Это было ложью. Тихоокеанский флот серьезно пострадал во время нападения на Перл-Харбор, и у него не осталось сил для прорыва японской блокады. Филиппины оказались в изоляции. Об этом знали в Вашингтоне. Об этом знал и Макартур. Голодные солдаты ели все, что двигалось. Охотились на азиатских буйволов – филиппинскую разновидность водяных. Их твердое, кожистое мясо требовалось замачивать, варить в соленой воде, а затем отбивать колотушкой. Только тогда его можно было прожевать. Буйволиное мясо обычно ели с кашей из гнилого, зараженного жучком риса. Когда истребили всех буйволов, стали забивать лошадей-мулов. Но бойцы двадцать шестого полка отказывались употреблять в пищу своих любимых животных. Голодающие солдаты гонялись за дикими свиньями и ящерицами, убивали ворон и экзотических птиц, ели змей и даже кобр, которых было там в изобилии. Что бы ни удалось убить, все валили в котел с общим блюдом. К февралю на Батаане не осталось ни одного банана или манго, и люди ели траву и листья. Полуостров Батаан омывается Южно-Китайским морем, печально известным отсутствием рыбы. Впрочем, рыбалка исключалась: японские пилоты получали огромное удовольствие, если удавалось выследить и потопить даже самую маленькую рыбацкую лодку. Выйти в море было равносильно самоубийству. Недоедание сделало свое дело. К началу марта люди не могли устраивать рейды, сидеть в засадах и ходить в атаки. Солдаты худели – каждый потерял от тридцати до пятидесяти фунтов. 11 марта Макартур с семьей и высокопоставленными чинами, следуя указаниям Вашингтона, покинул Коррехидор и укрылся в Австралии, где устроил командный пункт. Хотя он, как требует закон, не руководил ни одним успешным сражением и покинул свои войска, его наградили «Почетной медалью» Конгресса за доблестную оборону Филиппин. Истощенные солдаты, которых Макартур бросил на Батаане, не имели сил сражаться. У них опухли суставы, кровоточили десны, немели руки и ноги, снизилось кровяное давление, упала температура, многие от анемии не могли ходить. Развивалась дизентерия, отчего люди валились с ног. Батан и в мирные времена считался малярийным районом, а война обеспечила москитам множество новых жертв для укусов. Людей колотила лихорадка, прошибал пот, бил озноб. Ежедневно тысячи заболевали малярией. Ею страдало большинство офицеров. Кто-то из генералов сообщал, что из его личного состава способна сражаться только половина. Остальные настолько больны, голодны и устали, что не могут держать оборону или ходить в наступление. Солдаты стали сомневаться, что обещанное подкрепление придет и их спасут. По утрам внимательно оглядывали морской горизонт – не появится ли конвой – но, конечно, ничего не видели. В конце февраля президент Рузвельт обратился к нации. В одной из своих знаменитых «Бесед у камелька» он сказал американскому народу, что японская блокада Филиппин и полное окружение островов не позволяет направить туда существенное подкрепление. И поскольку США участвуют в войне на двух больших театрах военных действий, приходится сосредоточиться на других регионах, а не на Филиппинах. Его слова по коротковолновому радио слышали в своих норах и убежищах и люди на Филиппинах, и теперь они знали правду. Помощь не придет. Дома Бэннинги не получали писем от Пита почти два месяца. Они знали, что он на Батаане, но не догадывались, насколько плачевное на полуострове положение. Они тоже слышали слова президента и впервые начали сознавать степень опасности. После радиопередачи Стелла ушла к себе в комнату и плакала, пока не заснула. Лиза и Джоэл просидели допоздна, говорили о войне и тщетно пытались найти основания для оптимизма. Каждое воскресенье на службе Декстер Белл называл имена отправленных на войну женщин и мужчин, и с каждой неделей этот список становился все длиннее. Он молился за их жизнь и благополучное возвращение. Многие проходили подготовку, и им еще предстояло увидеть сражения. Пит Бэннинг был в самом жутком месте, и за него произносилось больше всего молитвенных слов. Лиза с другими членами семьи старались сохранить бодрость духа. Страна участвовала в войне, и многим приходилось жить в постоянном страхе. В Северной Африке убили восемнадцатилетнего парня из Клэнтона. Пройдет немного времени, и тысячи американских семей получат трагические сообщения. Глава 25 Без лошадей двадцать шестой кавалерийский полк уже не был отдельной боевой единицей. Людей распределили по другим подразделениям и поставили задачи, к которым они не привыкли. Пита перевели в пехоту и дали лопатку копать окоп – один из тысяч вдоль тринадцатимильной второй линии обороны поперек южного Батаана. В действительности она была последней линией обороны. В случае прорыва японцев союзников отбросят на оконечность полуострова и загонят в Южно-Китайское море. В марте в боях наступило затишье. Японцы затягивали вокруг Батаана петлю, перегруппировывались и ждали свежих подкреплений. Американцы и филиппинцы понимали, что их ждет, и еще глубже закапывались в землю. Пит с товарищами, не щадя сил, насыпали валы вокруг бункеров и перед траншеями. Трудились больные, голодные. Пит потерял не менее сорока фунтов, и каждую неделю проворачивал новую дырку в ремне, чтобы не спадали брюки. Он пока не заболел малярией, однако это было лишь вопросом времени. Испытал два несильных приступа дизентерии, но быстро оправился после того, как врач дал ему лекарство. По ночам, положив рядом винтовку, спал на одеяле у своего окопа. Окоп справа от Пита выкопал здоровяк итальянец Сэл Морено – сержант с Лонг-Айленда. Городской парень из большой семьи, он не скупился на рассказы. Сэл научился ездить на лошади на ферме, где работал его дядя. Пару раз, повздорив с законом, решил вступить в армию и оказался в двадцать шестом кавалерийском полку. Его чуть не убила малярия, но Пит достал на черном рынке хинин и вытащил Сэла с того света. Слева был окоп Юнга Кейна. «Белая кость» из Виргинии, он, как отец и дед, окончил с отличием виргинский военный институт. В три года Юнг верхом катался на пони, и в двадцать шестом кавалерийском полку считался лучшим наездником. Но теперь у них не было лошадей, и приходилось мириться с фактом, что их низвели до положения пехоты. Они часами говорили друг с другом, и любимой темой была еда. Пит со вкусом описывал, что` готовила ему Нинева: свиные отбивные из животных, выращенных на его ферме, копченые ребра, жареную окру, жареных цыплят, жареные зеленые помидоры, картофель, жареную грудинку, жареные кабачки, все жареное, жареное, жареное… Сэлу нравились блюда с большим количеством жира. Юнг рассказывал, насколько вкусны копченая виргинская колбаса и бекон и сколько радости доставляет тушеная баранина по-брансуикски и блюда из кур, голубей и перепелов. Но по-сравнению с Сэлом Пит и Юнг были просто любителями. Мать и бабушка итальянца готовили такое, о чем его боевые товарищи даже не слышали: запеченную лазанью, фаршированные маникотти, спагетти по-болонски, бальзамические свиные скалоппины, чесночно-томатную брушетту, жареный сыр моцарелла и все тому подобное. Список был бесконечным, и поначалу они решили, что Сэл преувеличивает. Однако от красочных деталей у них текли слюнки. И они договорились встретиться после войны в Нью-Йорке и не заниматься ничем иным – только объедаться итальянскими деликатесами. Возникали моменты, когда они пытались смеяться и мечтать, но настроение было плохим. Люди на Батаане проклинали Макартура, Рузвельта и всех в Вашингтоне за то, что их предали. Несчастные, переполненные горечью, они не могли сдержаться и поминутно жаловались. Были такие, которые требовали, чтобы они заткнулись – жалобами себя не спасти и не исправить их плачевного положения. Одни в окопах плакали, другие, дойдя до нервного срыва, куда-то уходили. Пит сохранял здравомыслие, думая о Лизе, детях, роскошном ужине, который ему когда-нибудь приготовит Нинева, и овощах из огорода Эймоса. Очень хотелось писать домой, но не было ни ручек, ни бумаги, ни почтовой службы. Каждый день Пит молился за родных, просил Господа, чтобы Он их не оставил, когда его не станет. Смерть была неминуема – либо от голода и болезней, либо от бомб и пуль. В то время, как японская пехота снизила активность, их артиллерия и самолеты продолжали «утюжить» позиции американцев. Даже в затишье спокойных дней не было. Опасность никуда не исчезала. В любое время могли появиться пикирующие бомбардировщики, а когда они улетали, в дело вступали пушки. В конце марта «заговорили» 150 сосредоточенных напротив американских позиций крупнокалиберных орудий. Жестокий обстрел продолжался целые сутки, результат оказался опустошительным. Людей разрывало в окопах, считавшиеся непробиваемыми бункеры сносило, как соломенные хижины. Потери были ужасными, в полевых госпиталях не хватало коек для раненых и умирающих. 3 апреля, после непрекращающейся недельной артподготовки, японская пехота и танки просочились сквозь бреши. Американцы и филиппинцы дрогнули, офицеры пытались остановить солдат и организовать оборону, но ее сминали через несколько часов. Попытки контратаковать не удались из-за численного превосходства противника. К тому времени генералы оценивали боеспособность своих солдат так: лишь один из десяти может пройти сто ярдов, поднять винтовку и выстрелить во врага. Недавно грозная восьмидесятитысячная армия сократилась до двадцати пяти сотен. Но голодные, деморализованные, лишенные поддержки с воздуха американцы и филиппинцы стреляли в наступающих из всего, что было под рукой, и нанесли существенный урон. Однако силы были неравны, и неизбежное скоро превратилось в реальность. Враг продолжал нажимать, и американский командующий генерал Нед Кинг собрал подчиненных и стал обсуждать немыслимое: капитуляцию. Из Вашингтона приходили недвусмысленные приказы – сражаться до последнего солдата. Звучит героически, если решение принято в уютном кабинете в столице, но генерал Кинг находился в центре страшных событий, и от его воли зависело, либо сдаться, либо всех погубить. Способные вести бой еще сражались, но их сопротивление с каждым днем слабело. Японцы были в нескольких милях от большого полевого госпиталя, где лежали шесть тысяч раненых и умирающих. В полночь 9 апреля генерал Кинг собрал командующий состав и сказал: – На рассвете я высылаю парламентеров обсудить условия капитуляции. Считаю, что дальнейшее сопротивление лишь приведет к бессмысленным человеческим жертвам. Уже сейчас один из наших крупнейших, заполненных до предела возможностей госпиталей находится на направлении вражеского наступления и в пределах досягаемости легкой артиллерии японцев. У нас нет больше средств к организованному сопротивлению. Хотя решение диктовала неизбежность, с ним трудно было согласиться. Многие, возвращаясь к своим обязанностям, плакали. Генерал Кинг отдал приказ немедленно уничтожить все, что имело военное значение, но сохранил автобусы, машины и грузовики, чтобы перевозить раненых во вражеские концентрационные лагеря. Капитуляция Кинга с вверенной ему армией примерно в семьдесят тысяч человек стала крупнейшим поражением в истории США. Пит узнал эту новость в полдень 9 апреля и не поверил своим ушам. Он, Сэл Юнг и многие другие из двадцать шестого полка сначала решили скрыться в лесу и продолжить сопротивление, но такая тактика была почти самоубийственной. У людей не было сил двигаться. Им приказали уничтожить оружие и боеприпасы, поесть, что удастся, и идти на север искать японцев. Потрясенные, морально раздавленные тем, что сдается гордая американская армия, они познали всю глубину позора. Пока они медленно тащились, полные страха и отчаяния, к ним присоединялись такие же потрясенные, изможденные американцы и филиппинцы. Сначала десятки, потом сотни солдат заполняли дороги в неопределенное, но явно трагическое будущее. Им пришлось расступиться, чтобы пропустить грузовик с ранеными американцами. На его капоте сидел солдат с белым флагом. Капитуляция. Казалось, все это сон. Людей терзал страх. Все были наслышаны о жестокости японских оккупантов. Читали об их военных преступлениях в Китае – насилии над бесчисленным количеством женщин, казнях пленных, разграблении целых городов. В то же время радовались, что они американцы и в качестве военнопленных защищены законом, запрещающим жестокое обращение. Но указ ли для японцев Женевская конвенция? Пит, Сэл и Юнг, бредя на север навстречу с пленившими их врагами, держались вместе. И взойдя на вершину холма, увидели тошнотворную картину: на поляне в ожидании выстроились японские танки. За ними колонна вражеских солдат. Вдали самолеты все еще сбрасывали бомбы, пушки по-прежнему стреляли. – Избавляйтесь от хлама япошек по-быстрому, – прозвучало сзади предупреждение и прокатилось по колонне. Многие услышали и повиновались. На землю полетели и втаптывались в грязь японские монеты и сувениры. У Пита были только три маленькие баночки с сардинами, наручные часы, обручальное кольцо, одеяло, столовый набор и темные очки. И еще деньги – двадцать один американский доллар, – зашитые в брезентовый чехол фляги. Они приближались к японским солдатам, те размахивали винтовками и что-то выкрикивали на своем языке. К каждой винтовке был примкнут длинный штык. Пленных направляли на поле, строили в ряды и велели молчать. Один из японцев знал немного английский и рявкал команды. Пленных вызывали по одному и приказывали опустошать карманы. Обыскивали, хотя было ясно, что победители брезгуют прикасаться к побежденным. Удар кулаком, тычок, самое подходящее обращение, по карманам не шарили. Все, что находили, крали или «конфисковывали»: авторучки, карандаши, фонарики, темные очки, фотоаппараты, столовые наборы, одеяла, монеты, бритвы и лезвия. Джек Уилсон из Айовы стоял прямо перед Питом, когда на него начал кричать японский солдат. У Джека в кармане оказалось маленькое зеркальце для бритья, и, к несчастью, его изготовили в Японии. – Япона! – кричал солдат. Джек сразу не ответил, и японец ударил его стволом винтовки в лицо. Джек упал, солдат продолжал бить его, пока американец не потерял сознание. Другие охранники тоже принялись лупить пленных, а офицеры только смеялись и подбадривали их. Пит был поражен таким внезапным проявлением насилия. Вскоре они поняли: японцы считают, если у врага находятся деньги, монеты или безделушки, значит, эти предметы взяли у их убитых товарищей. Следовательно, нужно отомстить. Нескольких пленных забили до того, что они больше не могли двигаться. Зверство достигло пика, когда карманы опустошал капитан, но не из двадцать шестого полка. Солдат зло закричал на него и приказал сделать шаг вперед. У капитана оказалось несколько иен, и это взбесило японца. Подошел сержант с кожей темнее, чем у других. Заорал на капитана, ударил в живот, пнул в промежность. Тот упал. Тогда японец, которого потом прозвали Черный Яп, выхватил меч, поднял обеими руками над головой и рубанул американца сзади по шее. Голова соскочила с плеч и откатилась на несколько футов прочь. Струями хлынула кровь. Тело капитана несколько секунд подергалось и затихло. Черный Яп улыбнулся, довольный своей работой. Убрал меч в ножны и рыкнул на других пленных. Солдат забрал иены и неторопливо обшарил карманы капитана. Других охранников больше ничего не сдерживало, и они принялись избивать американцев. Глядя на валявшуюся в пыли голову, Пит озверел, хотел броситься на японцев, но осознал, что это стало бы самоубийством. Глубоко дышал и ждал удара. Ему повезло, во всяком случае, пока – его не избили. В другом месте шеренги еще один солдат, разозлившись, накинулся на пленного. Черный Яп подошел, увидел иены и принялся колотить американца. Когда он выхватил меч, Пит отвернулся. Два быстрых обезглавливания. Американцы не представляли, что подобное возможно. Пита мутило. Потрясенный, он не мог поверить, что все это правда. Но потрясение пройдет, когда убийства превратятся в рутину. Пленных держали в строю более часа, и тропическое солнце жарило их непокрытые головы. Питу никогда не нравился его шлем, и он оставил его в лагере. А теперь пожалел. У большинства американцев не было головных уборов, и нечем было защититься от палящих лучей. Они обливались по`том, покрывались волдырями. У многих остались фляги, но пить запрещалось. Когда победители уставали издеваться над побежденными, они удалялись в тень отдохнуть. Танки уехали, пленных вывели на дорогу и отправили на север. Так начался Батаанский марш смерти. Они шли колонной по три, по жаре и пыли. Сэл был слева от Пита, Юнг справа. Когда дорога закончилась, их повернули на восток по пересекавшему южную оконечность полуострова шоссе. Навстречу двигались бесконечные колонны японцев – пехота, грузовики, танки, пушки на конной тяге. Готовилось наступление на Коррехидор. Когда охрана не слышала, пленные непрестанно говорили. Из двадцать шестого кавалерийского полка их было человек двадцать. Остальные рассеялись в хаосе капитуляции. Пит приказал разбиться на тройки и по возможности помогать друг другу. Если японцы замечали, что пленные разговаривают, их били. Ради забавы выхватывали людей из строя, обыскивали, колотили. Через три мили всех обобрали до нитки. Пит получил первую оплеуху, когда японец отбирал у него сардины. В канавах у дороги стояли выжженные изнутри грузовики и танки – накануне американцы и филиппинцы вывели боевую технику из строя. Попалась захваченная груда пищевых пайков, которые будто и ждали, чтобы их съели. Но не было и речи, чтобы накормить пленных. До того уже недоедавшие люди теперь голодали, а жара доводила до обмороков. Вскоре люди поняли: помогать другим неразумно. Охранники держали штыки наготове и с радостью кололи каждого, кто остановился, чтобы оказать товарищу помощь. Того, кто упал и не мог подняться, откидывали на обочину и в канаву, чтобы разобраться с ним позднее. Японский штык был тридцати дюймов длиной с пятнадцатидюймовым лезвием. Примкнутый к пятидесятидюймовой винтовке «Арисака», он превращал ее в копье. Рядовые гордились своими штыками и с готовностью пускали их в ход. Если пленный спотыкался и падал или просто начинал отставать, то сразу получал взбадривающий тычок в зад. Если это не помогало, лезвие вонзалось на полную длину и несчастного оставляли истекать кровью. Пит шел, понурившись и прищурив глаза, чтобы не замечать пыли и жары. Однако поглядывал на охранников, которые то пропадали, то возникали словно из ниоткуда. Немногие из них проявляли сострадание, большинство упивались своими дикими выходками. Ничто их не могло остановить. Кажется, они спокойны, лица суровы, и вдруг приступ бешенства: бьют пленных кулаками, пинают сапогами, колотят прикладами, колют штыками. Наказывают за то, что несчастные глядят не в ту сторону, разговаривают, идут слишком медленно, не отвечают на вопрос по-японском, за то, что пытаются помочь товарищу. Издевались над всеми, но особенно жестоко над филиппинцами, которых считали низшей расой. В течение нескольких первых часов марша Пит видел, как убили десять филиппинских скаутов, а их тела бросили гнить в канавах. Во время остановки мимо прошла колонна филиппинцев. Пит не поверил собственным глазам: со связанными за спинами руками, они пытались держать шаг. Охранники сбивали их с ног и со злорадством наблюдали, как несчастные корчатся в пыли, пытаясь подняться. Связывать руки заключенным было бессмысленно. Среди этого ужаса Пит был благодарен тому, что не родился филиппинцем. Под безжалостным солнцем у людей началось обезвоживание. Сколько бы у них ни было других проблем, главной мыслью стала вода. Жажда превратилась в главного демона. Тела реагировали, стараясь сохранить влагу. Прекратилось потоотделение и мочеиспускание. Слюна стала липкой, язык приставал к зубам и нёбу. От пыли и зноя сильно болела голова, мутилось зрение. Вода, между тем, была повсюду: в артезианских и просто колодцах вдоль дорог, в колонках у домов и сараев, в журчащих ручьях, через которые они переходили. Охранники, наблюдая за их страданиями, демонстративно долго пили из фляг и плескали освежающей водой на лица. Мочили платки и повязывали их на шеи. Приблизившись к обгорелым руинам госпиталя номер один, они увидели людей в замасленных халатах и зеленых пижамах, которые не знали, что им делать и куда идти. Одни лишились ног и стояли на костылях, у других кровоточили раны. Госпиталь разбомбили несколько дней назад, и раненые до сих пор не могли прийти в себя. Увидев их, японский командир приказал построиться и присоединиться к колонне. И в этом случае помогать не дозволялось. Многие раненые, пройдя лишь несколько шагов, падали. Их спихивали с дороги и оставляли умирать. Колонна наткнулась на пробку из японских танков и грузовиков. Ее свернули в поле, и людям велели сесть под палящим солнцем. Такой прием назывался «солнечной терапией» и многих довел до срыва. Насквозь прожаренный, один из американцев попытался незаметно глотнуть теплой воды из фляги, и это разозлило охрану. На пленных раскричались, стали их бить, отбирали фляги и выливали воду на пересохшую землю. Японец, опустошивший флягу Пита, швырнул ее обратно с такой силой, что оставил ссадину над его правым глазом. Через час колонна возобновила движение. Прошли мимо исколотых штыками, истекающих кровью и умоляющих о помощи солдат. Мимо мертвых американцев. С ужасом смотрели, как из канавы вытащили двух раненых филиппинцев и положили на дороге, чтобы по ним проехали танки. Чем дольше они шли, тем больше попадалось по обочинам и в кюветах трупов. Пит удивлялся способности мозга свыкаться с жестокостями бойни и вскоре достиг такого состояния, что больше ничему не поражался. Жара, голод, лишения притупили эмоции. Но гнев кипел и требовал отмщения. Пит молился, чтобы настал такой день, когда он убьет так много японцев, сколько посильно человеку. Он продолжал общаться с товарищами, ободрял сделать новый шаг, подняться на следующий холм, вытерпеть очередную пытку. Не надо сомневаться, настанет момент, когда их накормят и разрешат напиться. На закате их свели с дороги на поляну и там разрешили сесть и лечь. Не было никаких признаков воды, однако сам отдых на время освежал. Их ступни покрылись волдырями, ноги сводила судорога. Многие, рухнув, сразу заснули. Пит только задремал, как вспыхнул скандал: прибыла новая команда охранников, и они принялись избивать пленных. Приказали встать и построиться в колонну. Движение продолжилось в темноте – люди, хромая, шли, но не могли угодить японцем, требовавшим, чтобы они ускорили шаг. В первый день марша Пит и те, кто находился с ним рядом, насчитали в колонне три сотни человек, но это число постоянно менялось. Одни падали и умирали, кого-то убивали, кто-то к ним прибивался, их колонна постоянно смешивалась с другими. В какой-то момент – затемно, но точное время они не знали, поскольку часы отобрали японцы – их привели на поляну и велели сесть. Японцы тоже проголодались и решили поужинать. Поев, они двинулись между рядов пленных с ведрами воды и давали каждому по маленькому черпачку. Вода была теплой, с известью, но все равно восхитительной. Каждый получил по липкому кому риса. Отбивная с жареным картофелем была бы, конечно, вкуснее. Доедая «угощение», люди услышали на дороге пистолетные выстрелы и вскоре поняли, что произошло. За колонной шел «взвод стервятников», приканчивавших всех, кто не мог двигаться вперед. Пища немного оживила чувства Пита, и он снова возмутился кощунственным убийствам военнопленных. Его испытание маршем смерти продолжалось шесть суток, и каждую ночь он и другие с ужасом слушали, как работает «взвод стервятников». После нескольких часов сна на рисовом поле пленных разбудили, построили в колонну и погнали дальше. Отдых на многих повлиял так, что они больше не могли идти, но их подгоняли штыками. Шоссе было заполнено пленными американцами и филиппинцами. На рассвете им снова встретилось много японских войск – пехоты и артиллерии. Путь вперед был закрыт, и их отвели на поле рядом с небольшой фермой. За сараем журчал на камнях ручеек с чистой, судя по всему, водой. Этот звук сводил с ума. Мука жаждой была чем-то большим, что многие могли выдержать. Решительно поднялся какой-то полковник и спросил, можно ли его людям попить. Охранник ударил его прикладом, и смельчак потерял сознание. Не менее часа, пока вставало солнце, пленные сидели на корточках и слушали плеск ручья. Войска, поднимая клубы пыли, шли мимо. Охранники собрались у дороги позавтракать рисовыми лепешками и манго. Пока они ели, три филиппинских скаута подползли к ручью и погрузили лица в холодную воду. Один из охранников, оглянувшись, заметил их и, всполошившись, поднял остальных японцев. Не говоря ни слова, они подошли на двадцать футов к ручью, образовали импровизированную стрелковую шеренгу и расстреляли смельчаков. Когда движение пехоты и техники на дороге стихло, пленных поспешно построили в колонну, и марш продолжился.