Прижимая к животу горшочек с мёдом, как самую большую ценность на свете, я открыла один глаз: сверкающие бабочки сталкивались с невидимой границей и падали, осыпались к ногам, чтобы снова подняться и сделать ещё одну попытку. Граница едва заметно переливалась, отбрасывая на кожу тень, подобную запутавшемуся в водной глади солнечному лучу. — Дай! Дай! Дай! — пищали человечки. Да, уже человечки! Сообразив, что по-простому с жадной тёткой не договориться, они приняли истинный облик, действительно став похожими на маленьких, с мизинец размером, но очень непривлекательных детей. Приплюснутые мордочки, вздёрнутые носики, шестипалые ручки припадали к магической заслоне, не в силах её прорвать. Но за ней сверкало угощение, которое жутко хотелось получить! — Это хотите? — я подняла вверх руку с мёдом. — Да! Да! Хотим! — запищали человечки. — Дай! — А что я за это получу? — ну а как иначе? С фейри нужно торговаться. — Золото! — Коня! — Тайну! — наперебой начали обещать пикси. — Дай! — Услугу! — в кои-то веки мне нашлось, что попросить взамен. — Услугу, — согласились существа. — Вы заберёте сладость, но больше никогда не станете шалить в этой таверне. — Никогда! — пообещали пикси с такой искренностью, что не оставалось никаких сомнений — бессовестно врут. На свой страх и риск я опустила разделяющую нас заслону и протянула вожделенное угощение малышам. Те набросились на него, готовые нырнуть с головой в сладкую тянучку, уже не замечая ни меня, ни разгрома вокруг. Я осторожно вынесла горшок на улицу и пристроила под раскидистой ёлкой. Хорошо бы Гверну оставлять здесь угощение почаще. Кто знает, может, и сдержат слово маленькие обманщики? После всего пережитого, после ужаса и восторга, после сражения и настоящей, принадлежащей мне одной, победы, благородная леди Вирке больше не Ноктис де Сол уснула, обхватив колени, на многие недели не метённом полу в углу полуразвалившейся харчевни «Два меча» где-то в глухомани. И была абсолютно счастлива. — Нет, ты глянь! — едва рассвело, а меня уже будили. К тому же, совершенно неподобающим образом и без всякого уважения к победительнице, а просто грубо потряхивая за плечо. — Не сбежала! — восхищённо присвистнула мужиковатая Синни. — Чего говоришь? — из каморки, потягиваясь до смачного хруста костей и разминая затёкшую за ночь на неудобном лежаке шею вышел Гверн. Подслеповато прищурился, разглядел знакомое, хоть и помятое лицо и удивлённо отпрянул: — Да ладно?! Не сбежала?! Я затравлено метала взгляд от одного к другой, а они, мать их, хохотали, словно ничего не случилось, словно не было ночи, когда я, готовая разреветься, носилась, едва не взлетая, по столам, изображая не то охотника, не то жертву. А им — смешно. — Весело? — мрачно поинтересовалась я, поднимаясь и отряхивая окончательно испорченное платье. Нда, в таком положении я ещё никогда не оказывалась. Гверн подал руку, а Синни принялась виновато оправлять на мне одежду: — Ты, никак, совсем ополоумел? Бедная девочка всю ночь на полу проспала, спины, небось, не чувствует. А ты что? — А я что? — А ты дрых? Беловолосый показал зубы: — А что мне, её сторожить? — Именно! Я же говорила, что настоящая ведьма, а ты… — А я много повидал и в людях успел разочароваться. Кто ж её знал, что она в лес не убежит к полуночи? Синни подбоченилась и протянула пухлую ладонь: — Я знала. Я! И об заклад билась. Гверн скорчил мину, словно глотнул того самого кислющего вина, вернулся к себе в комнатушку и принёс две полновесных золотых монеты: — От бабы! По миру меня пустите, не иначе! — Проигрался — плати! Беловолосый смиренно отдал первую монету выигравшей спор, а вторую протянул мне. А я смотрела на заляпанный кругляшок, на первые деньги, которые сама заработала, и никак не решалась принять. — Что думаешь? — он, не дожидаясь, пока я снизойду, насильно сунул денежку. — Твоё — заработала. Пошли, что ли, эля тебе налью. Как обещал. Ведьма… Ты чего? — Ничего, — благоговейно прошептала я. — Просто я, кажется, поняла, кем хочу стать, когда вырасту. Глава 6. Интриги и интриганы Сегодня мне снова снились кошмары. Она молча падала в темноту. Не кричала, не звала, не просила о помощи. Я тянул руку, умолял схватиться, но она не двигалась. Только смотрела. Смотрела так, словно я отнял последнее, что было дорого ей в жизни. И падала. Снова и снова. В темноту. Я открыл глаза, чувствуя себя уставшим ещё до того, как встал с кровати. Жирный паук у самого потолка суетливо пополз прятаться, недовольный, что его впервые заметили. Обычно потолок в этой комнате рассматривал не я, а служанки тактично молчали, чтобы не пришлось заканчивать жаркую ночь ещё и пробежкой за метлой, вот он и прижился. Не до него. Вирке не возвращалась уже неделю. И я понятия не имел, где искать эту гоблинову дочь! Сначала убеждал себя, что одумается через пару дней. Устроит скандал, побьёт, как принято, посуду, потребует извинений. Я бы ответил тем же, заявил, что она ведёт себя, как ребёнок, накричал бы, может даже замахнулся для виду и с грохотом опустил бы кулак на стол. А потом всё стало бы как прежде. Нашёл бы, с кем забыться. Мало ли падких на смазливые лица служанок? Здесь или во дворце Вальдинга. От последней мысли больно заломило в висках, словно вчерашнее вино купили в придорожной дешёвой таверне, а не достали из погребов де Сол. Я бы уехал. Честное слово, уехал и оставил её в покое. Пусть только вернётся… — Господин? — Эделина сунула в комнату вечно жующую мордочку. — Если ты надеялась меня разбудить, то стараешься плохо, — от её блеяния и чуткая кошка бы не поднялась, не то что похмельный пёс. — Да нет, господин, вам бы отдохнуть. Всю ночь грохотать изволили, небось не выспались. Я нащупал возле кровати бутылку и с надеждой заглянул в горлышко: — Эделина, чего тебе надо? — повинная только в том, что опустела раньше времени, бутылка полетела в дверь, разбившись в хэнде17 от служанки. Та спрятала голову со сбившимися, похожими на рожки волосами, но тут же показалась снова: — Поосторожнее, сир, а то среди слуг могут пойти слухи. — Какие же? — я предпринял ещё одну попытку нащупать что-то, что способно унять похмелье. — Что вы злой, например, — девушка ногой отпихнула осколки подальше, — и пьёте. — Это не слухи, а чистая правда, — странно, уверен, что с вечера бутылок было больше. Или я оставил их в столовой? Или в комнате Вирке, где вышвырнул в окно её проклятый мозаичный столик? — Тогда что у вас проблемы… с женщинами! — пригрозила Эделина, опасливо теребя простенькие плетёные браслеты на запястье. Я аж отвлёкся. Уж в чём в чём, а в мужской состоятельности я успел убедить достаточно женщин северной границы Витании. — И от кого же, интересно, эти слухи могут пойти? — я угрожающе приподнялся на локтях, но, едва не застонав, опять рухнул на подушки, так что образ безнадёжно испортил. — От ме-ме… — она запнулась. — Мало ли, — и невинно передёрнула плечиками. А ведь некогда смотрела мне в рот. Как быстро, однако, можно пасть в глазах женщины! Хорошо, что Вирке не видела, как я сходил с ума все эти дни. А Эделина… Без её восхищения я как-нибудь проживу. — Если тебе не с кем потрепаться, шла бы на кухню, — я натянул одеяло до самой макушки: нет вина — нет беседы. Хорошая служанка озаботилась бы. — А я туда и шла, — фыркнула девушка и добавила в захлопывающуюся дверь: — Просто тот длинноносый отказывался уйти, пока я не проверю, бодрствуете ли вы. Я помчался на первый этаж быстрее, чем успел натянуть халат. Эделина лишь вздохнула, рассматривая мой удаляющийся ничем неприкрытый зад, и бойкой козочкой заскакала по делам. Длинноносый, неприметный, совершенно доброжелательного вида человек внизу оторвался от выковыривания драгоценных камней обрамления семейного портрета и, ничуть не смущаясь, сунул палец в ухо: — Мог бы и одеться поприличнее. Я не баба, чтоб меня полуголым встречать, — бросил он, с сожалением отступая от картины и выуживая на свет комочек ушной серы, тут же брошенный на пол и затоптанный. Я пропустил ехидство мимо ушей: — Новости? — Тебе прямо тут? Я могу, — неприметный подцепил раму, проверяя, не спрятался ли за ней кто, приподнял ковёр с той же целью и направился к креслу у камина, намереваясь опустить в него зад в перепачканных, надеюсь, землёй штанах. — Нет. Конечно, нет. Пойдём.