— Всенепременно, — пообещал Беркович и покинул кабинет. Не то, чтобы он действительно так уж стремился на этот концерт. Он предпочел бы поваляться перед телевизором, но Марк сказал: «Приходи, выступит мой ученик, мой первый ученик, правда, я еще не знаю, кто именно». Фраза показалась Берковичу странной, а переспрашивать он не хотел. С другой стороны, все, чего он не понимал, вызывало у него чувство раздражения, которое проходило лишь тогда, когда он разбирался в ситуации. К тому же, матнас, где играл сегодня студенческий оркестр, находился неподалеку — всего в пяти минутах ходьбы от дома. Беркович переоделся, нацепив рубашку, которую он терпеть не мог, потому что воротник натирал ему шею, но это была единственная рубашка, которую, по мнению Берковича, не стыдно было надеть в приличное общество. Он подумал минуту о том, стоит ли считать приличным обществом сотню фанатов классики, обычных посетителей подобных тусовок, пришел к выводу, что, безусловно, стоит, хотя бы потому, что билеты на концерты студенческого оркестра стоили безумные деньги — целых восемьдесят шекелей, будто выступал не Марк Корн со своими студентами, а по крайней мере Зубин Мета с Израильским филармоническим. За полчаса до начала Беркович подошел ко входу, у которого толпились будущие слушатели, средний возраст которых, как оценил Борис, приближался к пресловутым ста двадцати. Он направился было к кассе, но его остановил возглас: — Боря, да ты что, сдурел? Марк схватил приятеля за рукав и потянул к служебному входу. — Пройдешь со мной, — сказал молодой дирижер. — Я тебя уже давно высматриваю, я так и подумал, что ты станешь тратить на этот концерт свои кровные. За кулисами было шумно, как на новой автобусной станции. Оркестранты прохаживались в узком коридоре, будто это была набережная перед Мигдаль а-опера. Подумать только, эти люди были во фраках! Берковичу захотелось взять кого-нибудь за фалды, чтобы ощутить реальность происхощяшего, но Марк тянул друга дальше, в дальний закуток, где была его комната. — Играем скрипичный концерт Мендельсона, — возбужденно сказал Марк. — Ты представляешь: один из моих учеников поедет с этим концертом на конкурс Венявского! — Для кого это более важно — для них или для тебя? — спросил Беркович, который во всем любил доискиваться до первопричины. — Для меня? — поднял брови Марк. — Конечно, для меня тоже. И для одного из них. — Для одного? — На конкурс поедет кто-то один, — пояснил Марк, — но я до сих пор не решил, кто именно. Понимаешь, оба прекрасные исполнители. Стас темпераментней, Игаль строже… Я готовил обоих и обещал, что перед концертом назову того, кто поедет в Польшу. Он-то и будет играть сегодня. Я имею в виду — Игаль Маркиш. Пойдем-ка к нему, пусть канифолит смычок, ему выходить. — Ну знаешь, — сказал Беркович, — ты держишь своих учеников в ежовых рукавицах. Я бы сбежал. Подумать только: двух парней, явно с амбициями, держать в неведении до самого последнего момента! Они что, действительно сидят сейчас и гадают, кому сегодня выступать? — Конечно, — сухо сказал Марк. — И это, на мой взгляд, хороший воспитательный прием. Они должны научиться владеть собой. На конкурсе это самое важное. Беркович хотел было сказать, что считает самым важным в работе педагога, но промолчал. В конце концов, он пришел сюда послушать музыку, а не вникать в тонкости процесса воспитания. Когда они вышли в коридор, здесь было уже намного спокойнее — большая часть музыкантов проследовала на сцену, в зал пустили публику, вот-вот должен был прозвенеть второй звонок. — Игаль Маркиш, — сказал Марк, — человек очень работоспособный, и нервы у него получше, чем у Стаса Брановера. — Ты доказываешь правильность принятого решения мне или самому себе? — усмехнулся Беркович. Марк рассмеялся. — Себе, конечно, ты прав. Он остановился около двери, на которой было написано «Не входите, пожалуйста!», и коротко постучал. Через несколько секунд он постучал опять, но ответа не последовало, за дверью было тихо. — Игаль! — крикнул Марк. — Открой, это я. Беркович протянул руку и нажал на ручку двери. — Не заперто, — сказал он и, потянув на себя дверь, шагнул в комнату. Он сразу же отступил назад, оглянулся на ничего не понимавшего Марка и сказал быстро: — Стой здесь и не пробуй войти, ты меня хорошо понял? Прежде чем Марк успел отреагировать, Беркович вошел в комнату, закрыл за собой дверь и повернул торчавший в замочной скважине ключ. Игаль Маркиш был светловолосым, лицо его покрывали веснушки и, может, поэтому казалось, что он вовсе не мертв, а только прилег отдохнуть перед тем, как выслушать решение учителя. На самом деле юноша умер по крайней мере полчаса назад, рука, которой коснулся Беркович, начала уже холодеть. Маркиш лежал на узком диванчике, обивка которого была насквозь пропитана кровью. Удар ножом был нанесен в спину — в этом Беркович убедился, чуть приподняв тело. Точный удар, на уровне сердца. Черт возьми, — подумал стажер, — как же убийца рисковал! Его могли видеть в коридоре! Правда, комнаты скрипачей находились в закутке, куда оркестранты могли и не заглянуть. Но ведь полчаса после этого никто сюда не входил, а дверь была не заперта… Конечно, Маркиш наверняка просил его не беспокоить — он волновался больше всех, это понятно… Больше всех, но ведь не больше Стаса Брановера. Тот тоже сейчас… Беркович вышел из комнаты, закрыл за собой дверь и запер ее на ключ. — Что там? — бросился к нему Марк. — Ему что, плохо? Почему ты меня не пускаешь? — Плохо, — кивнул Беркович. — Выступать он не сможет. Когда начало концерта? — Через восемь минут! Дай мне войти, я должен… — Нет, — твердо сказал Беркович. — Пойди предупреди Брановера, что выступать будет он. — Но я же решил, что… — Потом поговорим, после концерта, — Беркович взял друга под руку и потянул прочь от двери. — Сейчас ни о чем другом не думай, иначе сорвешь выступление, люди пришли сюда не для того, чтобы им вернули билеты. На двери Брановера никаких надписей не было, но закрыта она была на ключ изнутри. Беркович постучал. — Кто? — спросил низкий голос. — Откройте, это Корн! — крикнул Беркович, Марк стоял рядом, хмурился и не мог найти нужных слов. Дверь распахнулась, на пороге стоял коренастый молодой человек, вовсе не производивший впечатления юного музыкального дарования. Брановер нахмурился, увидев Берковича, потом перевел взгляд на дирижера, и тот сказал: — Ну… Сейчас начинаем, Стас. Ты готов? Лицо Брановера расплылось в улыбке. — О! — сказал он. — Вы решили, что я… Я так вам благодарен! — Минуту, — сказал Беркович. — До начала всего пять минут, я вам задам только пару вопросов. Он оттеснил скрипача в комнату и вошел следом. Марк плелся сзади, на лице его было выражение мучительного непонимания. — А вы кто? — спросил Брановер. Беркович быстро обошел комнату, осматриваясь и делая какие-то свои выводы. Взял в руки скрипку, лежавшую на круглом столике у диванчика, такого же, как в комнате Маркиша. Потрогал пальцем смычок, хмыкнул. — Не трогайте! — нервно воскликнул Брановер. — Учитель, — обратился он к Марку, — я буду готов через минуту. — Вы давно находитесь в этой комнате? — спросил Беркович. — Я хочу сказать: в последние полчаса выходили вы отсюда или нет? — А… что? — не понял Брановер. — Зачем вам… — Скажи ему, — попросил Марк, — и пойдем на сцену. Нет времени… — Ну, выходил, и что? — пожал плечами скрипач. — Я ходил в туалет, это запрещено? Кто вы такой? — Нет, — рассеянно сказал Беркович, — ходить в туалет не запрещено. Идите, скоро начало… Марк, извини, что меня не будет в зале… — Что слу… — начал Марк, но, встретив жесткий взгляд друга, осекся. — Хорошо, поговорим потом. Когда Марк и Стас пошли по коридору к выходу на сцену, прозвенел третий звонок. Беркович вытянул из кармана коробочку сотового телефона и набрал номер инспектора Хутиэли. — Инспектор, — сказал он. — Это стажер Беркович. Нахожусь в матнасе Штрауса. Здесь убийство. — Никогда не подумал бы, что в Израиле убиваются за билетами, — пробурчал Хутиэли. — Здесь убийство, — повторил Беркович. — Убит студент музыкальной академии. Удар ножом в спину в области сердца. Примерно полчаса назад. — Вы знаете инструкцию, — голос Хутиэли мгновенно стал жестким, — я выезжаю. Когда Хутиэли с оперативниками вошел в комнату Корна, Беркович стоял над мертвым телом, а из зала приглушенно доносились звуки скрипичного концерта Мендельсона. — Кто? — спросил стажера инспектор. — Есть идеи? — Вообще-то… — протянул Беркович. — Тут было много народа в коридоре, а дверь не заперта, кто угодно мог… — И мотив тоже был у каждого? — буркнул Хутиэли. — Мотив… Мотив был, пожалуй, у Брановера, того скрипача, кто сейчас играет Мендельсона, слышите? — Это, значит, Мендельсон? — сказал инспектор. — И под такую заунывную музыку христиане идут под венец? — Ну что вы, — усмехнулся Беркович, — под совсем другую. Так вот, этот Брановер хотел играть на международном конкурсе, а мой друг Марк выбрал другого, вот его… Видимо, Брановер узнал об этом… — Он что, идиот? — осведомился Хутиэли. — Если все так, то на него падает первое же подозрение. У него надежное алиби? — Никакого. Утверждает, что находился в своей комнате и ждал решения Марка: он должен был перед самым концертом решить, кто из двух скрипачей сыграет. — Этого… ээ… Брановера должны были видеть в коридоре… — Могли и не увидеть. Комнаты напротив друг друга, в закутке, вы же видели сами. Сюда заглядывают, конечно, но не так уж часто. Достаточно открыть дверь, убедиться, что никого нет поблизости, сделать два шага, открыть противоположную дверь…