотеть, если не знаешь, если не любишь…Или люблю? Нет! Я не могу его любить! Хочется трясти головой, отступать назад, на горящий мост, шаг за шагом назад. Нельзя любить того, кто не умеет и ничего не даст взамен, нельзя убивать себя так быстро, так безжалостно. Я никогда не теряла контроль, а с ним нет никакого контроля. Он весь у него. И это страшно. С ним я - это не я. Потому что мне хочется стоять на коленях…и это НЕ НОРМАЛЬНО! - Отпусти меня, - тихо, жалобно, - отвези домой. Пожалуйста. Его руки разжались, а я покачнулась, чуть не упала. Ноги подкашивались, тряслись. Увидела, как сильно сжались челюсти Владимира, как заиграли на скулах желваки. - Что не так? Боишься меня? Было больно? Что не так, малыш? – избегая взгляда, не смотреть. Не смотреть на себя, такую жалкую в его глазах, покоренную и надломленную. Господи! Все не так! Я не та, не там, не так! Генерал брал не только мое тело, он проникал в мою душу, ее он тоже ласкал пальцами, терзал, помечал жадными горячими губами, пронзал толчками плоти. Он брал меня всю. И это не ТАК. Потому что я не хочу этого. Потому что я не готова отдавать так много. Я посмотрела на него затуманенным взглядом, чувствуя, как они наполняются слезами. - Мне нужно побыть одной. Прищурился. Долгий взгляд. Очень тяжелый. Невыносимый. Хочется зажмуриться и стать очень маленькой, незаметной. - Ты побудешь одна. Ты побудешь одна так долго, как я решу. Только хватит лгать себе и прятаться от себя. Моего терпения тоже надолго не хватит, - дернул к себе за ворот собственной рубашки, - ты хотела меня, ты жаждала меня, ты отдавалась мне и орала мое имя. К чему сейчас разыгрывать спектакль? Чего ты боишься, Мила? - Тебя! Себя! Я не хотела! Я просто сильно испугалась! – истерически, громко, срываясь на слезы, - Ты заставил меня! Ты каким-то дьявольским образом забираешься ко мне в мозги и заставляешь хотеть тебя, заставляешь быть иной, не мною. Все не настоящее, и секс с тобой был не настоящим. Ты взял сам. Это иллюзия. Ты создаешь ее во мне, потому что я слишком слабая, а ты сильный. Ты пользуешься мной. Я бы никогда не попросила! Потому что ты ужасаешь меня! Ты воплощение всего, чего я боюсь. Ты – смерть. Как я могу хотеть тебя? Это так же противоестественно, как желать боли. Когда ты прикасаешься ко мне - меня трясет от ужаса и от желания одновременно. - Достаточно! Хватит! Резко оттолкнул от себя, и я пошатнулась, сжимая руками ворот его рубашки, пряча наготу. - Противоестественно хотеть боли? Когда-то ты молила меня причинить тебе боль, чтобы твое наслаждение было ярче. Да, ты была податливой и голодной до той боли, которую я мог выбивать из тебя вместе с оргазмами. - Ложь! Не верю ни одному твоему слову. Это не нормально! Я не могла быть такой! То была не я! - Да! Не ты! Не ты, мать твою! – смотрит в глаза, и его взгляд становится слишком страшным, на дне синего пламени я вижу свою смерть, - А где они пределы нормальности? В твоем «счастливом прошлом»? С ним? Там все было нормально? - Да! Все было так, как должно быть! В моем мире не было таких монстров, как ты! Владимир вдруг резко прижал меня к стене за горло и его глаза загорелись дьявольским огнем, обещая мне все муки ада. - Да, монстр, Мила. Жуткая тварь. Чудовище. Все верно. Каждое слово. И да это не ты. Это фальшивка! Оболочка пустая. Внутри тебя звенит пустота! Потому что ты, другая…Она любила монстра! - Она, но не я. Я не люблю тебя! Ты хочешь то, что я не могу тебе дать! - А ему, - приблизил лицо к моему, выдыхая ярость, обжигая ею кожу, - ему давала?! - Да! Ему давала и дала бы еще, потому что он настоящий! Но ты все разрушил, искалечил мою жизнь, решил распоряжаться мной… Замахнулся и я зажмурилась, ожидая удара, словно уверенная, что ударит, но кулак врезался рядом с моим лицом, заставив вздрогнуть. - Я. БУДУ. РАСПОРЯЖАТЬСЯ. ТОБОЙ. ПОТОМУ ЧТО ТЫ МОЯ! От яростного рычания в помещении задрожали стены. Резко разжал пальцы и добавил - Моя, пока я не решу иначе. Смирись! Я медленно сползла по стене на пол. Владимир вышел из помещения, шваркнув дверью с такой силой, что посыпалась штукатурка. Спустя пару минут за мной пришел Лев. Протянул руку, помогая подняться. Он молчал, и я молчала, меня все еще лихорадило. В машине я посмотрела на слугу и тихо спросила: - Скажи мне, Лев, скажи, пожалуйста, кем я была для него? Я должна это знать. Я больше никогда не спрошу. Кем. Я. Была. Для. Него? Медленно повернулся ко мне. - Всем и никем. Стало страшно, так страшно, что захотелось заплакать, как ребенку. - Он не отпустит меня? - Не отпустит. Скорее он вас убьет. В его голосе прозвучало сожаление, а я отвернулась к окну. Дежа вю…только картинки слишком разные. Словно я писала строчки красными чернилами… а они проявились черными. Мои строчки о нем. Вымысел красивее реальности, потому что реальность уродлива в своей обнаженной искренности. Любовь не всегда переливается яркими красками… если смешать все оттенки вместе – вы получите черный. Только по отдельности они могут быть разными. Моя палитра смешалась, растворилась. Если я и любила Владимира Власова, то цвет моей любви – черный. Цвет моей любви к нему – это смерть…Смерть меня прежней. А я не хочу умирать. Но разве кто-то спросит моего мнения? Мой убийца уже нанес первые мазки на палитру моих эмоций и рано или поздно он закрасит весь холст, мне остается только ждать, когда. Холст не выбирает художника, так же, как и не знает, когда рисунок будет закончен, он удовлетворит творца, или тот сожжет неудачный шедевр. Глава 15.1 Он уехал и не просто на несколько часов, а уехал надолго. Первые дни я провела у себя, все еще ожидая, что Владимир вернется, он всегда возвращался. Все это время, что я нахожусь в этом доме не было ни дня, чтобы он не присутствовал. Я бы никогда не призналась себе, что его отсутствие, как и присутствие, я чувствую физически. Как противоречивы собственные эмоции, какая дикая внутренняя борьба, потому что я должна радоваться, что его нет, а вместо этого я подхожу к окну в безмолвном ожидании, когда распахнутся ворота, и его машина въедет на территорию особняка. Острая нехватка присутствия, уже знакомая мне неестественная ломка. Только раньше я скучала по своим мыслям о нем, по строчкам о нем, по его образу перед глазами, а сейчас…мне не хватало его присутствия. Абсурдно, но каждый день внутри меня что-то надламывалось…Со временем я пойму, что это осколки моего неприятия Нейла настоящего, это куски той маски, которую я на него надела и долгое время любила этот восковой слепок, совершенно не похожий на оригинал, а под маской оказался звериный оскал…но, черт возьми, он был настоящим. Но я уже не знала, что лучше - лживая маска и розовые очки или та правда, которая выворачивает наизнанку и потрошит мое сознание, меняя восприятие, ваяя реальную зависимость, привязанность, тягу. Но даже дом без него стал пустым, словно Владимир своим присутствием заполнял пустоту, оживлял это строение и превращал в живой организм, который дышал только в его присутствии. Еще с самого первого дня меня поражало это здание, оно жило отдельной жизнью, по своим законам, как и его обитатели. Я часто думала о том, что их держит здесь? Почему все они остаются в этом доме, хотя смертельно боятся его хозяина? Как всегда, ответов не было. Но я чувствовала, что помимо страха все эти люди фанатично преданы Генералу. Все эти дни я проводила на этаже со слугами. Поначалу они сторонились меня, замолкали в моем присутствии, но я неизменно приходила к Майе, к моему маленькому подарку, который наконец-то стал походить на обычного ребенка, а не на восковую куклу. И постепенно отношение слуг изменилось, они начали отвечать на мои вопросы, а иногда и разговаривать в моем присутствии, смеяться. Они мне доверяли, потому что я спасла одну из них, такую же как они, а в этом мире не привыкли к чужой жалости, к состраданию тех, кто выше тебя по положению, а я была выше. Для них я в ином статусе – статусе любовницы генерала Власова. Этого не произносили вслух, но этим были наполнены их взгляды, которые они бросали на меня. Кто-то с завистью и ненавистью, кто-то с восхищением, а кто-то с сочувствием и, пожалуй, последние были близки к истинному положению вещей. Потому что я сама могла себе всего лишь посочувствовать и позавидовать таким, как они. Они не имели никакого значения для Владимира, тогда как я жила под его пристальным вниманием, даже сейчас, когда его здесь не было, я чувствовала, что каждый мой шаг строго проконтролирован. Единственная, кто искренне была мне рада – это Майя. Дети не умеют лицемерить, и в ее огромных глазах вспыхивал огонек, который согревал меня. Я сама обустроила ее комнату и с наслаждением расчесывала тоненькие волосики Майи перед сном, я рассказывала ей сказки на ночь и заботилась о том, чтобы в ее рацион входили необходимые для ребенка витамины. В свое время я мечтала, как буду так же заботиться о своем собственном ребенке, но нам со Степаном не повезло. Я так ни разу и не забеременела. Походы по врачам не принесли ничего, кроме разочарования. Они говорили, что я бесплодна. Приемного ребенка Степан не хотел. И когда я смотрела на Майю, я представляла себе, что она могла бы быть моей дочерью. Только внутри постоянно билось чувство, что это все ненадолго, что в любой момент ОН может передумать и отобрать ее у меня. В этом мире нет ничего, что могло бы принадлежать мне, а если и принадлежало, то, скорее, для видимости и никогда по настоящему моим не станет. Имя мы придумали с ней вместе, Майя очень хотела, чтобы наши имена были похожи. Хотя бы начинались на одну букву. С каждым днем она менялась, а я вместе с ней, мы переставали бояться. Наверное, каждому человеку нужно о ком-то заботиться, чтобы чувствовать себя значимым, нужным. Мое сравнение кому-то покажется циничным или кощунственным, но именно поэтому люди заводят себе домашних питомцев. Им нравится заботиться, нравится приручить кого-то, кто будет их абсолютно и безоговорочно любить и в то же время зависеть от них. В каждом из нас живет хозяин. Кто-то деспотичный, кто-то добрый и мягкий, но всякий раз, когда мы взваливаем на себя заботу о ком-то, мы тешим свое собственное эго намного больше, чем реально испытываем привязанность к зависимому. И я любила Майю именно за это – она создала для меня иллюзорный смысл существования там, где не было вообще никакого смысла ни в чем. Во мне особенно. Глава 15.2 Через несколько дней я все же познакомилась со слугами, Лев представил мне всех по именам и рассказал об обязанностях каждого из них. Он так же сообщил, сколько времени они работают у Владимира, и, оказалось, что некоторые родились в этом доме, что их семьи работают у него много лет. Мне захотелось спросить, каким образом он принудил их служить ему так долго, но я не решилась. Зато я спросила у Льва, с ним мы общались все чаще. Ответ меня поразил – никто из них не работал у генерала насильно. Владимир далеко не самый жестокий хозяин, в отличие от других высокопоставленных лиц, и, хотя он и внушает ужас своим подчиненным, он не трогает их, если не нарушаются неписаные законы этого дома. Тогда, как в других особняках слуги меняются постоянно, потому что являются не только обслуживающим персонажем, но и развлечением хозяев. Мне было страшно спросить, что происходит с теми, кто нарушает правила в этом доме. Но эта тема никогда не затрагивается. Как они могут мысленно отстраняться от этого? Как могут настолько хладнокровно закрывать глаза на то что он по сути палач? А потом понимала, что они не знают ничего другого, они впитали это с молоком матерей, выучили с годами подчинения, где не существовало даже малейшего шанса на изменения. Они считали благодатью прислуживать генералу и оставаться в живых, пытались пристроить своих близких в то место, которое давало хоть малейшую гарантию безопасности. Они выживали, как могли. В «ошейниках и на коленях». На коленях они стояли перед ним ментально, ползали и целовали носки его сапог. Я понимала, что стоит Владимиру щелкнуть пальцами, и они станут на колени по-настоящему. А я? Я готова стать перед ним на колени? Увидев, что от скуки я схожу с ума, Лев устроил мне экскурсию по всему особняку, начиная с верхних этажей и заканчивая нижними. Сама бы я точно там заблудилась потому что дом походил на лабиринт и, словно намеренно, приводил меня туда, куда приходить нельзя. Та часть дома, куда имел доступ только Владимир и несколько доверенных слуг. Раньше я в ней не бывала, так как даже не подозревала о её существовании. Лев привел меня сюда, чтобы сказать, что это запрещенный корпус. Хозяин приходит в бешенство, если кто-то даже просто крутится рядом, не то что входит туда. Многие сильно пострадали за свое любопытство, и Лев искренне не советует мне приближаться к этому корпусу. Как интересно устроен человеческий разум, точнее мой собственный, я не могла думать больше ни о чем другом, кроме как об этом корпусе, ключи от которого были только у Льва и у Сильвы. Меня пожирало любопытство, один из самых противных моих пороков. Я, не переставая, мысленно возвращалась к корпусу снова и снова, строя самые разные предположения о том, что там могло находиться. Больше всего мы хотим узнать тайны того, кого боимся, словно в надежде получить оружие против своего страха или, наоборот, понять, чего именно стоит опасаться больше всего. Но не всегда стоит избавляться от страха, потому что он и есть тот самый инстинкт самосохранения, благодаря ему, мы избегаем ситуаций, которые могут привести нас к смерти. Природа заложила в нас этот механизм, и он идеально работает в моменты опасности. Ночью, когда все звуки в доме стихли, я вышла из своей комнаты, наведалась к Майе и …сама не заметила, как пришла в ту самую часть дома. Я долго рассматривала круглую ручку под дисплеем и, как и любой, кто стоит перед закрытой дверью, попыталась ее открыть. Повернула несколько раз, но дверь, естественно, не поддалась. Я услышала позади себя шорох и быстро обернулась, спрятав руки за спиной. И вдруг коснулась ладонями стены, нащупала выступ и она поддалась, выдвинулась маленькая ниша, в которой лежала ключ с брелоком на котором красовалась буква «М» Вздрогнув от неожиданности, резко отскочила, и мои глаза расширились от удивления. Ключ подошел и дверь отворилась. Дыхание участилось, и я инстинктивно захлопнула ее обратно. Несколько секунд смотрела на ручку. Потом протянула пальцы и отворила. Снова сухой щелчок, и меня пронизало током, в горле резко пересохло. От догадки пульсировало в висках, но я не могла в это поверить – закрытый корпус дома открывался ключом с буквой «М» ключом, который нашла именно я. То есть я могла входить в эту часть здания, и никто, кроме Владимира не мог разрешить мне доступ. Трещина внутри…та самая, она стала больше, осыпались первые осколки выстроенной мною брони. Те самые осколки безопасного страха. Трудно продолжать бояться того, кто, как оказалось, доверял тебе… Выдохнув, перешагнула порог и затворила за собой дверь. Я словно попала в другое измерение. Потому что здесь меньше всего было черного. Эта часть дома пестрела, пусть и приглушенными, но совсем иными цветами. Сиреневый, голубой, синий, белый…Пастельные тона, которые так безумно нравились мне самой. Я зашла в одну из комнат и замерла – она напоминала мне мою собственную спальню в нашем со Степаном доме. Я сама выбирала для нее дизайн, сама покупала шторы, краску для стен, ковер и тумбочку у кровати. Нет, здесь не было полной идентичности, но такое впечатление, что ее обставила именно я, именно в моем вкусе и именно для себя. Захотелось попятиться назад и быстро захлопнуть дверь. Потому что это похоже на сюрреалистический кошмар. Я подошла к столу, отодвинула ящик. Аккуратно сложенные вещи. Нижнее белье, косметика, украшения.