– Мы всегда этим занимаемся, – отвечает мистер Вебер. Слова его звучат так, будто он отрывает их от струны: четко, резко. – Но сегодня нам предстоит пережидать плохую погоду. – Он смотрит на меня. – Что привело вас в группу скорби? Я встречаюсь с ним взглядом. В группе у нас существует правило: мы не обязаны делиться своей проблемой, если не готовы. Очевидно, что мистер Вебер сам к этому не готов, и с его стороны нетактично просить другого человека сделать то, чего сам он делать не желает. Но ведь мы с ним сейчас не в группе. – Моя мать… – И я повторяю то, что сказала всем скорбящим: – Рак. Старик сочувственно кивает. – Сожалею о вашей утрате, – сухо произносит он. – А вы? – спрашиваю я. Он качает головой: – Всего не перечесть. – (Я не знаю, как на это реагировать. Моя бабушка всегда говорит, что она уже в том возрасте, когда ее приятели мрут как мухи. Думаю, для мистера Вебера это тоже верно.) – Вы давно печете хлеб? – Несколько лет, – отвечаю я. – Это необычная профессия для молодой женщины. Не предполагает общения. Он что, не заметил, как я выгляжу? – Она мне подходит. – Вы отлично справляетесь. – Хлеб может печь любой, – говорю я. – Но не каждый сделает это хорошо. С кухни раздается звонок таймера; он будит Еву, собака гавкает. Почти одновременно с этим витрины пекарни прорезает свет фар, к остановке подъезжает автобус. – Спасибо, что позволили мне обождать здесь, – благодарит старик. – Не за что, мистер Вебер. Лицо его смягчается. – Прошу вас, зовите меня Джозеф. Он сует Еву под полу плаща и открывает зонтик. – Возвращайтесь к нам поскорее, – говорю я, потому что знаю: так сказала бы Мэри. – Завтра, – объявляет старик, будто мы договариваемся о свидании. Выходя из пекарни, он прищуривается от яркого света автобусных фар. Несмотря на сказанное Мэри, я убираю его грязную чашку с тарелкой и при этом замечаю, что мистер Вебер – Джозеф – забыл свой маленький черный блокнот, в котором всегда что-то пишет, когда сидит здесь. Блокнот перехвачен резинкой. Я хватаю его и выбегаю под ливень. Сразу плюхаюсь ногой в гигантскую лужу, вода наполняет мои сабо. – Джозеф! – кричу я, волосы мигом облепляют голову. Он оборачивается, круглые глазки Евы выглядывают из-под полы его плаща. – Вы оставили это. Я тяну вперед черную книжицу и иду к нему. – Спасибо. – Старик быстро сует блокнот в карман. – Не знаю, что бы я без него делал. – Мистер Вебер наклоняет зонт, чтобы он прикрывал и меня тоже. – Ваш великий американский роман? – высказываю я догадку. С тех пор как Мэри установила бесплатный Wi-Fi в «Хлебе нашем насущном», заведение наполнилось людьми, которые мечтают о том, чтобы их писанину опубликовали. У старика испуганный вид. – О нет, что вы! Я просто записываю туда все свои мысли. Иначе они от меня ускользают. Если я не запишу, к примеру, что мне понравились ваши кайзеровские рулеты, то в следующий раз, когда приду, обязательно забуду их заказать. – Думаю, многим людям было бы полезно использовать такие же книжечки. Водитель автобуса дважды давит на гудок. Мы оба поворачиваемся на звук. Я морщусь, когда по моему лицу пробегают лучи света фар. Джозеф хлопает себя по карману: – Важно помнить. Адам почти сразу сказал мне, что я хорошенькая, и это должно было натолкнуть меня на мысль, что он врун. Я познакомилась с ним в один из худших дней своей жизни – в день смерти матери. Он был организатором похорон, моя сестра Пеппер нашла его. Смутно помню, как он объяснял нам, что и как будет происходить, и показывал разные гробы. Но впервые я по-настоящему заметила его, когда устроила сцену на церемонии прощания. Мы с сестрами знали, что любимая песня мамы «Somewhere over the Rainbow». Пеппер и Саффрон хотели нанять профессионального певца, но у меня был другой план. Мама любила не просто эту песню, а конкретное ее исполнение. И я обещала ей, что на ее похоронах споет Джуди Гарленд. – В новостях сообщали, Сейдж, – сказала Пеппер, – что Джуди Гарленд больше не принимает заказы, если ты не агент. В конце концов сестры пошли у меня на поводу – в основном из-за того, что я преподнесла им эту идею как последнее желание мамы. Я должна была передать диск с записью организатору похорон – Адаму. Переписала песню с саундтрека к «Волшебнику из страны Оз» на iTunes. Когда церемония началась, Адам запустил ее через громкоговорители. К несчастью, это оказалась не «Somewhere over the Rainbow», а песня манчкинов: «Дин-дон! Ведьма мертва». Пеппер разрыдалась. Саффрон пришлось уйти, так она была расстроена. А я – я расхохоталась. Не знаю почему. Смех просто выплеснулся из меня каскадом искр. И все, кто был в зале, вдруг уставились на меня – злые красные линии разделили пополам мое лицо, а изо рта вырывался неуместный хохот. – Боже мой, Сейдж! – прошипела Пеппер. – Как ты можешь? В панике, загнанная в угол, я встала с передней скамьи, сделала пару шагов и упала в обморок. Очухалась я в кабинете Адама. Он стоял на коленях рядом с диваном и держал в руке влажное полотенце, которое прижимал прямо к моему шраму. Я немедленно отвернулась от него, прикрыв рукой левую часть лица. – Знаешь, – сказал он, будто мы с ним вернулись к прерванной беседе, – в моей работе нет никаких секретов. Я знаю, кто делал пластическую операцию и кто пережил мастэктомию. У кого вырезали аппендикс, а кому оперировали двойную грыжу. У человека может быть шрам, но это означает, что у него есть история. И, кроме того, – добавил он, – я не это заметил, когда впервые тебя увидел. – Да, верно. Он положил руку мне на плечо и продолжил: – Я заметил, что ты хорошенькая. У Адама песочного цвета волосы и медово-карие глаза. Его ладонь согревала мое плечо. Я никогда не была красавицей, даже до того, как все случилось, и разумеется, после этого тоже. Встряхнув головой, чтобы в мозгах прояснилось, я сказала: – Я утром ничего не ела… Мне нужно вернуться туда. – Успокойся. Я предложил сделать перерыв на пятнадцать минут. – Адам замялся. – Может, ты лучше возьмешь что-нибудь из плейлиста с моего айпода. – Клянусь, я скачала ту песню, что надо. Сестры возненавидят меня. – В моей практике случались вещи и похуже, – заметил Адам. – Сомневаюсь. – Однажды я видел, как пьяная любовница залезла в гроб к покойнику, а его жена вытащила ее и нокаутировала. Глаза у меня полезли на лоб. – В самом деле? – Ага. Так что это… – Он пожал плечами. – Мелочи. – Но я засмеялась. – Многие люди хохочут на похоронах, – сказал Адам. – Это оттого, что нам неуютно рядом со смертью, рефлекс срабатывает. Могу поспорить, твоя мама скорее обрадовалась бы тому, что вы провожаете ее со смехом, чем если бы застала тебя в слезах. – Мама подумала бы, что это забавно, – прошептала я. – Вот, возьми. – Адам протянул мне диск в конверте. Я покачала головой: – Оставь себе. Вдруг твоей клиенткой когда-нибудь станет Наоми Кэмпбелл. Адам усмехнулся: