Полицейские записали показания Игаля и уехали. А скоро привезут из Афулы тело Моти — до вечера беднягу нужно похоронить на киббуцном кладбище. Вот ведь как порой складывается… Беркович покачал головой. Случаи неожиданной смерти были ему известны, единственное, что смущало — обычно трагедия происходит так быстро, что человек просто не успевает испугаться. Почему на лице Моти застыло выражение испуга? Не желая докучать вопросами новому знакомому, Беркович отошел в сторону, достал сотовый телефон и позвонил сначала в местное отделение полиции, а потом в афульскую больницу, где прекрасно, еще по службе в армии, знал заместителя главного врача Иегуду Бар-Адама. — Вскрытие мы, конечно, сделали, — сказал Иегуда. — Спонтанная остановка сердца — однозначно. Ничего другого. Что тебя, собственно, смущает? — Выражение ужаса на лице покойного. Это же не типично. — Да, — согласился Иегуда. — Но если смерть наступает не мгновенно и человек успевает осознать происходящее… Такие случаи описаны. — Описаны могут быть всякие случаи, — хмыкнул Беркович. — Вам, врачам, обычно видны следствия, а причины бывают скрыты… — Что ты хочешь сказать? — Да ничего, — вздохнул Беркович. — Всего тебе хорошего. Люди, стоявшие у коттеджа Моти, расступились, когда к домику подошли молодой человек и женщина лет пятидесяти. Как понял Беркович из реплики Шмуэля, это были Игаль и Ализа, мать Моти, приехавшая из Нагарии, где она жила со вторым мужем. Игаль и Ализа вошли в коттедж, за ними последовали еще несколько человек, и Беркович тихо вошел следом. В салоне, где произошла трагедия, все оставалось так, как было ночью: включенный телевизор показывал футбольный матч, с дивана свисал на пол темный плед, которым, видимо, укрывался Моти — по ночам в киббуце было, как сообщали рекламные проспекты, довольно прохладно. Игаль подошел к дивану, поправил плед, поднял лежавшую на полу кривую палку и, поискав глазами, куда бы ее положить, направился к раскрытому настежь окну. У молодого человека были воспаленные от бессонной ночи глаза, плотно сжатые губы выдавали неподдельное волнение. Мать Моти опустилась на стул и тихо заплакала. — Минутку, — сказал Беркович, когда Игаль проходил мимо, направляясь к окну. — Я бы хотел с вами поговорить. — Кто вы такой? — мрачно сказал Игаль. — Здесь человек умер, какие еще разговоры? Дайте мне пройти, и вообще, что вы делаете в этой квартире? — Не нужно так волноваться, — мягко сказал Беркович и взял Игаля за локоть. — Моя фамилия Беркович, я работаю в полицейском управлении в Тель-Авиве. Он не стал говорить, что вообще-то не имеет никакого отношения к местной полиции и не уполномочен вести расследование, верно рассчитав, что упоминание о полицейском управлении произведет необходимое действие. — Ну и что вам нужно? — Игаль, не сопротивляясь, направился за Берковичем, все еще сжимавшим его локоть, к спальне, где никого не было и можно было поговорить. — Мне нужна правда, — сказал Беркович, закрыв дверь в салон и оказавшись с Игалем наедине. — Два вопроса, всего-навсего. — Ну, — буркнул Игаль. — Вопрос первый: вы рассказывали Моти о свойствах и привычках африканских змей, живущих в вашем питомнике? — Почему вас это интересует? Мы обо всем говорили — может, и рассказывал. — Я так и думал, — сказал Беркович. — Вопрос второй: почему вы хотели избавиться от этой палки? Игаль перевел взгляд на палку, которую он все еще сжимал в руке, и пожал плечами. — Не знаю, — ответил он. — Она на полу валялась, что ей в комнате делать? — Вот и я так думаю, — кивнул Беркович. — Хотели избавиться от улики? — От какой улики? — вскинулся Игаль. — Давайте сядем, — предложил Беркович, — и я вам расскажу о том, что произошло нынче ночью. — Лея — вот причина конфликта между вами и Моти, — продолжил старший сержант, сев напротив Игаля у узкого столика. — При чем здесь Лея? — воскликнул Игаль, но Беркович жестом прервал его. — Вы продолжали общаться с Моти, но ревность — страшная штука… Деталей не знаю, но в последние дни вы часто рассказывали бывшему другу о привезенных из Африки змеях. Они чрезвычайно ядовиты, но не кусают, если их не тревожить. Однако достаточно коснуться лежащей змеи, и укуса не избежать — эфы очень быстры. Вчера вы пришли к Моти и принесли с собой палку… Да, именно эту. Она похожа на змею, верно? Вы положили палку у входа и стали ждать, когда Моти, который смотрел передачу, лежа на диване, начнет дремать. Видимо, так часто случалось, когда вы сидели заполночь… — Когда Моти заснул, вы положили палку ему на грудь и прикрыли пледом. А потом… Вы, конечно, кричать не стали, это было глупо. Нет, вы тихонько разбудили Моти и сказали ему, чтобы он ни в коем случае не шевелился, потому что на груди у него под пледом лежит эфа, которая каким-то образом заползла в комнату. Может, Моти в тот момент подумал, что вы сами принесли змею — он ведь тоже ревновал вас к Лее? Но в то, что на груди лежит эфа, Моти поверил сразу и перепугался до смерти. Именно до смерти — на это вы и рассчитывали? Может быть, он умер не сразу, а какое-то время с ужасом терпел, прекрасно зная, что стоит ему пошевелиться, и змея его немедленно укусит. Потому и застыло выражение ужаса у него на лице. Ну, а потом, когда все закончилось, вы подняли крик. Это было уже в четыре утра. Вы не выбросили палку сразу, да и вообще — разве это улика? Могли бы и вовсе не выбрасывать. Но все-таки решили избавиться. — Господи, какая чушь, — с отвращением проговорил Игаль. — Вы думаете, что если служите в полиции, то вам все позволено? — Нет, конечно, — пожал плечами Беркович, — я всего лишь высказываю версию. Игаль встал и направился к двери. — Интересно, откуда у полицейского такие обширные знания о змеях? — спросил он, стоя на пороге. — Читал когда-то, — ответил Беркович. — А память у меня хорошая, вот и вспомнил. Игаль пожал плечами и вышел. …Вернувшись в свой коттедж, Беркович застал жену спящей. Арик, напротив, бодрствовал — гулил и глядел по сторонам. Беркович плотно прикрыл за собой дверь. Змей здесь, конечно, быть не могло — в питомнике наверняка прочные клетки. Но все же… Мало ли что. Убийство при свете молнии Расследование убийства Нормана Вильсона, туриста из Англии, началось по горячим следам, но даже к вечеру следующего дня не привело ни к каким результатам. Старший сержант Беркович сидел на жестком стуле в кабинете инспектора Хутиэли, подключившегося к расследованию, когда стало ясно, что продвижений нет. Инспектор читал протоколы допросов многочисленных свидетелей преступления и делал пометки. Допросы Беркович провел толково, свидетели на этот раз попались вполне надежные, показания их не противоречили друг другу — напротив, все упоминали одни и те же приметы преступника. Фоторобот удалось составить очень быстро, чего давно не случалось, и все-таки… Все-таки дело стояло на мертвой точке и грозило обернуться международными осложнениями. Английский турист убит на глазах десятков людей, есть следы, есть точное описание преступника, а израильская полиция вот уже второй день не в силах обнаружить убийцу. Хутиэли понимал, что никто на месте Берковича не мог бы сделать большего. Но если в ближайшие часы убийца не будет арестован, представление о новом назначении Берковича и присвоении очередного звания останется лежать в груде бумаг на столе начальника кадров управления полиции. А для инспектора Хутиэли провал может обернуться даже и понижением в должности. — Не вижу, Борис, в твоих действиях ни одного прокола, — сказал Хутиэли, оторвавшись наконец от чтения. Впрочем, майора Лившица я понимаю тоже. Показания свидетелей — единственная зацепка, и если до сих пор не достигнуто никакого результата, то естественно возникает предположение, что свидетели чего-то недоговаривают… Убийство произошло в одиннадцать часов двадцать семь минут вечера на центральной площади небольшого городка, строительство которого несколько месяцев назад началось к северо-западу от Рамат-Авива на берегу моря. Предполагалось, что в дальнейшем городок, названный Ганей-Шемеш, сомкнется с пригородами Тель-Авива и станет одной из составляющих мегаполиса. Жили в Ганей-Шемеше люди состоятельные, деловые, не склонные к фантазиям. Когда в 11.27 раздался истошный вопль, десятки человек в разных домах бросились к окнам, выходившим на площадь. Погода была аховая. К вечеру над Тель-Авивом сгустились тучи — впервые за долгие месяцы, — а к ночи началась гроза, скоротечная, мощная, пугающая. Молнии разрывали небо, а гром оглушал. «Когда началась гроза, я выключил телевизор, — показал на допросе свидетель Яаков Уриэль, преподаватель философии в Тель-Авивском университете. — Собрался было идти в спальню, когда услышал дикий вопль. На улице было темно, как во Вселенной до сотворения света. Фонари не горели — вероятно, из-за грозы. Вопль раздался еще раз, и в этот момент сверкнула молния — буквально над нашим домом, в самом зените. То, что я увидел, запомнилось на всю жизнь. Посреди площади — там ведь ничего еще не построили, все открыто и прекрасно видно — один человек бил другого. Тот, кого били, упал, а тот, кто бил, в этот момент выпрямился, и я увидел на его голове черную кипу, одет он был в черное, как религиозный из Бней-Брака. И борода — не очень большая, но тоже черная. В следующее мгновение наступила тьма, криков больше не было, выходить в ливень на улицу у меня не было ни желания, ни сил, я вызвал полицию и стал ждать у окна». Мири Штеренгас, менеджер рекламной фирмы и жена директора одной из ведущих страховых компаний, показала следующее: «Я вышла из ванной и собиралась закрыть шторы в салоне, чтобы дождь не бил в стекло. И тут раздался безумный вопль, а потом еще один. В темноте улицы ничего не было видно. Тут сверкнула молния, и я увидела, как прямо перед моими окнами мужчина бросил кого-то на землю. Он был в кипе, черном костюме и с бородой. Потом опять настала темнота, и я вызвала полицию». Полицию в тот вечер независимо друг от друга вызвали одиннадцать человек — жители квартир в домах, расположенных по периметру городской площади. Патруль прибыл на место через три с половиной минуты, а еще десять минут спустя приехал с оперативной группой старший сержант Беркович. Посреди площади лежал труп английского туриста. Смерть Нормана Вильсона наступила из-за нанесенных ему восьми несовместимых с жизнью ножевых ранений. Нож лежал рядом с телом — даже если на рукояти и были пальцевые следы, ливень их смыл. Смыты оказались и следы ног на гравии. После осмотра тела выяснилось, что у туриста исчезли все деньги и кредитные карточки. В кошельке лежал лишь паспорт гражданина Великобритании. Можно было говорить о простом ограблении, если бы не единодушное описание внешности убийцы. Описаний этих в деле было двадцать три — едва ли не все жители соседних домов, услышав вопли, поспешили к окнам, а молния позволила им увидеть все происходившее, как свои пять пальцев. — Майор Лившиц, — сказал инспектор Хутиэли, — решительно отвергает версию о том, что убийцей был религиозный еврей. Он утверждает, что преступник переоделся, чтобы обмануть следствие. — Полная чушь, — поморщился Беркович. — Представьте себе ночного грабителя, идущего на дело в черном костюме и кипе. Кстати, почему только в кипе? Если уж говорить об антураже, должна быть шляпа. — Шляпа с головы упала, когда он бил жертву ножом. Не смотри на меня так, Борис, я излагаю версию майора, и на этой версии будет настаивать все начальство. Как и на том, что это был маскарад. Да, ты прав, нужно быть идиотом или психом, чтобы устроить такой цирк… Но они там так думают. — А вы считаете, что убийцей и грабителем действительно мог быть религиозный человек? Хасид? — Это невероятно, согласен, но маскарад с переодеванием — полный бред. А из двух версий — невероятной и невозможной — нужно выбрать одну. — Мы эту версию прорабатывали весь день, несмотря на то, что майор был нашими действиями недоволен, — сказал Беркович. — Наверняка завтра нам запретят вести расследование в религиозном районе. — Да, — кивнул Хутиэли. — Меня потому и подключили к этому делу — чтобы я подействовал на тебя соответствующим образом. — И вы намерены так поступить? — Но ведь ты сам говоришь, что за весь день не продвинулся ни на шаг. — Расследование в религиозной среде — это самое последнее, что я мог бы пожелать себе в жизни, — согласился Беркович. — Мне нужно было найти человека, поздно вернувшегося домой. Найти мокрый костюм. Но все молчат, потому что раввин велел им не вести разговоров с полицией. Вполне возможно, что я говорил и с убийцей, но он ничем себя не выдал… — Вот видишь, — сказал Хутиэли. — Все это бесполезно. Даже если виноват кто-то из них, его будут покрывать, потому что там свои законы. Они, конечно, ни в коей мере не оправдывают убийство, но суд будут вершить сами. И если однажды мы обнаружим где-нибудь на пустыре тело, побитое камнями… — Может быть и такое? — поразился Беркович. — Теоретически, — пожал плечами Хутиэли. — По традиции именно такое наказание полагается еврею за убийство. А расследование они там проведут сами, у них вполне достаточно для этого возможностей. — Я не понимаю смысла этого убийства для религиозного человека, — пожаловался Беркович. — Отнять две тысячи шекелей и тысячу долларов мог уличный грабитель, обычно промышляющий в позднее время. Он мог выследить англичанина… — Тоже, кстати, странный тип, — заметил Хутиэли. — Что его понесло на улицу в такую погоду? — Я справлялся, — объяснил Беркович. — Вильсон обожал гулять под дождем. Он и в Лондоне это делал, а здесь просто не мог упустить такой возможности — понимал, как редко случаются в Израиле грозы с ливнем… — Ну и погулял, — буркнул инспектор. — Похоже, это дело грозит нам обоим неприятностями.