*** Закричала, выгнувшись дугой, и я зарычал, растворяясь в звуке собственного имени. Даааа, малыш. Со мной. МОЯ! Вгрызаясь в приоткрытый рот, выпивать её дыхание, глотать крики, не насыщаясь ими, потому что понимаю, что всё это иллюзия. Но иллюзия, которая более осязаема, чем сама реальность. И я сжимаю до боли в пальцах стройные бёдра, кусая до крови её губы, и чувствуя, как разрывает на части адский оргазм. Молниеносно и безжалостно. Пока она сползает вниз к моим ногам. Обессиленная и потерянная. Она опустошена. Потому что наконец начинает понимать, с кем имеет дело. А я...я медленно начинаю оживать, выбираясь из того смердящего кокона отчаяния, в котором я жил всё это время. Потому что я, блядь, кончил впервые...впервые с того времени, как она ушла. Впервые, не убив искалечив, которую трахал. Моя женщина! И теперь я её не отдам никому. Даже ей самой. Глава 9.1 Я долго смотрела остекленевшим взглядом на закрытую дверь. Появилось противное ощущение того, что и это не настоящее. Зыбкая неуверенность. И разочарование. Какое-то идиотское разочарование… и оно-то как раз до боли знакомое. До боли ненавистное. Испитое столько раз, с привкусом горечи и соли на губах, с послевкусием самообмана и унизительного чувства собственного ничтожества. Потому что это ненормально. Всё. Абсолютно всё. Иллюзии причиняют боль. Они безжалостны в своей реальной нереальности. Когда открываешь глаза и понимаешь – ничего не было. Ни одного прикосновения, ни одного слова. НИ–ЧЕ–ГО. Я одна. В пустой постели, или в остывшей ванной, или у стены… с закрытыми глазами и мокрыми от слез ресницами. Не понимающая саму себя, шокированная сама собой, опустошенная попытками достать звезду с неба. Вот и сейчас…оно вернулось… это проклятое ощущение «ничего». Пустоты. Только картинки более яркие и оргазм намного ослепительней. А так все тоже НИЧЕГО. Но теперь это «ничего» он показал мне сам, дал попробовать, ощутить каждый оттенок и отобрал. А разве я хотела продолжения? Чего я хотела? И в висках пульсирует ответ – большего, намного большего. Его кожи под пальцами, его поцелуев, запаха, много запаха. Так много, чтобы он оставался на мне постоянно, напоминая о каждой секунде НЕиллюзии. И в тот же момент страх – разве я действительно этого хочу? Какое-то липкое сомнение, обволакивающее разум тонкой, черной паутиной вместе с отголосками ужаса. И я уже отлично понимала…где-то в подкорке мозга – Инна была права. Запах придумать невозможно. Запах можно только запомнить. Я не была ханжой и всегда считала, что знаю и умею более чем достаточно. Сочиняя любовные сцены, создавая атмосферу утонченной эротики или откровенной животной похоти, невозможно быть не фальшивой, не зная на собственном опыте, что именно чувствуешь от того или иного вида секса или эмоций. Но ничего подобного со мной раньше никогда не происходило. Это был даже не секс в прямом смысле этого слова. Мне искусно поимели мозги. Их трахали грубо, быстро и безжалостно. И дело не в тех диких картинках бешеного, животного совокупления, в которых я выла и орала, как голодная самка, сходя с ума от адского наслаждения. Нет. Дело в том, что мое сознание оказалось беззащитным от насилия, самого настоящего вторжения и насилия над ним. Это страшно, когда негде укрыться, когда нельзя быть уверенной в собственных мыслях, в собственных фантазиях, что они принадлежат только тебе, а не нарисованы у тебя в голове рукой дьявольского психопата-художника с неограниченной властью над твоим разумом, где он, как на белом холсте, поставил свои первые автографы, заявляя авторское право на тебя. Когда кто-то может выбить ногой дверь в то самое сокровенное, куда, казалось бы, есть доступ только у тебя – в твои мысли. И не просто выбить, а разломать и разворотить там все настолько, что я с ужасом думала о том, на что он способен, если бы хотел показать мне нечто иное – например, мою смерть. Я уже не сомневалась, что Владимир Власов способен и на это – убить меня в моем же сознании и показать мне все до мельчайших деталей. Теперь я не сомневалась ни в чем. Он настоящий. Он настолько настоящий, что от осознания этого мне хотелось вжаться в стену и слиться с ней, как хамелеону, спрятаться, испариться. А потом истерическим смехом голос внутри: «Никуда ты от него не спрячешься. Он найдет тебя везде. Найдет и вернет обратно. Ты не принадлежишь себе. Может тебя и не было никогда». Если он настоящий…то, кто я? Почему я описывала его своих книгах? Каким образом мой мозг выдавал настолько четкую картинку, тем не менее, искажая ее? И я, как истинно влюбленная женщина, дорисовывала красивые черты у уродливого портрета его сущности. Добавляла цвета, украшала, улучшала, чтобы желать не чудовище, а некое подобие падшего идеала. Так проще. Так легче любить и оправдать того, кто, по сути, истинное воплощение зла. Через призму иного восприятия. Через иллюзию. Как вообще допустила увязнуть в нем настолько, чтобы желать до сумасшествия, до абсурда, до невыносимости. Или это были не мои мысли… Тогда чьи? Ведь я когда-то была уверена в том, что мне хорошо со Степаном. Да и мой брак был счастливым. Очень счастливым. Я любила мужа, а он безумно любил меня… Любила… ЛА… Почему я думаю о нем в прошедшем времени. Разве что-то изменилось? Разве сейчас я не люблю его? Сейчас? Как глупо. Нет. Не сейчас. Кто, как не я, всегда была уверена, что любовь — это навечно. Любовь – это один раз и навсегда. А меня хватило на пару лет. С какого момента Степа перестал быть для меня тем, кем был в самом начале нашего брака? С того самого, когда впервые яростно ласкала себя дрожащими пальцами, закатив глаза, и шепча пересохшими губами совсем другое имя. И то, что ОН делал со мной в моих фантазиях, то, что я позволяла ЕМУ делать, Степан не посмел бы даже предложить. Потому что не догадывался, насколько я порочна для другого. Не догадывался о том, что я охотнее стану на колени на холодном кафеле, голая, связная, дрожащая, рыдающая от унизительного желания, готовая принять от НЕГО что угодно, даже боль, вместо шелковых простыней, усыпанных лепестками роз и нежных ласк, которые мог подарить мне муж. И дарил. Когда я последний раз с ним кончала именно с ним, но представляла на его месте….? Я думала об этом? Когда? Или с того момента, как синий цвет начал нервировать и вызывать ассоциации, а может с того момента, как я нарисовала шариковой ручкой инициалы на лодыжке, представляя на их месте татуировку? Или вывела эти проклятые две буквы на шее, думая о том, как они смотрятся на нежном шелке кожи чуть ниже уха и как бы я хотела носить их на себе. Или с того момента, когда я начала избегать Степана, чтобы побыть с НИМ еще хоть десять, хоть пятнадцать минут на придуманных страницах, где мысли о нем были выбиты на десятках, сотнях строчек. Прозой, стихами, черновиками…Я рисовала его глаза, силуэты... Вот он. Здесь. Пришел за мной. Утверждает, что я принадлежу ему. Этого я хотела? Или мои фантазии поглотили меня настолько, что я просто сошла с ума? Обхватила себя руками и облокотилась о стену, закрывая глаза, вздрогнула. Больно. Лихорадочно стянула через голову платье, паническими движениями, как психопатка, всхлипывая и задыхаясь, отрывая пуговицы дрожащими руками. На предплечье четыре багровые полосы – следы от его пальцев. Вскочила на ноги, осматривая себя со всех сторон на бедрах такие же отпечатки. Судорожно сглотнула и снова посмотрела на дверь. Кто ты, Владимир Власов? Кем мы были друг для друга? Зачем я тебе? Зачем ты это делаешь со мной? Я даже не предполагала, как быстро я получу ответы на эти вопросы. Как скоро я пойму и где я, и кто он. Иногда лучше ничего не знать. Иногда иллюзия – это спасение, это и есть то сокровенное, где можно спрятаться. Глава 9.2 «– Ты знаешь, малыш, – на ухо, проводя языком по чувствительной мочке, – боль может быть бесконечно красивой. Ею можно любоваться так долго, что со временем забываешь дышать. Потому что воздух вдруг теряет свою ценность. И я вдыхаю твою боль в себя. Когда ты прикусываешь губы до крови, а мои сводит судорогой желания слизать твои мучения. Следы от веревок на твоих тонких запястьях – это рисунок Боли, – легкие поцелуи вокруг запястья, – как верная моя спутница, она послушно выводит на тебе мои отметины, малыш. Моя любовь никогда не будет между нами двумя, Мила... Моя любовь не может существовать без твоей Боли». Это был первый раз, когда Владимир сказал мне о любви. Он никогда не говорил о ней раньше, но я слышала, читала между строк… я верила – то, что происходит между нами, и есть любовь. Адская, звериная. Такой любви боятся, ее отторгают, не хотят, не понимают. Никто не хочет смертельно заболеть или стать сумасшедшим, никто не хочет остаться без контроля или отдать его кому-то. Я отдавала и взамен получала то, что никто другой никогда не смог бы получить от такого как он. Я получала его улыбки, его смех. Каким человеком он казался в такие моменты, когда смеялся вместе со мной или смотрел, как я ем, сплю, как злюсь, когда у меня что-то не получается, как грызу кончик ручки, если задумалась над листом бумаги в очередном уроке по языкам. Или восторженно рассказываю ему о том, что розы в саду расцвели и выросли новые, что теперь их у меня ровно тринадцать, как и в моем первом имени. Он смеется и называет меня дурочкой. Своей дурочкой. А через неделю я плачу на его груди, потому что три цветка завяли, а Владимир вытирает мои слезы большими пальцами и прижимает к себе. На следующий день роз стало в десять раз больше, я жадно целовала его в губы и шептала «спасибо», чувствуя, как он напряженно позволяет мне выплескивать свои глупые, человеческие эмоции. Ему, генералу, одному из самых сильных и свирепых. Как быстро место, где ты счастлив, становится твоим домом, меняя свой облик вместе с восприятием. Я больше не тренировалась где-то на полигоне, меня всему учили здесь, дома. Под контролем Владимира. Когда я просыпалась ночью от очередного кошмара, он мог носить меня на руках по комнате, пока я снова не засыпала в его объятиях. Да, он умел быть нежным, иногда я видела, что он сам удивлен… особенно если я бросалась ему на шею с диким визгом восторга от нового подарка. Я никогда не думала, насколько интересным собеседником может быть он сам, насколько много знает, насколько старше и опытнее меня самой, и в тот же момент Владимир был ко мне слишком требовательным, жестоким учителем. Он хотел безупречности во всем, доводя до слез грубыми окриками на тренировках перед очередным тестовым заданием, которые часто проводил сам. Потом я пойму почему – никто не должен был знать, куда и зачем мы отправляемся. Владимир вел свою игру, в правилах которой я еще не разбиралась. Он злился, когда я не слушалась его, приходил в ярость, заставляя корчиться от боли после очередной ошибки, которая могла стоить мне жизни, прожигая горящим взглядом, и у меня першило в горле. Хотелось заплакать от разочарования в самой себе и от того, что он разочарован во мне. Бывало, я без страховки взбиралась по отвесной скале, а он рядом со мной, такой ничтожно слабой по сравнению с ним. Сильный, натренированный, легко брал любую высоту, возникая на вершине, как призрак, глядя на меня сверху вниз, выжидая. Я смотрела на него, зачарованная ослепительной темной красотой, развевающимися черными волосами, идеальной линией чувственного рта, скул, вспоминая, как ночью билась под ним, извивалась и царапалась, как дикая кошка в тот момент, когда он остервенело врывался в моё тело и не верила, что принадлежу ему настолько. Засмотрелась, оступилась и чуть не сорвалась с головокружительной высоты вниз. Владимир схватил меня за руку и успел втащить наверх. Злой, разочарованный, схватив пятерней за скулы: – Мать твою! Ты! Мертвый агент! Кусок мяса, растертый по земле. На хрен мне такая …? – Засмотрелась, – тихий вздох от ощущения, как сильнее сжались его пальцы на моей талии, – на тебя… Быстрый взгляд на мои губы, и рука, сжимающе тело под ребрами, скользит выше, к бешено вздымающейся груди…Глаза из синего становятся цвета штормового океана, в котором поднялась первая волна моего персонального цунами. Владимир опускает меня в сухую траву, нависая надо мной, раздвигая мне ноги коленом, и мгновенно скручивает пульсацией низ живота от неконтролируемого желания. – Я сейчас… – унизительно тихо, глаза в глаза, сквозь дрожащие ресницы и первые волны подступающего оргазма… от одного его понимающего, голодного взгляда… Слова еще не сорвались с губ до конца, а наглые мужские пальцы уже скользнули под резинку обтягивающих, тренировочных штанов, отодвигая кружево трусиков и рывком проникли внутрь, исторгая из меня громкий стон… – Нет, маленькая… вот сейчас… Мне казалось, что Владимир меня любит. Глупо и наивно. До абсурда. Вот в такие моменты я в это верила… Возможно, я ошибалась… даже, скорее всего, я ошибалась и за каждую секунду своих заблуждений я буду платить по счетам. Я хотела, чтобы он любил меня. Пусть так, как умеет, а, точнее, не умеет совсем, пусть жестоко и страшно, но любил. Когда-то, в самом начале наших отношений, он предупредил, что сказки не будет. Он дал мне право выбора. Один единственный раз перед тем, как я окунулась в пекло его страсти. *** «Что значит «я люблю тебя», Мила»? Взяла его ладонь и прижала к груди, смущаясь под вспыхнувшим, выжидающим взглядом. Несколько секунд смотрел мне в глаза, а потом отнял руку. – Сердце. Обыкновенное, человеческое сердце. Реагирует на всплеск адреналина, страха, боли. Ничего больше. – Оно реагирует на тебя. Усмехнулся. – Все реагируют на меня. Потому что боятся. Это и есть любовь? Он не понимал, и внутри меня дрожало разочарование. Как можно объяснить кому-то, что такое любовь? У нее нет определения. Нет точного ответа, нет описания в учебниках, энциклопедиях. Я сама не могу её объяснить. Долго смотрела на него, а потом спросила: – Тебе бывает больно? Резко посмотрел на меня и четко ответил: – Нет. – Ты мог бы причинить себе боль? Пожал плечами, но в глазах мелькнуло любопытство. – Если ты не боишься боли, не знаешь её, значит, ты можешь разрезать себе руку и ничего не почувствовать? Засмеялся раскатисто, громко. – Я предпочту разрезать чью-то руку, Мила, и сожрать чужую боль, наслаждаясь ею. Например, твою. Хочешь любить такое чудовище? – Я уже люблю, – дерзко пальцами по колючей щеке, по контуру подрагивающих губ, задыхаясь от наслаждения таких простых прикосновений. Перехватил мою руку и резко дернул меня к себе, сжав до хруста запястье. – Боишься меня? – Нет, – очень тихо. – Я бы приняла боль от тебя. Зрачки сильно расширились. Так, что я видела в них отражение своих глаз. – Ты понятия не имеешь о боли, Мила. Ты понятия не имеешь о том, какой я, и от чего получаю наслаждение. – Покажи мне… – Я могу убить тебя. – Нет. Сжал мой подбородок, заставляя смотреть на себя. – Почему? Думаешь, меня что-то остановит? – Во мне твоё дыхание… та жизнь, которую ты вдохнул в меня. Мне не страшно. Я хочу знать, какая она…твоя любовь.