Он вдруг вспомнил прикосновение веревки к рукам, – грубая, неподатливая пенька, – и голос Сьюзи. Крепче, Генри. Вяжи крепче. Рывком головы Генри отмахнулся от этого воспоминания. Нельзя начинать снова. Нет, только не это. – Он не оставил предсмертной записки, – сказала Саманта Стайлс. – Но его нашли рядом с открыткой из Вермонта. Там написано «Разоблачение равно свобода», и еще… – она помедлила, и Генри представил, как женщина в этот момент посмотрела на открытку и внимательно прочитала слова: – И еще: «Для того чтобы понять природу вещи, ее нужно разобрать на части». Это вам о чем-то говорит, Генри? О господи. Еще бы не говорило. – Ни о чем, – его голос был едва громче шепота. Он закрыл глаз ладонью в попытке заглушить боль и стал гадать, зачем Спенсер сохранил старую открытку и почему, ради всего святого, он держал ее в руке, когда повесился. Ведь прошло десять лет. – По штемпелю ясно, что открытка пришла из Вермонта на прошлой неделе, – сказала она. – На прошлой неделе? Это невозможно. Должно быть, это ошибка. Открытка провалялась на почте все эти годы. Иногда такое случается, верно? «Вот дерьмо, – подумал Генри. – Сьюзи была бы в восторге». Он невольно улыбнулся, когда представил это. – Мой отец нанял частного сыщика для расследования смерти Спенсера. Что бы ни означали слова на открытке, он докопается до сути. Он собирается в Вермонт. Уверена, сыщик захочет побеседовать с вами. Улыбка резко превратилась в гримасу боли. Сьюзи бы это точно не понравилось. Проклятье. Если здесь появится частный сыщик и начнет шнырять вокруг… – Просто не знаю, насколько я могу быть полезен, – Генри слышал слова, которые он произносил, но почти не осознавал их. Он опустился на колени. Линии замазки на кафельном полу стали колыхаться, и кажется, будто весь пол начал дрожать. Свет стал невыносимо яркий. Во рту появился солоноватый, железистый привкус крови. – Поминальная служба состоится на следующей неделе, – сказала она. – Здесь, в Чикаго. Было бы здорово, если бы вы смогли приехать. – Боюсь, я не могу оторваться от дел. У меня лакокрасочный бизнес. Сейчас много заказов. Последовала долгая пауза. Генри яро противится желанию повесить трубку. Избавиться от этой женщины, причем как можно быстрее. – Знаете, у Спенсера было совсем мало друзей после колледжа. Не таких друзей, как тогда. Если бы вы приехали, это бы много значило для нас. Крепче, сказала Сьюзи. Вяжи крепче. Тогда Спенсер отказался от борьбы. Генри помассировал глазное яблоко, чтобы оно не вывалилось наружу от боли, от давления в его голове. Он стал слушать, как Саманта монотонным голосом диктует адрес, дату и время поминальной службы, и сделал вид, будто записал на всякий случай. Генри повесил трубку как раз вовремя, чтобы добежать до раковины и сблевать. В его рвоте была видна кровь от обкусанной щеки. Он включил воду и утилизатор отходов. Эмма называет его «электрической свинкой». Потом он посмотрел в окно. Его дочь лежала на шезлонге рядом с бассейном, и ее кожа выглядела призрачно-бледной от наложенного солнечного крема. Хорошая девочка. Он медленно спустился в подвал, держась за перила на ватных ногах. Оттуда доносились хлопки ударов Тесс и лязг цепей. Ее вздохи, кряхтение, затрудненное дыхание. Бокс – невероятно сексуальная вещь. Иногда, лежа один в постели по ночам, он прокручивает в голове короткие ролики с участием боксирующей Тесс. В своих фантазиях он держит кожаную грушу и чувствует силу каждого удара, пока больше не может терпеть, и тогда она укладывает его на пол. Он спускает ее шорты, и она оседлывает его. Ее боксерские перчатки упираются ему в плечи, когда она поднимается и опускается в такт его движениям. Его воображаемый секс гораздо более яркий и полнокровный, чем настоящий. Мысль о его переезде в прошлом апреле принадлежала ей. – Ничего не работает, – сказала она. – Я устала мириться с этим. Ее решение не было основано на каком-то конкретном событии – скорее, на долгом ожидании и бесплодной борьбе. Однажды она проснулась и решила, что с нее достаточно. – Ты больше не хочешь, Генри? – Нет, – сказал он. Тесс скорбно покачала головой: – Ты уже привык к этому. – Но я люблю тебя, – сказал Генри. Он всегда так говорил. Это были волшебные слова, которые должны были все исправить. И он не лгал ей. Он на самом деле любил ее. Наверное, это уже не было то яркое и страстное чувство, которое она воображала, но оно было прочным. Оно имело солидную основу. Он твердо верил, что они с Тесс связаны неким глубинным образом через все общее, что они разделяли между собой. Они были предназначены друг для друга. Никто другой не мог предъявить права на них. Никто не понял бы, кем они были на самом деле, где они побывали. Когда он смотрел на Тесс, то видел ее целиком: студентку колледжа, «Сердобольную Разоблачительницу», мать, художницу, а теперь еще и женщину-боксера. Как можно не любить человека, о котором знаешь так много? И ведь они были счастливы вместе, не так ли? Правда, их брак не всегда был идеальным, но он был хорошим и даже отличным. Этого было достаточно… или казалось, что достаточно. Но Тесс всегда хотела большего, и это неуловимое желание оказалось непосильным для Генри. – Я люблю тебя, – повторил он свою мантру. Или молитву. Она покачала головой: – Я никогда не буду прежней, Генри. И я знаю, что каждое утро, когда ты просыпаешься и открываешь глаза, то чувствуешь себя немного разочарованным. Разве не так? Той ночью он собрал свою одежду и перебрался в амбар. Вся домашняя мебель его отца, старого вдовца, осталась на месте: пыльная кровать, маленький стол и стул. Лишь позже, ворочаясь под отцовскими простынями с узором из утиных приманок, он понял, что должен был сказать ей нечто большее (что-то вроде «Но ты же живая и настоящая»); он должен был воспротивиться. Но тогда ему показалось, что уже слишком поздно. Генри спустился по лестнице и повернул налево. Тогда он увидел Тесс: она стояла спиной к нему и выбивала дерьмо из боксерской груши под мигающим флуоресцентным светом. Тесс миниатюрная женщина. Чуть больше пяти футов роста и девяноста пяти футов веса, и почти все – сплошные мышцы. Она носит спортивный лифчик и шорты для бега. Сейчас ее тело было явно пропитано потом. Капли пота слетали с ее коротко стриженных каштановых волос, когда она бросалась очередной раз на грушу в затяжной атаке и рычала от напряжения. Генри обогнул напряженно пританцовывающую жену и оказался перед ней. Увидев его, она изумленно вскрикнула: – О боже, Генри! Я понятия не имела, что ты здесь! Он сконфуженно улыбнулся. Генри заметил, что она слегка дрожит, и представил, как ласково берет ее за руку и говорит «Извини, любимая»; возможно, даже заключает ее в объятия. Ему понравилось бы снова обнять ее, ощутить ее влажную кожу и тепло ее разгоряченного тела, согревающее его душу. В первые годы супружества, когда они спали вместе, ее тело идеально подходило к его телу, заполняя все пустые места. И она всегда была теплой, даже холодными зимними ночами, когда она взвизгивала от прикосновения его ледяных рук к обнаженной коже. Генри представил, как она возьмет его за руку, привлечет к себе, и ему больше не будет мучительно холодно. Она уведет его в самые теплые места, и вскоре он тоже разгорячится, вспотеет и сбросит одеяло. Он тихо кашлянул. – Извини, не хотел пугать тебя. У меня только что состоялся телефонный разговор. Она зубами распустила шнуровку на боксерской перчатке и стянула ее, потом сняла другую перчатку. Ее руки были обернуты черными бинтами для дополнительной поддержки и защиты, как полагал Генри. Освободившись от перчаток, она вынула наушники-капельки, и он услышал бухающий музыкальный ритм. Одна из тех жутких певиц, которых слушает Тесс, когда тренируется. – С кем? – спросила она и потянулась за полотенцем, чтобы вытереть лицо. Тесс выглядела озабоченной, влажный лоб прорезали морщинки. Она знала, что он не стал бы прерывать ее из-за мелочей. Генри закрыл левый глаз, чтобы сдержать боль. – Очередная мигрень? – тихо спросила она. Раньше она массировала точку над его бровью подушечкой большого пальца. Сначала мягко, потом все сильнее надавливая в надбровную дугу, пока боль не становилась почти невыносимой. Когда ему казалось, что он больше не вытерпит, она отнимала руку, и боль проходила. Генри кивнул и рассказал ей о звонке от сестры Спенсера, о его самоубийстве, об открытке и частном сыщике, приезжающем в Вермонт. – Если правда выйдет наружу… – начал он, глядя на нее одним глазом. Словно циклоп. Тесс кивнула. Ее плечи понурились, колени полусогнуты, голова опустилась на грудь. Она крепко зажмурилась, как будто загадала желание. – Но может быть, этого и не случится, – сказал Генри, изо всех сил надеясь привести дела в порядок, вернуться к своей роли защитника. – Это было давно, правда? Мы отрепетируем наши ответы до того, как он появится здесь. Я отправлюсь в хижину и позабочусь о том, чтобы там не осталось никаких улик. Тесс посмотрела на него стеклянными глазами. – Генри, – прошептала она. – Что будет с Эммой, если мы попадем в тюрьму? – Мы это переживем, – пообещал он и решил взять ее забинтованную руку. Она ответила слабым пожатием. – Генри, ты когда-нибудь думал о том, что случится, если… – ее голос затих. – Все будет в порядке, – заверил жену Генри и вспомнил, что сказал ей то же самое в ту ночь, когда умерла Сьюзи. Пустые, ничего не значащие слова. Глава 3 Ритм ее жизни сбился. Ее сосредоточенность пропала. Спенсер мертв. Прошлое настигает их, и Тесс всегда знала, что рано или поздно это случится. Разоблачение = Свобода. – Господи, – пробормотала Тесс и отступила от боксерской груши, чтобы взять бутылочку с водой. Неуклюже сжимая бутылочку руками в боксерских перчатках, она сделала глоток. Генри застал ее врасплох, когда она не имела понятия, что он находится в подвале. Она ненавидит, когда за ней следят, когда кто-то наблюдает за ней без ее ведома. Даже безобидный Генри. В последнее время ей часто казалось, что кто-то шпионит за ней. Она постоянно ощущает на себе чужой взгляд, когда работает в студии или покупает цветы на рынке. Утром в прошлую субботу ощущение было таким сильным, что она едва удержалась от желания добежать до своего автомобиля в городском парке, огибая столы с открытками и уличных торговцев под белыми зонтиками. Все казалось зловещим, даже выступление музыкального трио в стиле «блюграсс»; мелодия словно прикасалась к ее коже усиками какого-то жуткого невидимого насекомого. – Паранойя-разрушительница, – прошептала она, вспоминая старую песню «Кинкс»[3]. Но что, если это не просто игра воображения? Что, если кто-то, – или даже что-то, – действительно следит за ней?