Так называлась эта книга, читанная мною еще студентом. Название не поленился списать в тетрадь. Опус сей значился как “сочинение доктора медицины Вейса”, издан был в Москве, в типографии Л. Степановой при Императорских Московских театрах в году 1859-м. В год венчания любезных родителей моих, стало быть… Какое отношение имела типография при московских театрах к руководству супругов касательно “исполнения половых отправлений”, не ведаю. Думаю, решили попользоваться цензурным послаблением в первые годы царствования Александра Николаевича и заработать, напечатав товар, ходкий во все времена. Но до чего простодушна, до чего целомудренна была эта книга!.. Самой страшной бедой объявлялось в ней рукоблудие; чуть ли не треть тома была о том, как сей тяжкий недуг врачевать, дабы избежать дурных последствий. Как трогательны были советы о том, как обращаться со страждущим сей болезнью! А какой наивной поэзией веяло от описания “производительных частей”! Добрый доктор Вейс представлял их в виде глуповатых домашних животных, слегка своенравных, но вполне поддающихся усмирению… Милый, милый девятнадцатый век. Он и не полагал, какие демоны вскоре овладеют этими зверушками, а через них и их владельцами. Как распространятся и усугубятся извращения, каких страшных цифр достигнут венерические заражения. И какие последствия это будет иметь для общественности… Вчера снова приходил З. из польской коммуны. Тайно, с оглядкой, дворами. Случай запущенный и острый, но излечимый. Главное, уврачевать дух; имел с ним долгую беседу. Просит соответствующей литературы. Эх! Опасно, но дал, и своего немного, из проповедей. Распростившись с ним, перечитал отчего-то старые свои писания про смерть как животное существо. Фантазии это. Не сжечь ли? Теперь пишу свой переклад Евангелия для детей. Порчу глаза, керосина нет, пользуюсь грошовыми свечками. Много ли при таком бережливом свете напишешь? А с утра темнота, и кропит, и на выход солнца надежды нет. Сходить, что ли, к ксендзу, чай попить, о материях богословских поспорить? Добрый он человек, хотя и с хитрецой. И несчастный, и пытается это спрятать, всегда чисто выбрит…» Короче, отложила тогда Натали свои невестинские проекты: тут как раз позвали на одно текстильное СП, тоже, правда, дышавшее недолго. Но прибыль поначалу была, и пахота, и возвращалась поздно: пожрать, потупить в телевизор и вздрыхнуть под него же. Вернулась однажды, а у нее гость незваный за столом: хозяйка квартирная впустила, хотя обычно даже знакомых не впускала. Натали и не узнала сразу. Только когда он книжку отложил и приподнялся, тогда вспомнила. Антон, того Гриши брат. Поседел… Ну и что приперся, сокол кудрявый? – Гришу вчера похоронили, – сообщил на ее молчаливый вопрос. Во как… Натали стала сердито выкладывать продукты из магазинного пакета. Антон наблюдал за ней. – И что? – прервала процесс Натали. – Тебя перед смертью вспоминал. Сходить к тебе просил. Натали разобралась с продуктами, захлопнула холодильник и шумно уселась напротив. – Что ко мне ходить? – поглядела жестко ему в глаза. Антон взгляд выдержал: – Извинение передать. – Ну. Передал? Хотела добавить: а теперь – гуляй… Не стала. Поднялась, задумалась насчет ужина. Можно яичницу соорудить… Заодно и этого накормить. Тоже, наверное, голодный: щеки вон впалые. Или это от горя? Может, от горя, и что? Жалелку, что ли, ему включить? С ужином не ладилось. Мысли разъезжались, не хотели собираться на яичнице. – Ладно, – Натали погасила горелку. – Пошли, что ли, куда, помянем… Антон кивнул, точно того ждал, и заковылял в коридор обуваться. Натали вспомнила про его хромоту, вздохнула, вытерла руки и сама пошла туда. Молча оделись, обулись и вышли. Засели в кафе по соседству. Натали лень было снова выводить машину; Антон оказался вообще «безлошадным». Натали спросила себе солянку; подумав, добавила водку и соленья. Антон показал жестом, чтобы рассчитывала только на себя. Непьющий. Томатный сок только взял, прям детский утренник какой-то. Выпили: она водку, он сок. Принесли пепельницу, Натали вытянула ноги, зевнула и закурила. – Пусть земля ему будет пухом, – сказала, чувствуя, как водка начинает свое теплое действие. Антон одобрительно кивнул. – Улыбнись-ка, – сказала Натали. – Чего? – Улыбнись, говорю. Антон настороженно улыбнулся. – Женатый? – Натали стряхнула пепел. Антон помотал головой: «Кому косоногий нужен?» – А работаешь… – Электриком. Могу сварку. Малярку разную. Инструктором по шахматам… Это хорошо, что инструктором, подумала Натали и снова стряхнула пепел. Допивать графин не стала: мозги нужны были ясными. Принесли солянку. Натали задержала ложку на весу. – Возьми меня в жены, Антон. Сказано это было каким-то глухим, не ее голосом. Антон чуть поднял бровь. Брови были у него густые, богатые… Но Натали бровей его в тот момент не видела: глядела в суп, где меж картошкой и мясом плавала одинокая оливка. – Детей тебе рожу, – поиграла с оливкой Натали. – Верной тебе буду. Послушной. Пять лет гарантию даю, – прибавила для чего-то. Подняла глаза на Антона. Тот слушал неподвижно, только губами двигал. Шлеп-шлеп. Как покойный брательник. – Хорошо. Я тебе тоже буду… – Антон запнулся. – Только одно условие… Взял солонку и высыпал всю соль в суп Натали: – Что ты сейчас это всё съешь. Натали поглядела на сугроб быстро намокавшей, рыжевшей соли. Потом на Антона: очень захотелось плеснуть ему это в рожу. Сдержалась. Сама ведь идиотский разговор этот завела. Просто встала и пошла снимать куртку с вешалки. Антон сидел неподвижно, допил остаток томатного сока. Натали вернулась к столику: забрать сигареты, оставить бабло, чтобы не думал… Села. Взяла ложку. Стала быстро и решительно есть. Соль обжигала внутренности. – Запивать можно? – поглядела на Антона. Тот, приподнявшись, отнял у нее тарелку: – Лады, не надо… Сам доем. И быстро влил в себя остатки. Закашлялся. Заказали потом две бутылки воды… так и не напились. Просидели до закрытия. – Зачем улыбнуться просила? – спросил Антон, провожая ее обратно по лужам. – Да какое-то лицо у тебя нерусское показалось. – Поляки мы. – Антон слегка замедлил ход. – Поляки… Она медленно, медленно движется по лесу. Солнце, между стволами висит сладкая духота. Платье расшнуровано, снято и подвешено на ветви бука, подальше от муравьев. Внимательно, где песочек почище, спускается к ручью. Теребит пяточкой воду, чтобы проверить холодность. Затем вступает в ручей и трижды приседает, троекратно вскрикивая: «Ай! Ай! Ай!..» Остудившись, спешит на берег, к оставленной одежде. Накидывает льняное покрывальце, обтирает им плечи и прочие цветущие члены. Но… Что это? Она слышит сзади тяжелый костный стук и смрадный запах. Кто-то властно схватывает и влечет к себе… О!.. Остов с остатками гниющей плоти ласкает ее и запечатлевает роковой поцелуй. Слезы отчаяния брызжут струями из глаз; солнце, лес и игривый ручей – все темнеет, все гаснет… Плюша открывает глаза. Она сидит в кабинете Карла Семеновича, в своем кресле, куда он ее всегда сажает. С подушечкой. Сам Карл Семенович полулежит в халате. На полу, на полках, на столе – книги, книги, книги. Пара ее, Плюшиных, салфеточек. На одной стоит графин с кипяченой водой, запивать лекарства. Плюша сама так поставила.