– А вы – нет. – Я верю в ад… но он здесь, на земле. – Старик качает головой. – Хорошие люди и плохие люди. Как будто все так просто. Все люди одновременно и хорошие, и плохие. – Вам не кажется, что одно перевешивает другое? Джозеф останавливается: – Вот вы и скажите мне. Мой шрам начинает гореть, будто от слов Джозефа меня обдало жаром. – Почему вы никогда не спрашивали, как это случилось? – вдруг выдаю я. – Как случилось – что? Я делаю круговое движение перед лицом: – Ах! Это. Давным-давно кто-то сказал мне, что история сама себя расскажет, когда будет готова. Наверное, она еще не готова. Странная идея, что случившееся со мной не моя история, а нечто совершенно от меня отдельное. Я задумываюсь, может, в том и состояла моя проблема все это время: я не могла отделить себя от истории. – Я попала в аварию. – (Джозеф кивает и ждет.) – Пострадала не я одна, – выдавливаю я из себя, хотя слова меня душат. – Но вы остались в живых. – Джозеф мягко прикасается к моему плечу. – Может, это главное. Я качаю головой: – Хотелось бы мне в это верить. Джозеф глядит на меня: – Как нам всем. На следующий день Джозеф не появляется в пекарне. И на следующий тоже. Я прихожу к единственному разумному заключению: он лежит дома в коматозном состоянии. Или еще хуже. За все годы работы в «Хлебе нашем насущном» я ни разу не оставляла пекарню без присмотра ночью. Мои вечера подчинены по-военному точному расписанию: мне нужно действовать быстро и четко, чтобы приготовить тесто, сформовать сотни хлебов, дать им подняться, чтобы они были готовы к выпеканию, когда печь будет свободна. Пекарское дело становится образом жизни, ритмом дыхания; каждый этап работы – как новый партнер в танце. Стоит упустить время, и вы окажетесь посреди полного хаоса. Я в лихорадочной суете пытаюсь произвести то же количество хлеба за меньшее время. Но понимаю, что от меня не будет никакого толку, пока я не съезжу к Джозефу и не удостоверюсь, что он еще дышит. Я еду туда, вижу свет в окне кухни. Ева сразу заливается лаем. Джозеф открывает входную дверь. – Сейдж? – удивленно произносит он, громко чихает и вытирает нос белым платком. – Что-нибудь случилось? – Вы простудились, – говорю я, хотя это и без того очевидно. – Вы приехали сказать мне то, что я и так знаю? – Нет. Я подумала… Ну я хотела проверить, как вы, потому что не видела вас уже несколько дней. – Ах! Что ж, как видите, я все еще на ногах. – Он делает жест рукой. – Зайдете? – Не могу. Мне нужно на работу. – Но я не двигаюсь с места. – Я забеспокоилась, когда вы не пришли в пекарню. Джозеф мнется, держась за ручку двери. – Значит, вы приехали проверить, жив ли я? – Я заехала проведать друга. – Друга, – повторяет Джозеф, лучась улыбкой. – Значит, мы теперь друзья? Двадцатипятилетняя уродка и девяностолетний старик? Полагаю, встречались и более странные парочки. – Мне это было бы очень приятно, – церемонно добавляет Джозеф. – Увидимся завтра, Сейдж. А теперь вам нужно возвращаться к работе, чтобы завтра у меня была булочка к кофе. Через двадцать минут я уже снова на кухне, выключаю полдюжины злобно трезвонящих таймеров и оцениваю разрушения, причиненные моей часовой самоволкой. Некоторые хлебы перестояли, тесто осело и скособочилось. Ничего хорошего у меня сегодня не выйдет. Мэри расстроится. Завтрашние посетители уйдут с пустыми руками. Я заливаюсь слезами. Не знаю, отчего я плачу – из-за катастрофы на кухне или от мысли: как ужасно, что я могу лишиться Джозефа, когда только-только нашла его. Просто не знаю, сколько еще утрат я выдержу. Мне хотелось бы напечь для мамы кучу всего: белого хлеба, рулетиков с шоколадом и бриошей, пусть громоздятся горой на ее небесном столе. Мне хотелось бы накормить ее. Но я не могу. Как сказал Джозеф, не важно, что нам, живым, нравится говорить себе по поводу загробной жизни, – если человек умер, все кончено. Но это. Я окидываю взглядом кухню. Это я могу исправить. Нужно только быстро обмять тесто, и пусть оно поднимется снова. И я мну его, мну и мну. На следующий день происходит чудо. Мэри, которая сперва поджимает губы и злится на меня за то, что я ночью испекла меньше обычной нормы, разрезает чиабатту. – И что мне теперь делать, Сейдж? – Она вздыхает. – Отправлять покупателей к Руди? Руди – наш конкурент. – Ты можешь давать им купоны на отсроченную покупку. – Арахисовое масло и джем потеряют вкус при отсроченной покупке. Когда она спрашивает, что стряслось, я лгу. Говорю, что у меня случилась мигрень и я проспала два часа. – Такого больше не повторится. Мэри надувает губы – значит она меня пока еще не простила. Потом берет в руку ломоть чиабатты, чтобы намазать его клубничным джемом. Но не делает этого. – Иисус, Мария и Иосиф! – Мэри разевает рот, роняет кусок хлеба, будто он обжигает ей руку, и тычет в него пальцем, указывая на мякиш. Крестьянский хлеб оценивают по дыркам в мякише – они должны быть разного размера, другие виды хлеба, например «Чудо», хотя по питательности это и не хлеб вовсе, имеют одинаковые мелкие поры. – Ты видишь Его? Прищурившись, я различаю нечто похожее по форме на лицо. Потом очертания становятся более четкими: борода, терновый венец. Очевидно, я испекла в хлебе лик Господа. Первые посетители, которые становятся свидетелями нашего маленького чуда, – это женщины из сувенирного магазина в святилище: они фотографируются с куском хлеба между ними. Потом прибывает отец Дюпре – священник. – Восхитительно! – произносит он, глядя поверх бифокальных очков. Хлеб уже зачерствел. На половинке, еще не разрезанной Мэри, конечно, такое же изображение Иисуса. Мне приходит в голову, что чем более тонкие куски мы будем отрезать от этого чудо-хлеба, тем больше образов Иисуса получим. – Дело не в том, что Господь явил Себя, – говорит отец Дюпре Мэри. – Он всегда здесь. Вопрос в том, почему Он решил явить Себя сейчас. Мы с Рокко наблюдаем эту сцену с расстояния, скрестив руки на груди и облокотившись на стойку. – Боже правый, – бормочу я. Рокко фыркает: – Точно. Похоже, / Ты испекла Отца, Сына / И Святой Багет. Распахивается дверь, в пекарню влетает репортерша с курчавыми каштановыми волосами, за ней – медведеподобный оператор. – Это здесь хлеб с Иисусом? Мэри выходит вперед: – Да. Я Мэри Деанджелис. Владелица пекарни. – Отлично! Я Гарриет Ярроу с канала WMUR. Мы хотели бы поговорить с вами и вашими сотрудниками. В прошлом году мы снимали сюжет о лесорубе, который увидел Деву Марию на пне дерева и приковал себя к нему цепями, чтобы защитить остальной лес от вырубки. Это был самый популярный ролик две тысячи двенадцатого года. Мы готовы? Да? Отлично!