Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 1 из 13 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
– Наши дни – – Разоблачение означает свободу. Сьюзи шептала слова ему на ухо; каждый слог дышал жаром и извращенностью. Она сияла и лучилась, – ей по-прежнему двадцать один год, – и поэтому она пылала лютой потребностью изнасиловать весь мир. Мертвые не стареют. Он завязал узел неторопливыми, уверенными движениями, потом забрался на стул и перебросил веревку через одну из потолочных балок на кухне. Старых, вручную вытесанных балок, которые строитель привез с хозяйственного склада. Они напоминали ему о Вермонте… об избушке возле озера. Он мысленно вернулся на десять лет назад и увидел Сьюзи, выходящую по тропе на поляну с удочкой в одной руке и связкой рыбы в другой: окунь, солнечник, форель. Рыбины блестели, как драгоценные камни, нанизанные на плетеный нейлоновый шнур, искусно пропущенный через рты и плавники. Сьюзи двигалась плавной, танцующей походкой; длинная шелковая блуза колыхалась вокруг нее. Казалось, будто ветер несет ее, поддерживая и покачивая, как воздушный змей. Сьюзи подмигнула ему. Он любил ее. Он ненавидел ее. Он не хотел тогда быть там, но и не видел способа уйти оттуда. Когда попадаешь в орбиту Сьюзи, то уже невозможно оторваться от нее. Остальные собирались вокруг, когда она положила рыбу на стол, чтобы почистить ее. Она сняла форель с нейлонового шнура, выложила на расстеленную газету и ножом разрезала ей брюхо от жабр до клоаки. Рыба раскрыла рот, словно звала на помощь. Сьюзи улыбнулась, показывая кривые зубы, и аккуратно запустила пальцы внутрь, расширяя разрез. Чешуя натянулась, когда изнутри донесся влажный, чавкающий звук. – Для того чтобы понять природу вещи, ее нужно разобрать на части, – сказала Сьюзи и вытащила липкий комок внутренностей, радужно переливающийся на солнце. – Ты на самом деле никогда не понимал этого, пупсик? – услышал он вновь ее шепот в своем ухе. – Нет, – ответил мужчина, набрасывая петлю на шею и доставая из кармана открытку, чтобы последний раз взглянуть на нее. – Но теперь понимаю. Он сделал шаг со стула. Открытка выскользнула из его пальцев и медленно упала на пол, переворачиваясь на лету, – лось, слова, лось, слова, – пока не приземлилась, и он последний раз увидел тщательно выведенные печатные буквы, прежде чем потерять сознание: РАЗОБЛАЧЕНИЕ = СВОБОДА ЗДЕСЬ БЫЛИ СЕРДОБОЛЬНЫЕ РАЗОБЛАЧИТЕЛИ – Девять лет назад – Когда у Тесс отошли воды, она смотрела на давно забытый аквариум, устремив взгляд на тела лягушек, паривших как потерянные астронавты в раздутых скафандрах, – нечто, явно не от мира сего. Они были бледными и рыхлыми, потому что замерзали и оттаивали вместе с жестокими циклами зимы и лета. Тесс казалось, будто они застряли в чистилище, ожидая спасения, когда они восстали бы под ангельское кваканье из крошечной галактики застойных вод и воззвали бы к ней глубокими, гневными лягушачьими голосами: Как ты могла оставить нас здесь? Как ты могла забыть? И они воняли. Боже, как они воняли! От них несло жестоким уединением, ужасной несправедливостью. Было первое мая, и Тесс вместе с Генри пешком добрались до хижины, чтобы «оглядеться вокруг». Впрочем, никто из них не смог бы ответить, что они ожидали увидеть. И даже если бы они дали название тому, что надеялись найти, то не осмелились бы произнести вслух. Тесс оставалась всего лишь неделя до предполагаемой даты родов, и поход был ее инициативой. Она считала, что они должны последний раз посетить хижину, где был зачат их ребенок и где прошла такая важная часть их жизни. Дом вместе с его содержимым стоял заброшенным уже почти восемь месяцев, – с той ночи, когда умерла Сьюзи, – когда они ушли, ничего не взяв с собой, кроме одежды. Лето, проведенное здесь Сердобольными Разоблачителями, осталось замурованным в четырех стенах. Дом был охотничьей хижиной, построенной в конце 1960-х годов, куда можно было добраться только по старой лесовозной дороге, большую часть года непроходимой для автомобилей. Генри и Тесс выбрали пеший поход, так как дорога была еще топкой и грязной после таяния снега и весенних дождей. Сама хижина находилась на поляне у вершины крутого холма: простая одноэтажная коробка размером двадцать на тридцать футов с коньковой крышей, под которой хватало места для мансардной спальни наверху. Домик был обшит клееной фанерой, некогда выкрашенной в красный цвет, но с годами выцветшей и покоробившейся, местами погрызенной дикобразами, имеющими слабость к дереву, клею и человеческим трудам. Крыша была покрыта проржавевшей листовой жестью, усыпанной сосновыми иголками и кленовыми листьями, образовавшими плотный компост, из которого выбивались кленовые побеги, лишенные возможности для полноценного роста. Они вышли на поляну, тяжело дыша от напряжения; их обувь покрылась коркой грязи, мошка сердитым облаком роилась над ними. Несколько раз по пути Генри предлагал повернуть назад. Он беспокоился за Тесс, которой, с ее большим животом, было трудно идти даже по ровной местности, уже не говоря о подъеме в гору. Конечно, это было нехорошо для нее и ребенка. Но Тесс была намерена придерживаться плана и добраться до вершины. Справа от поляны начиналась тропа, ведущая к воде. Озеро вместе с его окрестностями было охраняемым водосборным бассейном с угрожающими табличками «Нарушители будут оштрафованы», приколоченными к деревьям примерно через каждые тридцать футов. Озеро, обозначенное на картах всего лишь как «озеро № 10», было недоступным с главной дороги, и их хижина была единственной, стоявшей неподалеку от берега. Примерно через пятьдесят футов от подъезда к домику было ответвление, выводившее на маленький пляж, но из-за кустов и сорняков дорога стала почти неразличимой. В любом случае, туда можно было попасть либо пешком, либо на полноприводном автомобиле. Они даже не пытались подъехать на фургончике Генри, уверенные в том, что потеряют выхлопную трубу или пробьют бензобак. Они провели там целое лето и не увидели ни одного человека рядом с озером.
Перед хижиной валялись два мусорных ведра, содержимое которых рассыпалось широким веером: ржавые консервные банки, бутылки из-под вина, изорванные пластиковые коробки. Генри поднял растерзанную банку сиропа «Хершис». – Медведи, – сказал он. Тесс кивнула и немного поежилась, изучая опушку леса на краю поляны. Генри бросил изуродованную банку и прикоснулся к плечу жены, как ему казалось, ободряющим жестом. Не ожидавшая этого, она удивленно вздрогнула, как будто его рука была толстой бурой лапой с острыми как бритва когтями. – Извини, – пробормотал мужчина, уже понимая, что был прав с самого начала: им не следовало приходить сюда. Над грубой тесаной дверью (которую Генри обнаружил открытой, как они оставили ее в конце августа) виднелась надпись: «Здесь были Сердобольные Разоблачители». Она была выведена смазанными черными буквами вскоре после их приезда в середине июня прошлого года, когда они собирались провести самое важное и увлекательное лето в своей жизни. Слова были способом пометить свою собственность, как городские шайки помечают свои охотничьи угодья с помощью граффити. Генри не мог вспомнить, кто написал их, – Тесс, Уинни или Сьюзи, – и это удивило его; он уже забыл этот фрагмент головоломки. Вокруг хижины, как аллигаторы во рву, кружили кошки. Да, они забыли и про кошек. Не совсем забыли, но решили, что те куда-то убежали и нашли себе другой дом. Теперь кошки казались скорее дикими, чем ручными: шелудивые, кожа да кости, мех свалялся, глаза слезятся, уши порваны. Постепенно их становилось больше, пока Генри и Тесс не оказались в окружении десяти или двенадцати отощавших кошек, как будто помнивших о том, что эти люди раньше кормили их. Кошки мяукали и протяжно сипели; их голоса были визгливыми, умоляющими и становились более настойчивыми после того, как они последовали внутрь за Генри и Тесс. Генри отбрыкивался от них, а Тесс направилась на кухню. – Может быть, мы оставили немного кошачьего корма, – сказала она. – Если есть вода, я могла бы подмешать сухое молоко. Генри лишь закусил губу, хорошо понимая, что бесполезно останавливать ее. Воздух в хижине был спертым и пах мышами; кисловатая вонь исходила от стен и потолка, где воображение Генри рисовало мышиные гнезда, ходы и целые городки, прогрызенные в рваном утеплителе и пропахшие экскрементами многих поколений жильцов. Но за мышиным запахом скрывалось нечто более угрожающее: сырой привкус гнили и разложения. – Должно быть, там какой-то мертвый зверек, – сообщил Генри, стоявший рядом с входной дверью. – Наверное, одна из кошек застряла и не смогла выбраться. Тесс что-то проворчала в ответ, сосредоточенная на своих поисках среди кухонных шкафчиков. Первый этаж хижины представлял собой одно большое помещение, разделенное на гостиную, кухню и столовую. В дальнем конце гостиной с потолка свисали портьеры, отгораживавшие место, где спали Сьюзи и Уинни. Даже сейчас Генри не стал отодвигать занавес, не желая нарушать их уединение. Вместо этого он обратил внимание на стул у окна, стоявший слева от портьеры, и ощутил легкую тошноту, когда увидел обрывки веревки, обмотанные вокруг ручек и ножек. Он помнил ощущение жесткой щетинистой веревки, ворочавшейся в его руках, словно непоседливый зверек, когда он вязал узлы. «Крепче, Генри, – сказала ему Сьюзи. – Вяжи крепче». – Тунец! – воскликнула Тесс, державшая в руке две консервных банки, и повернулась к шкафу, чтобы достать банку сгущенки. Ее огромный живот уперся в столешницу, и она торжествующе вскрикнула. Кошки громко замяукали. Генри перевел дух и продолжил осмотр, пока Тесс расставляла миски и выдвигала непокорные разбухшие ящики, гремя столовыми приборами в поисках открывалки для консервов. Все осталось на месте. Сюда не вторгались вандалы или подростки, искавшие место, где можно накуриться травки и как следует оттянуться. Все казалось застывшим во времени, как в музейной диораме. Генри наполовину ожидал, что сейчас войдет Сьюзи своей танцующей походкой, оживленно жестикулируя по поводу очередного странного проекта, и рукава ее шелковой блузки будут трепетать, словно крылья бабочки. На столе было полбутылки текилы и пять пустых бокалов. В бутылке плавала дохлая мышь. «Счастливый засранец», – подумал Генри, глядя на утонувшего грызуна, и снова ощутил подступающую тошноту. Кроме того, на столе оставались еще пять тарелок, грязные столовые приборы и мятые полотняные салфетки. Мыши дочиста подобрали крошки и вылизали тарелки. В углу стола лежала так и не отправленная записка с требованием выкупа, составная картинка из букв и слов, тщательно вырезанных из газет и журналов. Генри прочитал последнюю строчку: Если вы не последуете нашим инструкциям, то мы убьем вашего сына. На кофейном столике перед диваном Генри обнаружил старый «Поляроид» Уинни с кучкой фотографий, разбросанных как карты Таро перед гадалкой, предсказывающей не будущее, а прошлое. Генри посмотрел на Тесс, которая была слишком занята с кошками, чтобы следить за ним. Не глядя на снимки, он убрал их в свой рюкзак. Под фотографиями обнаружился дневник Сьюзи – тяжелый блокнот для записей в твердой черной обложке, на которой красным лаком для ногтей было выведено: РАЗОБЛАЧЕНИЕ = СВОБОДА. Он провел дрожащим пальцем по глянцевитым буквам; затем, не открывая дневник, отправил его туда же, куда и фотографии. Взвалив на плечи и без того невероятно тяжелый рюкзак, он с тоской посмотрел на дверь. Генри боролся с желанием выбежать из хижины и подышать свежим воздухом. Ручеек холодного пота пробежал у него между лопатками. Тесс называла их «костяными крыльями». Крылья. Сьюзи всегда носила длинные блузки свободного покроя приглушенных землистых оттенков. Вместе с черными легинсами и потрепанными армейскими ботинками на высокой шнуровке. Это была ее стандартная униформа. – Мы не должны надолго оставаться здесь, – пробормотал он, скорее самому себе, чем своей жене. Мы вообще не должны были приходить сюда. Это не было частью сделки. Той последней ночью они обещали друг другу никогда не говорить о том, что случилось. Никогда не возвращаться. А если кто-то вдруг свяжется с ними насчет Сьюзи, они должны были ответить, что в конце лета, когда они в последний раз видели ее, она собиралась уехать на запад, в Калифорнию. Разве не сама Сьюзи рассказывала им, что секрет действительно хорошей лжи заключается в блестящей жемчужине правды, скрытой внутри? Генри посмотрел на Тесс, которая расставляла миски с тунцом и разбавленной сгущенкой. Она опустилась на колени, чтобы достать до пола, и ей приходилось обеими руками упираться в столешницу, чтобы подняться обратно. Кошки сражались между собой за место возле мисок. – Осторожно, – предупредил Генри. – Они больше не знают тебя. Он всегда ненавидел кошек, не помнил их клички и не следил за их маленькими историями. Теперь у него были причины полагать, что они могут оказаться опасными, а Генри считал первой обязанностью мужа и будущего отца обеспечить безопасность жены. Он не мог контролировать происходящее, но изо всех сил старался быть готовым ко всему. Надейся на лучшее, но готовься к худшему: неплохой лозунг для уроженца Вермонта. Они были женаты четыре месяца и окончили колледж не более года назад, так что Генри иногда тупо удивлялся, когда видел обручальное кольцо у себя на пальце. Девушка, с которой он не рассчитывал связать свою жизнь, теперь стояла на разоренной кухне и кормила изголодавшихся кошек, а на ее распухшем пальце красовалось такое же золотое кольцо – физическое, ощутимое доказательство их связи. Как будто ребенок не был достаточно веским доказательством. Его отец оплатил скромную свадьбу, а затем убедил их переехать к нему. Мать Генри умерла год назад в просторном, беспорядочно построенном фермерском доме, оставив мужа в одиночестве. Там было много свободного места для всех, много места для их личной жизни. И там был бассейн, который Рут, мать Генри, распорядилась обустроить за несколько лет до своей смерти. Тесс он очень нравился. – Новорожденные дети, которые выходят из утробы, уже умеют плавать, – сказала она как-то Генри. – Это инстинкт. Мы сразу же поместим малышку в воду, и она начнет плавать еще до того, как научится ползать. Генри скривился и подумал: «Еще посмотрим». Ему была ненавистна эта мысль. Бассейн во дворе сам по себе был роскошью, но в Вермонте, где им можно было пользоваться лишь три месяца в году, он казался полнейшей глупостью. Не говоря уже о том, что это просто опасно. Генри работал с отцом на полную ставку в компании «Дефорж», откладывая деньги для ребенка. Весь день он проводил с рабочими бригадами и носил футболку с логотипом компании, заправленную в белые джинсы художника, и возвращался домой вечером, чтобы поработать дома. Он подготовил детскую для ребенка и вычистил один из небольших сараев на заднем дворе, чтобы Тесс могла использовать его как свою мастерскую. Он обезопасил все комнаты и надел предохранительные колпачки на все стоки, установил пластиковые замки на шкафчики с лекарствами и средства для очистки дома, покрыл монтажной пеной все острые углы мебели. Он осушил бассейн. Он даже часто готовил ужин для своей жены и отца. Когда Генри наконец ложился в постель, то спал крепко и без сновидений, а просыпался отдохнувшим и готовым к новому дню. В жизни Генри не было времени для того, чтобы оглядываться назад и думать о том, что произошло тогда в хижине. Он жил в мире, где правило настоящее и ближайшее будущее. Поэтому он так воспротивился настоятельному предложению вернуться в хижину после того, как растает снег. – Зачем тебе это понадобилось? Мы же поклялись никогда не возвращаться туда. – Я хочу последний раз оглядеться вокруг до рождения ребенка. Мне просто нужно это сделать, Генри. – Но мы заключили соглашение, – напомнил он. – Я пойду, с тобой или без тебя.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!